Реймонд Постгейт - Вердикт двенадцати

• Название: Вердикт двенадцати
• Автор: Реймонд Постгейт
• Издательство: Терра-Книжный клуб
• Жанр: Классический детектив
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-01685-3

Женщина обвиняется в убийстве. У каждого из 12 присяжных по её делу есть собственные бремя вины и предубеждения, которые влияют на принимаемые решения. Впервые изданная в 1940-м году, эта книга сразу же была названа одной из лучших загадок года, и в настоящее время считается классикой жанра.

---

— Рад снова тебя видеть, Филипп, — сказал он и улыбнулся как мог дружелюбнее.

Его ошеломила реакция мальчика. Филипп уронил голову на руки и расплакался. Рыдал он тихо, но безудержно, содрогаясь всем телом. Эдвард испуганно встал и обнял ученика за плечи.

— Что случилось, дружище? — спросил он. — Расскажи, может, я смогу помочь.

Этот знак расположения, с которым Филиппу доводилось встречаться так редко, поначалу лишь усилил рыдания, но через две-три минуты мальчик начал успокаиваться.

— Она убила его, — было первое, что он сумел связно произнести; затем он мало-помалу все рассказал.

Тем же вечером Эдвард написал об этом молодой женщине по имени Элен Картнелл. (Ему было двадцать четыре года, ей — двадцать три; все, кроме Эдварда, видели в ней довольно хорошенькую девушку, курносенькую, со свежим цветом лица и толстоватыми лодыжками; для него же она была несравненной красы и озаряла все вокруг своим появлением. Одним словом, он был влюблен.)

«Нынче утром, — писал он, — я попал в странную и непонятную историю. Помнишь, я рассказывал тебе о Филиппе Аркрайте, мальчике, к которому меня взяли учителем и который живет с очень противной теткой по имени ван Бир? Так вот, как только мы сели заниматься, он у меня разревелся; а когда смог говорить, заявил, что тетка — убийца. Она ему крепко жизнь заедает — не позволяет играть с другими детьми, делает из него какого-то инвалида.

Насколько я понял, она без всякого повода прикончила его кролика, единственное существо, с которым он играл. Ей решительно не на что сослаться в свое оправдание, ею двигала, похоже, чистая злоба.

Я в жизни не видел, чтобы так убивались. Мне кажется, это очень несчастный и одинокий ребенок; он отдал зверьку всю свою невостребованную любовь. Я не понял всего, что он рассказал, но, видимо, он считал своего кролика исключительно замечательным, необычным и даже наделенным какой-то загадочной силой; для него кролик был своего рода идолом, и он вроде как даже ему поклонялся, если, конечно, так можно сказать. Как бы там ни было, кролика подло удушили в газовой духовке, а мальчик получил страшную душевную травму. Я увидел у него в глазах не только горе, но и ужас.

Он говорил торопливо и сбивчиво и все время меня спрашивал, будет ли убийство наказано. Я, как мог, постарался его ободрить, но, боюсь, из меня плохой утешитель. Нам так и не удалось толком позаниматься, но он хотя бы чуть-чуть успокоился. По-моему, я едва ли не единственный человек, с которым он откровенен.

Уже в самом конце занятий вошла эта его милейшая тетушка — краснорожая женщина лет под сорок с претензией на аристократизм и, как мне кажется, весьма жалующая самое себя. Я встал, она обнажила зубы в фальшивой улыбке и спросила:

— Ну как, Филипп, дружок, учитель тобой доволен?

Мальчик не ответил, и не дай Бог, чтобы любой ребенок и вообще кто-нибудь когда-нибудь наградил меня таким взглядом, каким наградил ее он. Такой ненависти мне не доводилось видеть. Впрочем, должен сказать, у нее тоже было весьма противное выражение. После этого она сказала:

— Может быть, хватит на сегодня? Тебе не следует перенапрягаться, дружочек.

На этот раз она не рискнула на него посмотреть, отвернулась. Мы в любом случае уже кончили заниматься, так что ее слова не имели никакого значения. Но обстановочка в доме мне совсем не понравилась, так что впредь я постараюсь уделять мальчику больше внимания.

Когда-нибудь, моя дорогая, у нас будет много детей. Столько, сколько мы сможем себе позволить. И мы будем любить их, и в доме нашем будет царить счастье. Пусть их поют, и танцуют, и кричат, и заводят кроликов и ручных крыс. И ты всегда будешь с ними. Побывав в этом жутком доме, я больше всего на свете хочу видеть тебя. Ты сама прелесть, чистота и добросердечие — и все-все остальное, чего нет в этом доме. Стоит мне только подумать о тебе, представить, что ты…»

Впрочем, дальше в письме речь идет только об этих молодых людях, а это не имеет касательства к настоящей истории.

VII

Спровадив учителя, миссис ван Бир спустилась в сад. Остановившись на красной кирпичной дорожке, что огибала стену по всей длине дома, она огляделась. Все выглядело запущенным. На клумбе перед домом торчали отцветшие золотые шары, которых никто и не подумал срезать. Их пожухлые листья и тощие длинные стебли являли собой неприглядное зрелище. Пышная ветка беспризорного плюща оторвалась от стены и медленно колыхалась на легком ветру. Пыльца плюща собиралась на кирпичах в ручейки, повсюду валялись какие-то непонятные листья и даже букет увядших цветов, которые как срезали, так и бросили гнить. На целой клумбе настурции были поражены черной мушкой. Только лужайка содержалась в образцовом порядке.

