Михаил Соколов - Искры

• Название: Искры
• Автор: Михаил Соколов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1954

Роман старейшего советского писателя, лауреата Государственной премии СССР М.Д. Соколова «Искры» хорошо известен в нашей стране и за рубежом. Роман состоит из 4-х книг. Широкий замысел обусловил многоплановость композиции произведения. В центре внимания М. Соколова как художника и историка находится социал-демократическое движение в России. Перед читателями первых 2-х книг «Искр» проходит большая часть пролетарского этапа освободительного движения в России — от I съезда РСДРП до революции 1905–1907 годов.

---

Клюву схватили за руки.

…Вот доменный цех. На литейном дворе в облаках пара ходил человек с брандспойтом в руках, поливал только что выпущенный из домны металл. Группа рабочих у летки держала наготове длинный лом с глиняной грушей на конце. Летка оглушающе гудела, осыпала их фейерверком искр.

Неожиданно у дверей появились Ольга и Ермолаич.

— Не замуровыва-ай! Первая ста-ала-а!

Иван Гордеич подбежал к Ольге и, потрясая кулаками, крикнул:

— Вон отсюда! Я тебе не Левка!

Подоспевший Леон с вальцовщиками вырвал лом из рук рабочих и бросил в сторону.

— Завод бастует. На кого работаете? Станови-и домну-у-у! — покатилось по цеху.

…Вот мартеновский цех. Шла завалка одной из печей. На площадку ворвалась ватага рабочих, и мартеновский цех огласился голосами:

— Гуши-и пе-ечи-и!

— Громи-и!

Трое ребят подбежали к каталю, опрокинули вагончик с железным ломом.

— Бросай, чего боишься?

Начальник мартеновского цеха, инженер Бергунов, стоял у дальней печи. Увидев возбужденную толпу рабочих, он бросился к домнам вниз по узкой крутой лестнице, но второпях оступился и упал в яму, где сваливалась сажа из дымоходов. Сажа черным облачком взметнулась вверх и поплыла в воздухе. Бергунов, отплевываясь, выбрался из ямы и, заметив, что к нему бегут человек пятнадцать рабочих, исчез за первой домной.

— Че-орт! Лови его! — услышал он позади себя и во весь дух пустился к нижним воротам, а через минуту был уже на улице.

Помощник Бергунова, инженер Ремм, завидев толпу, заложил руки в карманы и строго сказал:

— Вон из цеха!

Его окружили, но он выхватил из кармана револьвер и выстрелил вверх.

Толпа озверела.

— И ты стрелять?.. В печку его-о!

— Проучить собаку!..

Инженера потащили к печам.

Через раскрытое окно средней печи виднелось ослепительное пламя, Ремм увидел его и едва не лишился рассудка.

— Братцы… простите… погорячился… — залепетал он, и слезы покатились по его белым от испуга бритым щекам.

Рабочие глянули на окно. Страшно было бросать человека в кипящий пузырьками металл, и они поставили Ремма на ноги.

— Жидкий на расправу, начальник?

— Простите, братцы… Ради детей пощадите!

— То-то… Было б тебе, господин хороший, — сказал Лавренев и, разрядив револьвер инженера, швырнул его в печь, а в следующую секунду скомандовал: — К Галину!

Человек полтораста рабочих побежали за ним, крича и размахивая кусками железа.

— Стойте!.. Товарищи, вы погубите все дело, — встретил их Ткаченко в воротах.

— Уйди, Ткаченко! — крикнул Лавренев, отталкивая его в сторону, но он стоял в проходе и никого не пускал.

— И ты за них? — Толпа угрожающе двинулась на Ткаченко, но проход был узок, и Ткаченко сдерживал напиравших людей.

В это время показались Леон и Ольга.

— Борис!.. Остановитесь!

Лавренев открыл ворота, скомандовал: «За мной!», и все хлынули на улицу, подняв ликующий шум.

Леон вышел за ворота, посмотрел в сторону заводских домов и удрученно опустился на скамейку:

— Не сумели! Не сумели, черт возьми, сделать стачку!

Мимо него прошмыгнули Ермолаич и дед Струков.

— Иде ж они? Ах, сукины дети, язви их, — возмущался дед Струков.

А Лавренев с ребятами вихрем налетели на большой заводской дом, где жили Галин и обер-мастер доменного цеха Кваснецов, ворвались в комнаты, — и задрожал, зазвенел стеклами ненавистный дом, и полетели через окна посуда, белье, одежда, подушки, обломки зеркал, золоченых багетов, мебели.

Какой-то парень сказал метавшейся по двору обезумевшей жене инженера Галина:

— Ты не слыхала, как голосила мать Бесхлебнова? Так и мы не слышим твоего плача, — и скрылся в зияющей дыре, где только что была входная дверь.

Из подвала вышла баба и мелкими шажками заторопилась со двора, таща за собой полмешка муки. Добежав до яблони, она вскинула мешок на спину, точно волчица овцу, и, согнувшись, как воровка, направилась к воротам. Ее настиг Ермолаич и ухватился за мешок.

