Георгий Шавельский - Воспоминания последнего Протопресвитера Русской Армии и Флота (Том 2)

• Название: Воспоминания последнего Протопресвитера Русской Армии и Флота (Том 2)
• Автор: Георгий Шавельский
• Жанр: История

---

В этот мой заезд в Петроград ко мне, между прочим, явился за советом содержатель ресторана "Медведь" (на Конюшенной улице) Алексей Акимович Судаков.

- Посоветуйте, что делать! - обратился он ко мне. - Повадился ездить в мой ресторан этот негодяй - Распутин. Пьянствует без удержу. Пусть бы пил, - чорт с ним. А то, как напьется, начинает хвастать: "Вишь, рубаха... сама мама (т. е. царица) вышивала. А хошь, - сейчас девок (царских дочерей) к телефону позову" и т. д. Боюсь, как бы не вышло большого скандала: у меня некоторые лакеи, патриотически {12} настроенные, уже не хорошо поговаривают. А вдруг кто из них размозжит ему бутылкой голову, - легко это может статься... Его-то головы мне не жаль, но ресторан мой закроют.

В Ставку я вернулся 12 марта.

Вечером в этот же день, после высочайшего обеда, я долго беседовал с ген. Воейковым в его комнате. Зная его близость к Государю, а с другой стороны - слишком беззаботно-спокойное отношение к распутинскому вопросу, я, чтобы произвести на него более сильное впечатление, немного сгустил краски при передаче своих впечатлений от поездки по армии.

- Фронт страшно волнуется слухами о Распутине, - говорил я, - и особенно об его влиянии на государственные дела.

Всюду идут разговоры: "Царица возится с распутником, распутник - в дружбе с царем". Этим уже обеспокоена и солдатская среда. А в ней престиж Государя ничем не может быть так легко и скоро поколеблен, как терпимостью Государя к безобразиям Распутина. И вас, - сказал я, - на фронте жестоко обвиняют. Прямо говорят, что вы должны были бы и могли бы противодействовать Распутину, но вы не желаете этого, вы за одно с Распутиным.

Последние мои слова задели за живое Воейкова, и он начал горячо возражать:

- Что я могу сделать? Ничего нельзя сделать! Если бы я с пятого этажа бросился вниз и разбил себе голову, кому от этого была бы польза? Долго мы беседовали.

- Слушайте! - наконец, сказал я, - я хочу говорить с Государем и чистосердечно сказать ему, как реагирует армия на близость Распутина к царской семье и на хозяйничанье его в государственных делах, чем грозит это царю и Государству...

- Что же, попробуйте! Может быть, и выйдет что-либо, - ответил мне Воейков.

{13} Я решил беседовать с Государем о Распутине. В один из следующих дней, во время закуски перед завтраком, когда ген. Алексеев, по обыкновению, скромно стоял в уголку столовой, я говорю ему:

- Надо вам, Михаил Васильевич, говорить с Государем о Распутине, - уж очень далеко зашли разговоры о нем. Дело как будто начинает пахнуть грозою.

- Ну что же, я готов. Пойдемте вместе, - ответил он.

- Я думаю, что лучше порознь. Не подумал бы Государь, что мы сговорились, - возразил я. - Позвольте мне первому пойти и высказать, что Бог на душу положит, а вы потом поддержите меня.

- Отлично! Идите с Богом, а я потом добавлю, - согласился генерал Алексеев.

16 марта, за высочайшим завтраком, я сидел рядом с адмиралом Ниловым. Два или три человека отделяли меня от Государя, и последний поэтому не мог слышать разговора, который мы с адмиралом Ниловым вели вполголоса, почти шопотом. Мы говорили о Распутине. Завтрак уже кончался, когда я сказал Нилову:

- Я решил говорить с Государем.

- Говорите, непременно говорите! Помоги вам Бог! - горячо поддержал меня адмирал (Насколько болезненно переживал адмирал Нилов распутинскую историю, свидетельствует следующий факт: после моего разговора с Государем 17 марта, он воспылал нежною привязанностью ко мне, которую проявлял при всяком удобном случае. А однажды он сказал мне: "Только что получил письмо от жены. Она очень просит меня кланяться вам и сказать, что она ежедневно молится за вас Богу". Меня это особенно тронуло, ибо я ни разу не видел этой женщины.). В это время Государь встал из-за стола и, как всегда, направился в зал. Все пошли за ним. Только я стал на свое место, в углу около дверей, как вдруг Государь быстро подходит и обращается ко мне: "Вы, о. Георгий хотите что-то {14} сказать мне?" Вопрос был так неожидан для меня, что мои руки буквально опустились. Государь по моему лицу узнал, что я хочу беседовать с ним.

- Да, ваше величество, мне необходимо сделать вам доклад по одному чрезвычайно серьезному делу. Только не здесь, - ответил я.

- В моем кабинете? Тогда, может быть, сейчас, как только разойдутся, сказал Государь.

