Любовь Берлин - Записки парашютистки

• Название: Записки парашютистки
• Автор: Любовь Берлин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Спорт
• Год: 1937

Люба Берлин. Перед каждым советским парашютистом встает образ скромной, симпатичной девушки — одной из лучших парашютисток нашей страны.

---

Потом подошел Мошковский. Он ничего не сказал, но по лицу его я угадала, что все в порядке.

— Ну как, понравилось? — спросил он.

— Конечно!

Захотелось тут же прыгнуть еще раз, но мне конечно не разрешили. Вообще в этот день я прыгала чуть ли не последняя.

Затем я получила парашютный значок.

Приехала домой в этот день поздно. Своим ничего не сказала, — кстати все уже спали. Утром я все же поделилась с ними своей радостью. В доме поднялся форменный переполох.

Я обещала больше не прыгать, но сама только об этом и мечтала, не зная еще, как к моему желанию отнесется Мошковский.

* * *

Я ездила на аэродром каждый день, если только позволяла погода.

Мошковский так мне ничего и не сказал, но другие передавали, что он был мной доволен. Тогда еще редко случалось, чтобы сразу, по команде отрывались от самолета. Некоторые хватались за пилота, у других дрожали коленки. В последующие пятнадцать дней я совершила пять прыжков.

Пятый прыжок был с «АНТ-14» в 1933 году, в день авиации.

Как-то случилось, что мне пришлось прыгать первой. Все смеялись, говоря, что Мошковский пускает меня «на затравку». Помню, как мы готовились к прыжку. Выстроились. Мошковский проверил парашюты. Стояли курсанты. Они тоже прыгали по 5–6 раз, но никак не могли отвыкнуть от «соски» (резинка, прикрепленная к кольцу, которую новичок надевает на руку, чтобы не выпустить кольцо в воздухе).

Помню: надеваю парашют, а Мошковский мне помогает. Кто-то из курсантов спрашивает:

— Где же соска?

— Соска? — отвечает Мошковский. — Она вам сто очков вперед даст! Это вы только с соской прыгаете.

Действительно, со второго раза я прыгала без соски.

После 18 августа занятия в школе закончились. Я уже числилась в активе при высшей парашютной школе. Работала там по общественной линии. Начала серьезно заниматься, кое-что читала, изучала укладку парашюта.

У меня было очень большое доверие к парашюту. Другие, если они не сами укладывали парашют, волнуются. Я знала укладчиков, это были хорошие ребята, и я им безгранично доверяла. При мне было много прыжков, но никогда ни одного несчастного случая.

Нужно было все же самой заняться укладкой. Мошковский начал поговаривать, что мне нужно сделаться инструктором.

Я составила себе программу подготовки и зимой уже вела занятия в кружках. У себя в техникуме я тоже организовала кружок из нескольких человек. С этого началась моя инструкторская работа.

В ту зиму я прыгала, но немного. Зимние прыжки мне сначала не понравились: очень много приходилось на себя надевать. Кроме того, все было не по мерке, все велико. Надеваешь кожаную куртку, а рукава чуть ли не до пяток. Это стесняло движения. Опыт у меня еще был небольшой — всего 8–9 прыжков. Все вместе взятое действовало неприятно. Сейчас другое дело — что ни наденьте, все равно прыгну.

Стала думать о затяжных прыжках. Сначала мне казалось, что затяжной прыжок — это что-то сверхестественное. Уже заучены движения обыкновенного прыжка — оторвалась от самолета и выдернула кольцо. Но как лететь, не выдергивая кольца? Я всех ребят расспрашивала:

— Как ты прыгаешь при затяжном?

Все передавали свои впечатления по-разному, и я не знала, кому верить.

* * *

Летом 1934 года на аэродром приехал отец.

Здесь он был впервые. Дома к моим прыжкам уже начали привыкать.

Мошковский в этот день, очевидно, решил дать мне первый затяжной прыжок. Мы тогда обычно не знали заранее, кто будет прыгать и когда. Являлись на аэродром и «ели» Мошковского глазами.

Подхожу к нему. Он спрашивает:

— Есть там белые парашюты?

Белые парашюты давали на затяжку, — они значительна прочнее цветных.

Ну, думаю, значит на затяжку!

— Есть, — отвечаю я.

— Возьмите, наденьте!

Иду к укладчику:

— Давайте мне белый парашют.

Папа ходит вокруг меня и нервничает.

— Ты что, прыгать?

— Да, сегодня на затяжку!

Надела парашют. Подхожу к Мошковскому, получаю задание. Он дал мне 8 секунд затяжки.

Секунды определяются по счету. Если мне нужно 8 секунд, я считаю до восьми с интервалами. По секундомеру тренируешься и устанавливаешь ритм. Некоторые, если нужно 8 секунд, считают до шестнадцати. Некоторые считают «сто один», «сто два» и т. д. Это — кому как удобно.

