Роман Шебалин - Резьба по глазу

• Название: Резьба по глазу
• Автор: Роман Шебалин
• Жанр: Научная Фантастика

---

Поэтому письмо Хрусталева некое время использовалось в качестве закладки для одной из вышеперечисленных книг, а металлические штучки сами собой приспособились под чайные и прочие подставочки. Однако, чуть позже, когда чемоданы стали действительно собираться, письмо все-таки прочиталось.

"Милая Маргота, - писал Хрусталев, - я вынужден так нелепо просить прощения, в письме, не могу сделать сие лично, понимаешь ты, думаю, почему. Прости меня. Вовсе не для того, чтобы заслужить место в сердце твоем, но лишь из желания помочь тебе, хотя, в чем? как объяснить слепому человеку, что еще шаг, и в пропасть? Я не хочу тебя оскорбить сиим невозможнейшим сравнением, но мой разум вынуждает меня, вопреки моим чувствам, напомнить тебе о своем существовании, чувства не отважились бы на такое письмо. Моя беда, при огромных знаниях, я очень плохо разбираюсь в людях, как-нибудь, потом, при встрече, я расскажу тебе о "Черной Орхидее", о мессах, об энвольтациях, мы тогда совершенно серьезно хотели изменить наш убогий мирок. Но это все потом, видишь ли, год с небольшим назад, мой коллега по давешнему сатанизму, Кузьма, страшный чернушник, познакомил меня с одним достаточно забавным молодым человеком. Человек представился Якобом Турбинсом и был вежлив со мной и крайне обходителен. Правда, его речи и, в особенности, манера исчезать и появляться без всякой на то, очевидной, надобности, настроили меня на лад критический по отношении к оному Якобу. После, начал я задумываться, а не агент ли он? Как я был близок к истине! Однако, справедливости ради, отметить следует, что Якоб научил меня обращаться с Картами, дослал редкие книги, иные даже XVI века! Я совершенно искренне радовался настоящему другу, после смерти Андрея я впал в совершенно банальную депрессию. С какой горечью я осознал позже свою ошибку, я просто был нужен Якобу, так и не понял зачем, но ты появилась, и он стал следить за тобой, вернее, за твоим мечом, я подумал было, сейчас ты отдашь ему этот наибессмысленнейший меч, и все будет хорошо, очень хорошо. Но не зря же я называю себя магом! Я охранял тебя как мог, я молил Сашиэля! Умолял Камаэля, чтобы не оставили тебя. По сему, в посылке - тебе два охранных пантакля, они должны были быть изготовлены лично тобой, но я позволил себе сделать их сам, дабы не ввергать тебя в уныние каббалистики. Тот, который, с рукой, он из серебра и спасет тебя от Воды, я полагаю, некая опасность будет исходить именно от Воды. Другому пантаклю, он с крестом, оловянный, покровительствует Михаэль, этот пантакль прибавит тебе силы, поможет тебе в трудный час, оградив от Хаоса. По возможности, держи их при себе, носи их с собой. Будь осторожна и осмотрительна. За тобой следят, но пока чего-то боятся. Только не исчезай. Позвони мне. Ты, наверное, решила, что из ума я выжил. Прошу, поверь мне. Я не сумасшедший. А правду всю не могу написать, Они наверняка прочитают письмо и не раскрывая. Боюсь, не проснулась ли Ехидна?.."

Сколько-то минут Рита не могла понять: смеется ли над ней Илья или взаправду грядут беды разные... Получи такое письмо год назад, Рита бы бросилась к Хрусталеву за Великой магической помощью, увешалась бы этими штуками, читала бы денно и ночно заклинания, но сейчас...

"А, впрочем, я и бросилась." Вспомнила, как у Соломона выпрашивала телефон человека, хоть любым боком имеющего отношение к магии.

"Вот он заботится обо мне, бедненький..."

Набрала машинально хрусталевский телефон. В трубке, после двух длинных гудков, послышалось едкое пиликанье: определитель!

Рита нажала на рычаг. "Если его нету дома, то зачем ему знать, что я звонила? а если есть..."

Набрать номер вторично духу не хватило.

"Обойдется."

7.

Просто так.

Подсевший на измену, словно на иглу, - по веняку - елей многокубовый, распавшийся сожженным божеством сбежавшим из слепого дома на бой с несуществующим рассудком; их музыка - не узы - кандалы, когда их композитор спит - они бессмертны, бейби! В безверии безмерном моя смерть пусть служит им примером их измены...

Да, я не умел гордиться тем, что был, но все же я успел поверить в бога, который дорог тем, кто боль свою рассыпал по секрету всему свету, который им уже не сохранит их славной музыки хрустальные каменья, который катится ко всем чертям отсюда вместе с ними, с вами, со всем блудливым хламом их богов, о, бейби!

Глаза разбивши о засов часов, ведущих в бездну, я выдрал слезы словно струны из нутра тоскою изнуренного пустого инструмента, это странно: мне видеть изнутри, как ржавые и жалость, и любовь приобретают облик стали, бессмертно белой боли; но им довольно - я уже влюблен, чего же мне желать еще от бездны? достаточно, статичность этих снов меня достала, Астэ!