Если миссис ван Бир и заметила это безобразие, то все равно ничего не сказала. Племянник вышел из дома следом за ней, и она как-то странно на него посмотрела. Он ответил ей взглядом настороженной кошки. По саду они гуляли порознь.

Через час оба сели за стол. На ленч были холодная баранья нога и приготовленный миссис Родд салат из латука, огурцов и свеклы. Нога оказалась безвкусной, а салат скрипел на зубах, но ни тетя, ни племянник об этом не упомянули. Они вообще не разговаривали. Миссис ван Бир один раз сказала:

— Съешь все с тарелки, Филипп.

Мальчик не ответил, но тарелку очистил.

После ленча мальчик пошел поиграть в сад; Розалия задержалась за столом — как всегда, выпить стакан портвейна. Осталась примерно треть бутылки.

— Оставлять, пожалуй, не стоит, — заметила она вслух, хотя поблизости никого не было, и налила снова. Бутылка опустела. День стоял не по-сентябрьски жаркий; в столовую солнце не заглядывало, но все равно было нечем дышать. Она разомлела и покраснела; щеки у нее довольно заметно побагровели.

Около половины четвертого она с величавым видом, но зеленым лицом вошла в комнату миссис Родд.

— Миссис Родд, — распорядилась она, — нужно выбросить мясо и остатки салата. Они испортились. Мне только что сделалось как-то не по себе, я пошла принять соды, да не успела — меня всю вывернуло наизнанку. Наизнанку, — повторила она с мрачным удовлетворением.

— Может, это портвейн, мадам, в такую-то жару, — невинно предположила миссис Родд.

— Разумеется, нет, — отрезала Розалия. — Выбросьте мясо с салатом сию же секунду.

— Хорошо, мадам, — сказала миссис Родд и отправилась на кухню.

Ближе к вечеру к ней на кухню пришел Филипп и молча сел; мальчика била дрожь. Она посмотрела на него и спросила:

— Что-нибудь случилось, Филипп?

Он не ответил, и она снова глянула на его бледное лицо.

— Тебя всего колотит, — заметила она.

— Мне плохо, — сказал он совсем устало. — Всего трясет. Голова болит. Думаю, заболею, — добавил он, чуть оживившись, как всякий ребенок, если что-то грозит нарушить заведенный в доме порядок. Он пошел к себе наверх, и миссис Родд проводила его встревоженным взглядом.

— Может, мясо и вправду было несвежее, — сказала она Аде. — Хорошо, что завтра приедет мусорщик, а то бы еще провоняло мне всю кухню.

Филипп отказался от чая и отправился спать в семь часов. Предложение лечь исходило от тетушки, и он в кой веки раз сразу же подчинился. Сама она, судя по всему, полностью оправилась, уплела изрядную порцию ветчины, колбасы, яичницы и помидоров с толстым ломтем поджаренного хлеба, патентованным соусом и банкой зеленого горошка, закусив на десерт лимонным бланманже и консервированным ананасом. Все это она запивала портвейном — со вкусом и, видимо, без ущерба для здоровья.

Утром Филиппу стало хуже. Он не хотел вставать к завтраку, съел немного овсянки, и его тут же вырвало. Мальчик вернулся в постель, и тетушка, не преминув указать миссис Родд, что оказалась права, измерила ему температуру. Градусник показал 101°[33]. Тетушка применила универсальное средство — фиговый сироп.

Филиппа вырвало.

Далеко за полдень (потом никто не сумел вспомнить, когда именно) миссис ван Бир позвонила доктору Парксу:

— По-моему, Филипп съел какую-то гадость. Его тошнит, немного поднялась температура. Вы не могли бы сегодня приехать?

Доктор Паркс согласился приехать, выписал очередной счет за вызов и приехал в четверть пятого. У калитки он столкнулся с Эдвардом Гиллингемом, который по вторникам и четвергам являлся во второй половине дня, потому что в первую занимался с другими учениками. Учитель и доктор вместе пошли по дорожке.

— Думаю, молодой человек, сегодня вы не понадобитесь, — заметил доктор. — Я слышал, у нашего юного друга разболелся животик.

— Да? Жалко. Впрочем, войду и узнаю.

Их провели в неубранную гостиную. Доктор поднялся наверх, Эдвард остался в комнате.

Есть люди, наделенные чуть ли не всеми житейскими добродетелями, но сохранившие при этом какой-нибудь один детский порок. К их числу относился Эдвард. Он был честным, вежливым, отважным, нежным и умным молодым человеком. Но его постоянно снедало любопытство. Он никак не мог удержаться, чтобы не сунуть нос в чужие дела. Несколько раз его едва не поймали на этом, и он рисковал попасть в неудобное положение; даже его Элен и той однажды пришлось его попросить не лезть в то, что его не касается. Он принялся расхаживать по гостиной, разглядывать безделушки, листать отрывной календарь, в котором прочитал мудрые поучения чуть ли не на неделю вперед, и перебирать книги. В одной из них он с удивлением обнаружил вырезку из «Наставника Восточного Эссекса» годичной давности. Расправив вырезку, он прочел ее с жадным интересом. Когда ему исполнилось девять, матушка впервые заявила, что он непременно разбогатеет, если будет проявлять к работе такой же пылкий интерес, с каким относится к вещам, не имеющим для него никакого значения. Вырезка содержала отчет об одном полицейском дознании. Кончив читать, он сложил вырезку, вернул на место и поискал, чем бы еще ублажить свое любопытство. Его взгляд остановился на книге в желтом переплете с вырванным титульным листом, принадлежавшей сэру Генри. Он открыл наугад и прочел: «Оскар, ты снова там был».