— Ты за этим прибегла?

— Не пропадать же ему, добру такому!

Ермолаич вытряхнул муку на землю и заплясал на ней, а когда исчернил ее — белый, как мирошник, скрылся в доме.

— Опомнитесь, что делаете, сукины сыны? — закричал он, но на него никто не обратил внимания. Люди крушили железными палками все, что попадалось под руку.

Дед Струков встретил другую женщину. Она убегала прочь с охапкой белья подмышкой и с мужской шубой на хорьковом меху.

— На грабеж пришла, каланча проклятая? Не дозволю-ю! — разъярился дед Струков и ухватился за рукав шубы, но женщина не сдавалась. После нескольких рывков они разодрали шубу пополам. Дед швырнул то, что у него было в руках, в сторону, плюнул со злости и пошел со двора. Навстречу ему шли Ряшин, Леон и Ткаченко.

Ряшин и Леон схватили было Лавренева, а Ткаченко палкой стал разгонять его приятелей, но Лавренев вырвался и увлек своих ребят дальше.

Спустя немного времени они столпились у забора перед квартирой директора.

Взломав запертую калитку, Лавренев с группой рабочих ворвался во двор и остановился. Во дворе была полиция.

— Фараоны-ы, вот вы где?.. Бей их! — крикнул Лавренев и схватился с полицейскими врукопашную.

Улицу огласили крики, брань, звуки глухих ударов. В разорванных рубашках и пиджаках рабочие попятились со двора, отчаянно обороняясь, но полицейские тащили пойманных во двор, выкручивали им руки, ножнами шашек и коваными сапогами били куда попало, а пристав одобрительно покрикивал:

— Так их, так… В живот бей!

— В нагайки их! — вдруг раздалось сзади, и через минуту рабочих на улице окружили казаки.

Сотник, наезжая на обороняющихся рабочих, доставал нагайкой то одного, то другого. Рабочие руками заслонялись от ударов, падали на землю и убегали на четвереньках, но плётки доставали их всюду, стегали по спине, по голове, и в воздухе стоял их отрывистый свист.

— Ой, да за что ж так, станичники-и!

— Христопродавцы! — отчаянно закричал Лавренев.

Сотник ударил его шашкой, и он упал, обливаясь кровью.

Ободренные подмогой, полицейские, как борзые, ловили убегающих, били их кулаками и сапогами, а старший чин, заложив руки назад, стоял у калитки директорского дома и все покрикивал:

— Так ихН. Так их, крамольников!..

На улице ослепительно сверкал снег. На снегу, дымясь, горела алая кровь…

4

Леон вернулся домой подавленный всем, что увидел за день. Не громи Лавренев квартир инженеров, можно было бы собрать всех рабочих завода, обсудить требования к хозяину, и все бы пошло совсем по-иному. После того, как стало известно о кровавом столкновении с полицией и казаками, некоторые рабочие разошлись по домам, некоторые еще работали или без дела ходили по заводу. Лавренев со своими товарищами был в полиции, возле завода дежурили казаки. Что теперь было делать? Как остановить завод? Или примириться с тем, что стачка не удалась?.. Так и не решив ничего по пути с завода, Леон незаметно для себя очутился перед дверью своего флигеля.

Алены не было дома, и ОН зашел к Горбовым.

Иван Гордеич пришел давно и, надев чистую рубаху и пообедав, сидел в углу под образами и рассказывал о событиях на заводе. Недовольный Леоном за остановку домны, он с ехидством спросил:

— Что, добунтовались? Даже лицо почернело. У-у, бесстыдник!.. Вот я и говорю: бога забыли люди.

— Забыли, истинный господь, забыли, — подхватила Дементьевна. — Так стращать народ, образованные семейства, — кто похвалит за это?

— А все потому, что против святого писания пошли. Какая это жизнь будет, ежели народ на старших подымется? «Несть бо власть, аще не от бога», — гудел Иван Гордеич.

— Это ж беда, как озверели люди, — продолжала возмущаться Дементьевна и, поставив на стол пышки и молоко, обратилась к Леону — Закуси, да брось тужить об них, разбойниках… Ты за ними не бегал, Левушка?

Леон сел у печки, закурил.

— Нет… Но вы зря называете их разбойниками, мамаша. Из терпенья люди вышли, потому они так и делали, квартиры громили.

Алена сидела на стуле возле стола. Теперь ей все стало понятным: и то, что читал Леон, и то, куда и зачем он уходил из дому в свободное от работы время, и она со страхом и обидой молча наблюдала за ним, поглядывая на окно. Ей казалось, что за Леоном вот-вот придет полиция, таким большим бунтарем представлялся Он ей после рассказа Ивана Гордеича.

Иван Гордеич снисходительно посмотрел на Леона и проговорил:

— Молодец, что не бегал, сынок! Начальство за такие дела не похвалит. Стенька Разин сколько против властей ни ходил, а покарал его господь, и сложил он голову на плахе. Рука всевышнего, сынок, любую тварь достанет. Так и наши. Добунтовались? Добунтовались. В полиции вон очутились.