Подсевший на измену, точно на иглу, не изменивший своему бесчувствью, - я непричастен, я мишень, я сердцевина, но тот, кто слышит, будет лгать, что он ван Гог, а тот, кто знает, будет лгать, что он Магог, зачем им: будет больно?

Потом, - где боль моя?

Достаточно, довольно, - я упал на дно слепого пьедестала тоски, и зависти, и страха, я устал: статичность подлой доброты меня достала, бейби...

Смотри, я - колесованный урод на злом круговороте своих струн в природе. Кто разорвет мой круг, сорвет с чела их черно-белую корону, из бубенцов кто вырвет языки, кольцо из горла вырвет, кто умрет, кто сможет стать жестоким?

Самосожженый жалостью к себе, я жил из милости к закону; так что ж еще вам надо, я влюблен; смотрите: что за только сказка! Но тем больнее мне остаться одному - я не играл и проигрыш мой жалок и ничтожен.

Инъекцией подкожно - шутовство, как снотворное для снов на стол грядущий. Не плачь, я не сумел стать пищей для ума, о, я не смог стать даже нищим... Но небеса, как панацея от всех бед, смотри - былое циркулем зрачок бельмом очертит; что твердь им, коль им будет лучше, когда мой Бог, скучая скрутит свет в две радуги, в одно кольцо измены?!

Ни своевременный, ни даже - современный, но: я радуюсь, я куча крутизны, бесчувственный, нелепый и слепой, как подобает быть тому, кто видел только свет и пепел; о, бейби, сравнительный анализ крови зла и боли правды так прекрасен...

Мне повезло, что я бескровен, мне повезло, что ты бессмертна; по крайней мере, в этой лживой сказке, по крайней мере, в этом ржавом сердце, по крайней мере, в этом жженом блюзе, бейби!..

Они продолжат свой дурацкий разговор спустя три года, им будет скучно вспоминать язык злых откровений, они действительно достаточно бессмертны, умрет их сказка, а они останутся: без жалости, без веры.

А что? кому-то надо ведь сломать закон иллюзий, нарушить правила игры, не став бессмертным, сыграв по-настоящему, по вере, - по вене, пусть его вину тогда докажет ее время!

И вот, когда - на одну чашу космических весов ляжет равновесие, а вера - на другую, он посмеется и над вашей бездной, и над Богом... Я не откроюсь, не проснусь, я: пройду, я никого не встречу; а ветер бездны высушит вам слезы, и все пройдет; - без боли будет больно. Довольно, я влюблен, ну, что я мог еще себе позволить, ну - что я мог еще с собою сделать, ну чем еще я заслужил бы эту сказку? За что ж еще их простая смерть так лжива и прекрасна?

Прости меня, я слишком долго верил в эти сказки, слишком больно верил в свои сказки, Астэ...

* * *

"Где-то я уже слышала этот блюз," - подумала Рита.

Проснулась.

Трамвай, совершив полукруг по Лужской заставе, выехал вновь на набережные.

"Чуть не проспала свою. Зачем еду? Опять в 39-ом трамвае, опять с мечом, в гости к психу с картами. Только тогда зима кончалась..."

Начиналась - теперь. Ударили третьего дня первые заморозки, а вчера повалило снегами. А ранний снег, нелепый, робкий, даже еще и не снег, а только воспоминание о том, прошлогоднем снеге. Так, быть может, лишь в силу своей робости, он - набрасывается, накидывается на город, словно желая съесть его, поглотить без остатка, объять и дома и людей, он торопится как толстый мальчишка на взрослом банкете, крем так и брызжет из-под его липких пальцев, - сейчас скажут: домой! Надо успеть съесть, надо успеть.

Снег шепелявит, заикается, пытается петь с набитым ртом, глазки потупив, улыбается: нашкодил, так ведь - хочется. Толстого мальчишку уводят. Он успевает еще стащить пару пирожных и - в карман их, на потом, на память.

"Юра, Юра... - думалось Рите, - почему так: нет чьей-то одной смерти, есть, может быть, вся смерть, смерть вокруг меня."

Проехала остановку; вышла на конечной.

Через двор, через насыпь: "Только бы он дежурил..."

Снег укрывал аллеи. Там, в темноте, домик, там должен быть огонек.

"Нет огонька! может, спит?" Поднялась на крыльцо, скрипнуло крыльцо морозом деревянным, ночным. И - ни звука больше: тихо так.

- Соломон Борисович, откройте, прошу Вас! пожалуйста!

- нахлынул страх тишиной, покоем, безлюдием: никого нет.

А покойники?

Вы - есть.

"А я?"

Села на ступеньку перед дверью. Лаяла где-то собака. Холодно: метель. В темноте взлетела птица, проколыхались: ветка за веткой, ссыпался снег в кружевные корзины могил. "Почему - темно? ведь снег так сияет..." подумала Рита. Где-то там, там и там над гробницами горели лампадки... "Праздничные торты..."