Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 2

• Название: Избранные произведения. Том 2
• Автор: Сергей Городецкий
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1987

Второй том Избранных произведений С. М. Городецкого составляют его прозаические сочинения: романы «Сады Семирамиды» и «Алый смерч», повести: «Сутуловское гнездовье», «Адам», «Черная шаль», рассказы, статьи, литературные портреты.

---

Именно в творчестве Пушкина мы имеем классический пример претворения устной народной поэзии в поэзию письменную без ущерба для первозданной прелести первой и для технического совершенства второй. В этом мировое значение поэзии Пушкина, в этом неувядаемая ее свежесть. Наши пушкиноведы до сих пор еще не работали эту мысль во всем ее огромном объеме.

Не была эта мысль полностью ясна и для Валерия Брюсова. Он механически утверждал неотрывность армянской письменной поэзии от устной народной. Он правильно назвал Саят-Нова «замечательнейшим и знаменитейшим» среди ашугов, не отрывая от него, как он говорит, «нашего современника — ашуга Дживани». Он мог бы прибавить, если б были ему известны, слова Рафаэля Патканяна, сказанные им в 1880 году, при первой встрече с Дживани: «Я тоже пишу за подписью «Ашуг Карапет». Ведь пока не станешь ашугом, народ тебя не станет слушать» (свидетельство Вардгеса Агароняна в его статье к 10-летию со дня смерти Дживани в 1919 г.).

Огромная работа Валерия Брюсова над книгой «Поэзия Армении» не снимает возможности критиковать его философскую ошибку понимания перехода народной устной поэзии в поэзию письменную, как единого безболезненного потока.

Этот переход происходил легко только у поэтов, боровшихся за жизнь и счастье своего народа. Примером может служить Даниэл Варужан, про книгу которого «Сердце нации» я написал в 1919 году, что она была молитвенной для каждого повстанца в Турецкой Армении, где право на жизнь было утоплено в крови с благословения Европы. И дальше про его книги «Языческие песни» и «Песни хлеба» я писал: «Тут есть над чем призадуматься. Сивасский мужик, выросший в условиях невыносимого режима, создает утонченнейшую поэзию, общечеловеческие мотивы которой вплотную подходят к самым светлым откровениям европейской и русской мысли («Кавказское слово», 1919, № 41).

А призадумался я потому, что среди моих тогдашних соратников по символизму и акмеизму были поэты, которые свою любовь к народной поэзии выражали в собирательстве жемчужин народной мысли и механическом их сплетении в ожерелья сказочек и поэмок (напр., Алексей Ремизов). Я резко отрицательно относился к этой работе.

По мере того как я знакомился с поэзией Ованеса Туманяна, а началось это в Ване, в дни моей дружбы и работы с его сыном Артаваздом, я все более убеждался, что Ованес Туманян по музыке стихов и их образам поистине поэт народный, «поэт-ашуг».

Не зная армянского языка, я прежде всего увлекся музыкой его стихов, которую, надо сказать, сын Ованеса Туманяна передавал лучше, чем сам поэт при чтении своих стихов. Это была волна звуков, свободная, как горная река. Армянский язык имеет, как все языки, свою особенность. Н. Я. Марр определил ее как полногласие в свите (окружении) грузных согласных. И действительно, такие слова, как «жаманак» (время), «патараках» (вилка), «джанапар» (дорога), характерны для армянского языка.

От Артавазда я узнал и содержание поэм Ованеса Туманяна, которые знал только по заглавию.

В ясности сюжета, в беспрерывности звуковой волны, в скорости рассказа не было никаких признаков стилизаторства, механического усвоения прелестей народной поэзии. В лирическом волнении рассказа, в неодолимом оптимизме при трагических финалах не было намека на литературщину. Это была вольно льющаяся песня, рожденная переживаниями, слитыми с чувствами народа.

Этого я не слышал в стихах Рафаэля Патканяна и Ованеса Иоаннисиана, которых тоже узнавал понаслышке и в пересказах. Я их воспринимал как прекрасные, но только литературные произведения.

Валерий Брюсов пишет об Ованесе Туманяне: «Все творчество Туманяна носит на себе черты импровизационного таланта». И далее: «Некоторая небрежность стиха щедро искупается у Туманяна чутким пониманием ритма и редким даром звукописи. В целом поэзия Туманяна есть сама Армения, древняя и новая, воскрешенная и запечатленная в стихах большим мастером».

Как же это так? С одной стороны, «большой мастер», а с другой стороны — «некоторая небрежность стиха»?

В этих высказываниях не делает ли Валерий Брюсов той же ошибки, которую делали современники Некрасова, принимая традиции народной песни и сказки, блистательно вслед за Пушкиным освоенные и разработанные Некрасовым, за недостаточную отработанность его стиха?