Какой летчик вез меня — не помню.

Полетели. Сидела в самолете и все время считала, чтобы установить ритм счета.

Прыгнула, как обычно. Оторвалась от самолета, начала считать. Еще когда отрывалась, я взялась за кольцо, но как только прыгнула, то левой рукой прижала правую, чтобы не дернуть кольцо раньше времени.

Чувствую, что падаю. Кольцо на месте. Знаю, что в любой момент могу его дернуть. Это ощущение падения и вместе с тем сознание, что могу раскрыть парашют, когда мне только захочется, чрезвычайно приятно, и, думаю, что ничто с ним не может сравниться.

Отсчитала восемь и дернула кольцо. Рывок очень сильный — я прикусила язык. Меня учили считать вслух. Я выговаривала: раз, два, три… и когда дернула кольцо, очевидно, забыла закрыть рот. Радость превозмогает боль: вот и первая моя затяжка. Было очень интересно, пожалуй, так же интересно, как при первом прыжке, а может быть и больше!

Приземлилась. Первым подбежал ко мне папа. Подобрал парашют. Потом мне ребята рассказывали, как он ходил и смотрел, как я прыгала, как он считал сам и очень нервничал.

Вернула парашют. Мошковский мне сказал:

— Хорошо, молодец! Выполнила задание.

С тех пор я начала прыгать затяжными прыжками.

* * *

Всего у меня 45 прыжков. За два с половиной года — не так много! Если бы я прыгала сколько хочу и столько раз, сколько бываю на аэродроме, прыжков набралось бы у меня, вероятно, раза в три-четыре больше. Но сейчас у нас столько желающих, что часто прыгать не приходится.

Было у меня несколько курьезных случаев.

Помню, в 1934 году я совершала обыкновенный прыжок. Вероятно и расчет был не точен, и ветер помешал, но я села не там, где было намечено, вернее, я очутилась на крыше одного из тушинских колхозных домов. К счастью, дом был невысокий, хозяева быстро нашли лестницу, и я благополучно слезла на землю.

Через некоторое время еду в автобусе на аэродром. На одной из остановок в автобус вошла женщина, нагруженная бидонами из-под молока и мешком с хлебом. Протягивая мне горсть с серебряными монетами, она попросила:

— Гражданочка, отсчитай, милая, шесть гривен на билет.

Я отсчитала и передала кондуктору.

Женщина вдруг уставилась на меня:

— Где-то я тебя, милая, видела! А, вспомнила! Это же ты на моей крыше намедни сидела.

В автобусе раздался хохот.

Села я на крышу и в другой раз, зимой 1935 года, но на этот раз уже не на колхозную, а на дирижаблестроевскую. Тоже, очевидно, расчет был неточен. Меня отнесло на городок Дирижаблестроя. Вижу, что неминуемо должна удариться с крышу или о стену трехэтажного жилого корпуса. Я сжалась, чтобы ослабить удар, инстинктивно закрыла глаза. Ударилась легонько о стену, но чувствую, что повисла в воздухе: парашютные стропы задели за угол крыши, и я болталась у стены на уровне окон третьего этажа. Внизу собрались дирижаблестроевцы. Лица взволнованно вытянулись, но, когда я посмотрела вниз и улыбнулась, они поняли; что я невредима, успокоились и принялись за мое «спасение».

Пожарные принесли лестницу, но она оказалась короткой — я едва доставала до нее кончиками пальцев ног и встать на нее никак не могла. Тогда один из пожарных прошел в квартиру, открыл ближайший балкон и длинным багром подтянул меня. Я вскочила на балкон и через квартиру вышла на улицу, где меня поджидала Тамара Иванова. Она тоже прыгала одновременно со мной, но села правильно и, собрав парашют, прибежала руководить моим «спасением».

* * *

На первом слете парашютистов в августе 1935 года.

В первом ряду слева направо: тт. Хрущев, Косарев, Люба Берлин, Чубарь и Тамара Иванова.

У меня много учеников. Некоторые из них уже сами стали инструкторами. У меня, следовательно, есть «внуки». Приятно, когда на аэродроме большой парень — твой ученик — выпускает своих учеников. Помогаешь им изо всех сил, страшно заботишься об этих людях, испытывая к ним какое-то особо нежное, как бы материнское чувство.

Приятно встретить своего ученика, когда он хорошо прыгнул. Всегда радуешься за него.

* * *

Я два года не уезжаю отдыхать — все некогда. Откладываю отпуск с месяца на месяц, — всегда что-нибудь мешает. Мама очень недовольна мной и постоянно мне за это выговаривает. Она несколько раз смотрела на мои прыжки и неизменно говорила:

— Страшно!

По-моему, это она по привычке. Волнуется конечно. Во всяком случае, если это ей и нравится, то она не показывает вида.