Но мне хотелось хоть еще на сутки оттянуть тягостный разговор. Кроме того, следующий день - 17 марта - был днем весьма чтимого мною Алексея, Человека Божия, и я обратился к Государю:

- Разрешите, ваше величество, завтра.

- Хорошо! Завтра после завтрака, в моем кабинете, - ласково ответил Государь.

17 марта в Ставку приехали министры, и Государь после завтрака сказал мне:

- Сейчас у меня будут министры с докладами, а вы придите ко мне в 6 ч. вечера. Удобно это вам?

- Конечно! - ответил я.

В 5 ч. 55 м. вечера я вошел в зал дворца. Ровно в 6 ч. камердинер пригласил меня в кабинет Государя.

Государь встретил меня стоя и, поздоровавшись, пригласил сесть, указав на стул около письменного стола, а сам сел в стоявшее по другую сторону стола кресло. Мы сидели друг против друга, только стол разделял нас. Я начал свой "доклад" с того, что меня чрезвычайно удивило, когда накануне Государь угадал о моем желании говорить с ним.

- Да, я посмотрел на вас, и мне сразу показалось, что вы желаете что-то сказать мне, - заметил Государь.

Потом я вспомнил о своем первом разговоре, в мае 1911 года, с Императрицей, когда она так тепло приветствовала мое намерение всегда говорить Государю только правду, как бы горька она ни была. А затем начал о Распутине. Ничего не преувеличивая, но и не утаивая {15} ничего, я доложил о всех разговорах, слышанных мною на фронте, о настроении армии, в виду таких слухов и разговоров, и, наконец, о тех последствиях, к которым создавшееся положение может привести. Я говорил о том, что в армии возмущаются развратом и попойками с евреями и всякими темными личностями близкого к царской семье человека; что в армии определенно говорят о легко получаемых через Распутина огромных подрядах и поставках для армии; что с его именем связывают выдачу противнику некоторых военных тайн; что, таким образом, за Распутиным в армии установилась совершенно определенная репутация пьяницы, развратника, взяточника и изменника; что, наконец, вследствие близости такого человека к царской семье, поносится царское имя, падает в армии престиж Государя, - и то, и другое может быть чревато последствиями и т. д.

- Ваши военачальники, ваше величество, сказали бы вам больше, если бы вы спросили их. Спросите ген. Алексеева. Он человек безукоризненно честный и скажет вам только правду, - закончил я.

Государь слушал меня молча, спокойно и, казалось мне, бесстрастно. Когда я говорил о развратной жизни и пьянстве Распутина, Государь поддакнул: "Да, я это слышал". Когда же я кончил, извинившись, что неприятною беседою доставил огорчение, он так же спокойно, как и слушал меня, обратился ко мне:

- А вы не боялись идти ко мне с таким разговором?

- Мне тяжело было докладывать вам неприятное, - ответил я, - но бояться... я не боялся идти к вам... Что вы можете сделать мне? Повесить? Вы же не повесите меня за правду. Уволите меня с должности? Я несу ее, как крест; к благам, какие она дает мне, я равнодушен; нужды не боюсь, ибо вырос в бедности и сейчас готов хоть канавы копать.

В ответ на мою реплику Государь поблагодарил меня за исполнение долга, не {16} сказав ничего больше. На этом мы расстались. Беседа наша длилась около 30 минут.

Следующие два дня были сплошной пыткой для меня. Совесть говорила, что я не сделал ничего дурного, что, напротив, я, как умел, исполнил свой долг. Но сердце подсказывало, что я нарушил душевный покой Государя, причинил ему неприятность. Мне тяжело было встречаться с ним на завтраках и обедах. Не имея права уклоняться от них, я, по крайней мере, старался, чтобы наши взоры реже встречались. Мне казалось, что и Государь тоже чувствовал некоторую неловкость при встречах со мной.

18 марта Государь уезжал в Царское Село. К отходу поезда собрались старшие чины Штаба, в том числе и я. Прощаясь, Государь обратился ко мне:

- Вы уезжаете на фронт? К Страстной непременно возвращайтесь, - я приеду сюда в субботу на Вербной.

В числе провожавших Государя был и ген. Н. И. Иванов. До приезда Государя к поезду мы с ним очень долго прогуливались вдоль царского поезда. Он всё время жаловался мне: его обидели, его заслуги забыли, его оторвали от любимого дела и теперь держат, Бог весть зачем, при Ставке, не давая никакой работы. Более всего доставалось ген. Алексееву, но не забывался и Государь. Я утешал его, как умел: разбивал его подозрения, успокаивал его предстоящей ему работой. Старик, однако, не поддавался утешению, а, расставаясь, выразил желание на следующий день побывать у меня. Я пригласил его к вечернему чаю.

На другой день ген. Иванов под вечер сидел у меня, пил чай "в прикуску" (Иного способа чаепития он не признавал и жестоко однажды ругал моего Ивана (денщика), узнав, что тот позволяет себе иногда пить чай "в накладку".) и опять жаловался и жаловался. Я уже не выдержал: