Геннадий Пожидаев - Страна симфония

• Название: Страна симфония
• Автор: Геннадий Пожидаев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Научпоп
• Год: 1968

Эта книга не похожа ни на одну из книг по музыке, какие мне до сих пор приходилось читать. Ее не поставишь в ряд книг по истории музыки, не отнесешь к книгам музыкально-теоретическим. Это не описание биографий композиторов и не критический разбор отдельных их произведений. Это не трактат по музыкальной эстетике и тем более не беллетристическая книга на музыкальные темы. Книга Геннадия Пожидаева — живой, умный и увлекательный рассказ о том, как человек полюбил серьезную музыку и научился ее понимать, рассказ, родившийся, в сущности, одновременно с ростом музыкального сознания автора. Но это и не «автобиографические заметки любителя музыки». Ценность книги Пожидаева в том, что автор, постепенно вслушиваясь в музыку, вникая в литературу о ней, проявил удивительную чуткость к музыке, способность понять самое главное — ее жизненное содержание. А ведь талант пишущего о музыке и заключен прежде всего в умении увидеть реальную жизнь, правдиво запечатленную в произведении искусства, в умении понять музыкальное произведение как частицу этой жизни.

---

Взволнованность, искренность. А ведь эти понятия предполагают, что человек что-то страстно говорит, объясняет другому, изливает душу. Выходит, Чайковский в своей музыке тоже говорит? Да, конечно. «Я говорю на музыкальном языке, потому что мне всегда есть что сказать», — вот его слова. Но если это так, то о чем говорит в своих симфониях Чайковский?

В связи с содержанием симфонических произведений часто упоминают слово «программа». Как известно, программа — это словесный пересказ содержания сочинения, представленный его автором. Это может быть развернутое литературное описание, или только название частей, или другое словесное обозначение. Конечно, программа значительно облегчает понимание существа музыкального произведения. Но Петр Ильич все-таки делает ставку на саму музыку, а не на словесный ее пересказ…

Как хотелось современникам Чайковского, да и мы были бы счастливы узнать программу его Шестой симфонии, Патетической. Когда Н. А. Римский-Корсаков спросил у Петра Ильича, нет ли у него какой-либо программы к этому произведению. Чайковский ответил, что, конечно, есть, но объявлять ее он не желает.

А ведь Чайковский хотел быть понятым! Опять противоречие? Есть программа, но она не объявляется. Где же ответ? Может, в этом высказывании композитора в письме к фон Мекк? «Что такое программная музыка? Так как мы с Вами не признаем музыки, которая состояла бы из бесцельной игры в звуки, то с нашей точки зрения всякая музыка есть программная».

Итак, мы приблизились к истине. Настоящая музыка создается горячим сердцем, она искренна и всегда содержательна, всегда программна в широком смысле слова.

Но опять вопрос. Как уловить это содержание, какова мера программности в «беспрограммной» музыке, то есть музыке, лишенной внешних признаков программности?

Обратимся к единственной в своем роде, необычной «истории» высказываний композитора об одном своем произведении. Речь идет о Четвертой симфонии Чайковского.

Когда партитура ее вышла из печати, на титульном листе было выставлено: «Посвящается моему лучшему другу».

И больше ничего, никаких намеков на программность. Но не тут-то было! Первым «забил тревогу» С. И. Танеев. Он писал Петру Ильичу: «Трубные фанфары, составляющие интродукцию и потом появляющиеся от времени до времени, перемены темпа во второй теме — все это заставляет думать, что эта музыка программная».

Петр Ильич ответил совершенно спокойно, как будто был давно готов к этому вопросу и только ждал, когда его зададут: «Что касается Вашего замечания, что моя симфония программна, то я с этим вполне согласен. Я не вижу только, почему Вы считаете это недостатком. Я боюсь противуположного, т. е. я не хотел бы, чтоб из-под моего пера являлись симфонические произведения, ничего не выражающие и состоящие из пустой игры в аккорды, ритмы и модуляции. Симфония моя, разумеется, программна, но программа эта такова, что формулировать ее словами нет никакой возможности. Это возбудило бы насмешки и показалось бы комичным. Но не этим ли и должна быть симфония, т. е. самая лирическая из всех музыкальных форм? И не должна ли она выражать все то, для чего нет слов, но что просится из души и что хочет быть высказано?..»

И все-таки Чайковский попытался изложить словами программу своей симфонии. Правда, он сделал это только для одного человека, для той, кому посвятил симфонию, — Надежды Филаретовны фон Мекк. Сейчас, ввиду того, что это письма дошло до нас, можно прочитать большое и довольно подробное изложение содержания симфонии, так как оно приводится почти во всех книгах о Чайковском. Но Петр Ильич, если бы он сейчас мог узнать об этом, остался бы недоволен и, наверное, постарался бы изъять свою программу из печати.

Еще тогда, прежде чем вложить это злополучное письмо в конверт, он, прочитав написанное, «ужаснулся той неясности и недостаточности программы», которую хотел сообщить фон Мекк. И он признался ей: «В первый раз в жизни мне пришлось перекладывать в слова и фразы музыкальные мысли и музыкальные образы. Я не сумел сказать этого как следует…»

Что же все-таки Петр Ильич считает главным, собственно программным в этой симфонии? И в чем же, наконец, проявляется его кредо программности симфонической музыки? Оно заключено в том же, процитированном выше, письме Танееву. «Я в своей наивности воображал, — пишет Чайковский, — что мысль этой симфонии понятна, что в общих чертах смысл ее доступен и без программы…»

Вот эта «наивность» Петра Ильича и раскрывает нам, что он считает обязательным и возможным видеть в каждом серьезном музыкальном произведении. Главную мысль, общие черты. Именно это и можно и должно искать в музыке.

Чайковский пишет Танееву: «В сущности, моя симфония есть подражание Пятой бетховенской, т. е. я подражал не музыкальным ее мыслям, но основной идее». Потом, видимо засомневавшись, понимает ли его Танеев, Петр Ильич вдруг задает вопрос: «Как Вы думаете, есть программа в Пятой симфонии?» И с большой убежденностью отвечает: «Не только есть, но тут и спору быть не может относительно того, что она стремится выразить».

Кстати сказать, за несколько лет до этого Чайковский высказывался в печати о содержании Пятой симфонии Бетховена. В финале ее он слышал «трагическое ликование высших сил природы» — «после предыдущих частей, с столь потрясающей правдою изображающих терзания изолированной человеческой души в борьбе с судьбою и со всеми терниями земной юдоли».

И все-таки самое существенное, глубинное о своем новом произведении Петр Ильич сказал в конце приведенных нами писем Танееву и фон Мекк: «Нет ни одной строчки в этой симфонии, которая не была бы мной прочувствована и не служила бы отголоском искренних движений души». «Я жестоко хандрил прошлой зимой, когда писалась эта симфония, и она служит верным отголоском того, что я тогда испытывал. Но это именно отголосок. Как его перевести на ясные и определенные последования слов? — не умею, не знаю… Остались общие воспоминания о страстности, жуткости испытанных ощущений».

Так, кажется, стали более ясны законы творчества, по которым создавались симфонические произведения Чайковского. Да, он более всего доверял самой музыке, верил, что его искренность, взволнованность чувств, вложенные в произведения, рано или поздно раскроются для человеческих сердец, которым близки добро и сострадание.

Что же касается того, чтобы правильно понимать основную мысль, заложенную в симфониях Чайковского, то новым поколениям, живущим после него, сделать это легче, чем было его современникам.

Творчество композитора глубоко отразило ту эпоху, в которую он жил: Сам Петр Ильич прекрасно это понимал. «В своих писаниях я являюсь таким… каким меня сделали воспитание, обстоятельства, свойства того века и той страны, в коей я живу и действую», — писал он. И мы хорошо понимаем время, в которое жил и творил Чайковский, и видим, и чувствуем, как отразилось оно в его сочинениях.

И сегодня мы с уверенностью можем сказать, что сбылось самое большое желание композитора. Музыка его распространилась по всему земному шару и волнует людей своей человечностью, глубоким и искренним чувством. Это относится и к симфониям Петра Ильича.

Статистики подсчитали, что самый популярный, самый часто исполняемый сейчас в мире композитор-классик — Чайковский.

В том, что Чайковский приблизился к нам, сыграл свою роль и технический прогресс человечества. Люди получили возможность чаще слушать своих любимых авторов, любимые произведения, чаще стали происходить счастливые, знаменательные встречи мало искушенных слушателей с большой музыкой, после которых они навсегда становятся друзьями. Лучшие симфонии исполняются каждый сезон и не однажды (не «раз в десять лет»!). Много раз в течение года их можно услышать по радио, а имея проигрыватель или магнитофон, можно слушать записи хоть каждый день в исполнении самых лучших дирижеров и оркестров. Стоит только пожелать. И предубежденных против серьезной музыки людей, о которых говорил Чайковский, становится все меньше.

…Иногда вечером, придя домой, я вкладываю в проигрыватель пластинку с записью какой-нибудь симфонии Чайковского. Сегодня почему-то захотелось послушать Четвертую. Завожу я ее довольно редко, с тех пор как хорошо изучил это произведение. Но бывает время от времени потребность еще раз встретиться с ней. Точно так же, как появляется желание перечитать «Войну и мир» Толстого или взглянуть на «Сикстинскую мадонну» Рафаэля. Мы все время в движении, в росте, мы понимаем себя, познаем мир. И одна из главных заслуг в этом принадлежит искусству.

Пускаю пластинку… Слушание этой музыки доставляет истинное наслаждение. И в то же время это нельзя назвать бездумным удовольствием. Потому что происходящее в симфонии затрагивает очень серьезные вещи. В жизни каждого из нас бывает достаточно много сложных моментов. Мы переживаем и тяжелые душевные потрясения, и отчаяние поисков, и пустоту разочарования, и глубину сомнений. Но есть у нас и радость любви и счастье открытий. Все человеческое…