Великолепный стилизатор античности, а изредка и фабричной русской частушки, не сказал, что главное в поэзии Ованеса Туманяна ее кровная близость не со стилизаторами, а с поэтами, рассказывающими о жизни народа.

Отводя значительное место в своем сборнике ранним поэмам Ованеса Туманяна, он в предисловии не отметил главной черты этих поэм — отсутствия идеализации патриархальной народной жизни и не указал, что глубоко в художественных образах этих поэм лежит острое отрицание патриархальной отсталости армянского народа. И тот факт, что Ованес Туманян не видел тогда и не мог видеть грядущих путей развития армянского народа, не умаляет силы этого отрицания. Идеализация отсталости всегда является признаком стилизаторства и всегда является органически чуждым таким подлинно народным поэтам, каким был Ованес Туманян.

С детства в своем родном Лори, куда он часто меня приглашал и куда мне не удалось поехать с ним вместе, он впитал всю свободную прелесть песенной ритмики, всю непосредственность народных образов. Конечно, он в семинарии проходил допотопную «просодику». Но как и где он учился стихотворчеству, он об этом не раз говорил мне и не раз писал, например, в письме к Ю. А. Веселовскому: «Произведения русских поэтов знакомы мне еще с детства и так полюбились мне, что, несомненно, должны были оказать на меня влияние». Великими для него были, как он сам говорил и писал, двое: Пушкин и Лермонтов. Слово «влияние» тут обозначает не что иное, как сродство творческих методов.

В начале века его творчество буйно вспыхнуло. В 1902 году написаны и «Ануш» и «Давид Сасунский» и «Взятие Тмкаберда». Характерно, что в этот период расцвета русской школы символистов Ованес Туманян не пошел за ними в туманные дебри идеализма, хотя вожди символизма не были лишены увлечений «фольклором» всех веков и всех стран. Поэзия Ованеса Туманяна осталась конкретной и целеустремленной в своих национальных гранях, и тем самым при глубоком знании поэтом истории и жизни своего народа приобрела черты общечеловечности.

Этого не случилось с его младшими современниками — группой грузинских поэтов «Голубые роги», которые при всем блеске талантов и при не меньшей, чем у Ованеса Туманяна, любви к родине, не сумели уйти из-под власти идеализации прошлого и похоронили проблески своей народности в ядовитых облаках поэзии русских и, как мне кажется, французских символистов.

Еще до начала первой империалистической войны Ованес Туманян задумал большую поэму. Давно зрела в нем мысль рассказать об исторических судьбах армянского народа, его надеждах и мечтах, распахнуть полотно эпической картины. Может быть, к этим замыслам относится и отрывок «Тысячеголосый соловей», носящий характер вступления.

Но началась война.

Дракон поднялся с новой силой,
Тревогой полный с давних пор,
Дохнул он сыростью могилы
Над сединой холодных гор, —

писал Ованес Туманян в октябре 1914 года.

Поэт посетил разоренную в 1915 году Турецкую Армению. Он писал:

Мне сердце ранит и томит стон безутешный твой,
Твоих запуганных детей бездомная орда,
Селенья скорбные твои, пустые города.

О мой родимый край,
Судьбой гонимый край!

Я этих стихов не знал, когда судьба моя, за редким исключением счастливая, как один из лучших подарков подарила мне знакомство и дружбу с Ованесом Туманяном.

Но мысли, темы и даже образы этих стихов овладели моим сознанием с первых дней знакомства с Ованесом Туманяном. Могу сказать, что в эти дни мы ни о чем другом не говорили, кроме того, чем дышали эти стихи. У больших поэтов нет разницы между дружескими разговорами и стихами, которые они в это время пишут. Тут стирается разница между стихами и прозой. Поэзия перестает быть литературой. Эту тайну я уже знал в своей дружбе с Вячеславом Ивановым и Александром Блоком, которые были первыми подарками моей бездумной творческой юности. Ованес Фаддеевич был третьим подарком в самую трудную минуту моей жизни. Он вдохновил меня на один из лучших взрывов моего творчества — на посвященную ему книгу «Ангел Армении». Читатели простят мне это лирическое отступление в поэме об Ованесе Туманяне потому, что тут ярко выявилась главная идея его творчества — идея о дружбе народов.

Ованес Туманян — проповедник дружбы народов

Ованес Туманян в своих стихах, в своих статьях и речах всегда был страстным проповедником дружбы между народами. Но особенно горячо звучал его голос в трудные исторические моменты. Он всегда верил в исконную дружбу кавказских народов между собой и с русским народом, понимая, что рознь и вражда между ними создаются искусственно.