Елена Кочемировская - 10 гениев, изменивших мир

• Название: 10 гениев, изменивших мир
• Автор: Елена Кочемировская
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-966-03-4133-3

Эта книга посвящена людям, не только опередившим время, но и сумевшим своими достижениями в науке или общественной мысли оказать влияние на жизнь и мировоззрение целых поколений. Невозможно рассказать обо всех тех, благодаря кому радикально изменился мир (или наше представление о нем), речь пойдет о десяти гениальных ученых и философах, заставивших цивилизацию развиваться по новому, порой неожиданному пути. Их имена – Декарт, Дарвин, Маркс, Ницше, Фрейд, Циолковский, Морган, Склодовская-Кюри, Винер, Ферми. Их объединяли безграничная преданность своему делу, нестандартный взгляд на вещи, огромная трудоспособность. О том, как сложилась жизнь этих удивительных людей, как формировались их идеи, вы узнаете из книги, которую держите в руках, и наверняка согласитесь с утверждением Вольтера: «Почти никогда не делалось ничего великого в мире без участия гениев».

---

Дарвин отзывался очень тепло о своем старшем брате – Эразме. Он высоко оценивал его способности и жизненные интересы. Эразм много читал и хорошо разбирался в литературе, увлекался искусством, занимался химией и интересовался другими естественными науками. До конца своих дней Дарвин сохранил и самое теплое отношение к своим сестрам.

Проучившись год в подготовительной школе, Чарлз поступил в частную школу доктора Батлера, где учился до шестнадцати лет. Школа давала классическое образование: основное внимание уделялось латыни, греческому, грамматике и другим гуманитарным дисциплинам. Чарлз, мягко говоря, не был создан для языкознания, и учеба давалась ему с трудом. О школе он отзывался нелицеприятно, но и свои способности и достижения не переоценивал. В автобиографии Дарвин дает подробную характеристику своим тогдашним склонностям и интересам: «Восстанавливая в памяти <…> черты моего характера в школьные годы, я нахожу, что единственными моими качествами, которые уже в то время подавали надежду на что-либо хорошее в будущем, были сильно выраженные и разнообразные интересы, большое усердие в осуществлении того, что интересовало меня, и острое чувство удовольствия, которое я испытывал, когда мне становились понятными какие-либо сложные вопросы или предметы. С Евклидом меня познакомил частный учитель, и я отчетливо помню то глубокое удовлетворение, которое доставили мне ясные геометрические доказательства. Так же отчетливо помню я, какое наслаждение мне доставил мой дядя (отец Фрэнсиса Гальтона), объяснив мне устройство нониуса в барометре. Что касается различных интересов, не имеющих отношения к науке, то я любил читать разнообразные книги…

В ранние годы школьной жизни я зачитывался принадлежавшей одному моему товарищу книгой «Чудеса мироздания» и обсуждал с другими мальчиками достоверность различных сведений, содержавшихся в этой книге; думаю, что она-то впервые и заронила во мне желание совершить путешествие в дальние страны, что в конце концов и осуществилось благодаря моему плаванию на «Бигле». В конце пребывания в школе я стал страстным любителем ружейной охоты, и мне кажется, что едва ли кто-нибудь проявил столько рвения к самому святому делу, сколько я – к стрельбе по птицам…

Что касается моих научных интересов, то я продолжал с большим усердием коллекционировать минералы, но делал это совершенно ненаучно, – вся моя забота сводилась только к отыскиванию минералов с новыми названиями, но едва ли я пытался классифицировать их. С некоторым вниманием я, вероятно, наблюдал насекомых… Я почти настроился на то, чтобы собирать всех насекомых, которых мне удастся найти мертвыми, потому что, посоветовавшись с сестрой, пришел к заключению, что нехорошо убивать насекомых только для того, чтобы составить коллекцию их. Прочитав книгу Уайта «Селборн», я стал с большим удовольствием наблюдать за повадками птиц и даже делал заметки о своих наблюдениях. Помню, что в простоте моей я был поражен тем, почему каждый джентльмен не становится орнитологом.

Когда я заканчивал школу, мой брат усердно занялся химией и устроил в саду, в сарае для рабочих инструментов, неплохую лабораторию с соответствующими аппаратами; он позволил мне помогать ему в качестве служителя при производстве большей части его опытов. Он приготовлял всевозможные газы и многие сложные соединения, и я внимательно прочитал несколько книг по химии… Химия сильно заинтересовала меня, и нередко наша работа затягивалась до поздней ночи. Это составило лучшее, что было в образовании, полученном мною в школьные годы, ибо здесь я на практике понял значение экспериментального знания. О том, что мы занимаемся химией, каким-то образом проведали в школе, и так как факт этот был совершенно беспримерным, меня прозвали «Газ». Однажды директор школы д-р Батлер сделал мне даже выговор в присутствии всех школьников за то, что я трачу время на такие бесполезные дела, и совершенно несправедливо назвал меня «росо curante» (легкомысленным)…»

Когда Чарлзу исполнилось шестнадцать лет, стало понятно, что его дальнейшее пребывание в стенах школы не имеет смысла. Его брат к тому времени получал медицинское образование в Эдинбургском университете, и отец решил, что Чарлз тоже должен унаследовать его профессию. Роберт Дарвин забрал сына из школы и в октябре 1825 года отослал его в Эдинбург. Он надеялся, что под присмотром Эразма Чарлз возьмется за ум и получит достойное образование. Казалось, отец, решив направить сына по своим стопам, забыл о том неприятии, которое когда-то вызывало у него самого врачебное ремесло. На самом же деле Роберт Дарвин пошел навстречу склонностям сына – тому нравилось врачебное дело. Он охотно наносил визиты больным беднякам и даже лечил их, руководствуясь советами отца.

Педагогическая идея Роберта Дарвина не оправдала себя: учеба в университете отвратила юношу от медицины. Она быстро перестала интересовать Чарлза и как наука, и как ремесло. А поскольку молодой Дарвин был уверен, что отец оставит ему достаточное для безбедного существования наследство, то он забросил учебу.

К тому же выяснилось, что Чарлз унаследовал от своего родителя отвращение к виду ран, вскрытых трупов и прочих малопривлекательных составляющих изучения медицины. Он испытывал глубокое страдание, когда встречался с тяжелобольными во время клинической практики, а пребывание на операциях оказалось и вовсе невыносимым. Дарвин посетил операционный зал Эдинбургского госпиталя всего дважды, но память об этих «визитах» преследовала его долгие годы. Понять «излишне чувствительного» студента несложно – описываемые события происходили до появления хлороформного наркоза. Позднее ученый сожалел, что в Эдинбурге «никто не побудил его заняться анатомированием», и признавался, что вполне мог бы преодолеть отвращение и смириться со своими страданиями.

Но не только относительное финансовое благополучие и неприятные физиологические подробности стали причиной того, что Дарвин учился в Эдинбурге спустя рукава. Стиль преподавания в университете совершенно не подходил к темпераменту юноши: основным методом преподавания были лекции, которые действовали на нерадивого студента усыпляюще. О лекциях по медицине и анатомии Дарвин вспоминал с ужасом. И даже геология, которой он много интересовался до университета, вызвала у него такое отвращение, что юноша решил более никогда ею не заниматься (к счастью для геологии, Дарвин это решение позже изменил). Единственного положительного отзыва Чарлза удостоился профессор Эдинбургского университета Хоп, который преподавал химию и вносил толику практики в теоретические рассуждения. Таким образом, можно сказать, что именно университетские годы отвратили Дарвина от медицины.

Но пребывание в Эдинбурге не было бесполезным. На втором году учебы Чарлз познакомился и подружился с несколькими молодыми людьми, разделявшими его интерес к естествознанию. Двое из них, доктор Колдстрим и доктор Грант, изучали зоологию моря, и Дарвин часто составлял Гранту компанию в его прогулках вдоль берега моря. Они бродили по пляжу после отлива, когда в лужах оставалось множество морских обитателей, и с увлечением беседовали о них. Грант с восторгом рассказывал своему молодому коллеге об эволюционной теории Ламарка. Но на Дарвина, который уже был знаком с «Зоономией» собственного деда, взгляды французского эволюциониста не произвели должного впечатления. Также Дарвин познакомился с Эйнсуортом – впоследствии известным путешественником и геологом.

Ко второму году обучения в Эдинбурге относятся и первые открытия, сделанные Чарлзом Дарвином. Изучая ранние стадии развития мшанок[1] и морских пиявок, он показал ошибочность некоторых бытовавших в то время взглядов. С докладами о результатах своих исследований Дарвин выступил перед Плиниевским обществом под председательством профессора Джеймсона. Надо заметить, что Чарлз очень аккуратно посещал собрания Общества – не в пример занятиям в университете. Не менее пунктуален он был и в отношении заседаний Королевского медицинского общества, но на них он присутствовал скорее из соображений престижа, так как медицинские вопросы его мало занимали.

Там же, в Эдинбурге, Дарвин познакомился с чернокожим таксидермистом (чучельником), участвовавшем в экспедиции Уотертона в Южную Америку. Негр был настоящим мастером своего дела, и молодой человек брал у него платные уроки. Дарвин не пишет, как звали его учителя, в те времена имя представителя африканской расы было несущественно для представителя «цивилизованного» человека. Тем не менее, Чарлз испытывал уважение к нему и «засиживался у него подолгу, так как это был очень приятный и умный человек».

Летние каникулы и часть осени Дарвин проводил в праздности. Он не упускал ни единой возможности предаться своей главной страсти – охоте. Готовясь к выезду, молодой человек настолько боялся потерять драгоценные минуты, что, ложась спать, ставил у самой кровати охотничьи сапоги. Дарвин все же «полусознательно стыдился своей страсти» и убеждал себя в том, что охота – своего рода умственное занятие, требующее сноровки и умения. Насколько серьезно он относился к охоте, хорошо демонстрирует следующий его рассказ: «Я аккуратно записывал каждую птицу, застреленную мною в течение сезона. Как-то раз, охотясь в Вудхаусе с капитаном Оуэном, старшим сыном хозяина, и с его двоюродным братом майором Хиллом, впоследствии лордом Берик, которых я очень любил, я стал жертвой шутки: каждый раз, когда я, выстрелив, думал, что это я застрелил птицу, один из них делал вид, что заряжает ружье, и восклицал: «Эту птицу не принимайте в расчет, я стрелял одновременно с вами!». Слова их подтверждал лесник, который понял, в чем заключалась шутка. Через несколько часов они рассказали мне, как они подшутили надо мной, но для меня это не было шуткой, потому что я застрелил очень много птиц, но не знал, сколько именно, и не мог внести их в свой список, что я обычно делал, завязывая узелок на куске веревки, продетой сквозь пуговичную петлю. Это-то и заметили мои коварные друзья».