Ирек Грин - Дневник дьявола

• Название: Дневник дьявола
• Автор: Ирек Грин
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-90572-018-5

Роман Ирека Грина «Дневник дьявола» — это актуальная реальность и мистическая фантасмагория, философская притча и социальный триллер.

Фотограф, одержимый дьявольским желанием запечатлеть момент смерти человека, миг отделения души от тела, не в силах воспрепятствовать очередному убийству, если оно может дать ему шанс сделать вожделенный кадр. Кто исподволь манипулирует им и кто на самом деле автор дневника?

---

Отряд солдат, к которому мы пристали, занял небольшой поселок. Точнее говоря, эта пародия на американских коммандос проследовала к центральной площади, беспорядочно целясь из автоматов, то вниз, то вверх, то в разные стороны. Фишман передразнивал их, целясь в воображаемого врага штативом. Солдаты правительства по очереди заходили в низкие хижины, слепленные из известняка и соломы, но повстанцев нигде не было видно. Кругом вообще не было ни души! Только в одной лачуге на окраине поселка, на соломенной подстилке лежал старик. Наверное, у него не было никого, кто, убегая в буш, мог бы забрать его с собой, а может, парализованный ниже пояса, он остался, рассчитывая, что его помилуют. Командир отряда, молодой чернокожий офицер, принял решение переночевать в поселке. Он также велел повесить старика на рассвете, так как ему приказали не брать пленников. Мы с Фишманом разместились в хижине с двумя комнатушками. Утомленный маршем, я лег спать, а Адриан — что в последнее время вошло у него в привычку — направился в штаб выпить с командиром остатки ирландского виски, который мы привезли с собой. Я проснулся поздно, вероятно, уже пробило девять. Адриана не было. Стояла невыносимая жара. Я вышел из дома. Солдаты вкопали в землю балку и прибили к ней перекладину, в результате получив нечто, напоминающее виселицу; наверху уже болталась веревка с петлей. Под виселицу поставили деревянный ящик, на который опирался сидящий старик. В слабой тени, которую отбрасывал облезлый купол раскрытого парашюта, отдыхал командир. Рядом с ним прилег Фишман. Он был явно доволен. Увидев меня, он даже помахал мне рукой и пригласил присоединиться к нему. Пройдя эти несколько десятков метров, я успел вспотеть.

— Что скажешь? — спросил он, указывая на виселицу.

— О чем ты?

— Как тебе нравится конструкция? — Мы перешли на «ты» совсем недавно. — Они хотели вздернуть старика на дереве. Я объяснил им, что это варварство. В символе не должно быть лишних деталей.

Они не хотели просто повесить старика. Расстрел в данном случае был бы самым обычным делом. Впечатление, которое его казнь произведет на тех, кто ее увидит, — вот что было главным. А может, главным было то, как отреагирую я?

Я смотрел на старого человека, которого солнечные лучи сжигали заживо.

— Ты говорил, что его повесят на рассвете.

— Я передумал, подождем до полудня.

Я присел рядом с ним. Он слегка отодвинулся, словно обжегшись. В полдень пленник начал хрипеть. Очевидно, у него была лихорадка. Я принес воды и подал ее Фишману. На лбу старика выступила испарина. Спустя час он поменял руку, на которую опирался. Должно быть, песок обжигал его. Спустя еще час несчастный перестал шевелиться. Однако он все еще был жив, потому что с его губ время от времени срывались жалобные стоны. Иногда Адриан вставал и смотрел на солнце. Приговоренный перевернулся на бок и лежал, словно тряпичная кукла. Тени становились все длиннее. Я слонялся по деревне с фотокамерой в поисках интересных сюжетов. Напрасно, все было пусто. Ботинки солдат поднимали пыль, которая заползала в открытые двери домов и душила их. Наконец Фишман начал устанавливать штатив. Словно по команде солдаты подняли старика и, связав ему ноги, накинули на шею петлю. Он что-то пытался сказать, может, даже благодарил их. Жар немного поутих, во всяком случае, свет солнца уже не так резал глаза. Я присел, устав тащить за собой собственную тень, длина которой, наверное, достигла трех метров. Когда из-под ног старика выбили ящик, он начал задыхаться. Он был слишком легок, чтобы под тяжестью тела шейные позвонки разошлись и разорвали спинной мозг. Беспомощно хватая руками воздух, он хрипел. Фотограф продолжал смотреть в объектив. Щелчка затвора все не было. В конце концов он что-то очень тихо сказал командиру. Я не расслышал слов, но уловил в его голосе нетерпение. Офицер приблизился к старику и резко дернул того вниз. Раздался хруст, тело замерло. Только после этого Фишман нажал на спуск. Всего один раз.

По возвращении он велел продать снимок в «Ду», хотя бы за символическую плату. Когда он вручил мне фотографию, я замер. Тень виселицы на белой стене дома. Неестественно длинная тень повешенного, ноги ниже колен как будто сломаны и лежат на земле перпендикулярно телу. Публикация фотографии вызвала взрыв откликов. По телевидению сказали, что форма виселицы напоминает некоторые ранние изображения римского креста, того самого, на котором распинали преступников, и, может быть, даже Иисуса. Кто-то написал, что сломанная пополам тень отсылает зрителей к картине «Расстрел» польского художника Врублевского [10]. Эту идею подхватил какой-то умник, чей журнал напечатал фотографию рядом с репродукцией картины. Тогда Фишман впервые нарушил свой принцип воздерживаться от комментариев. Он поручил мне договориться с рецензентом «Шпигеля» об интервью, в котором рассказал, что из целой серии фотографий, изображавших жестокую казнь старого калеки, ему удалось тайком вывезти только этот, единственный, снимок.

Тема казни африканца вновь прозвучала при довольно странных обстоятельствах, став результатом простой игры ассоциаций. Кажется, это случилось через неделю после нашего возвращения. Адриан собирал вещи, чтобы, как всегда, отметить свой день рождения в одном ресторане в Бордо. Зачем он каждый год мчался туда, за тысячи километров, ради ужина, меню которого он оговаривал за месяц по телефону, я понял, когда мы прибыли на место. Я никогда не узнал, почему в тот раз он решил отпраздновать свой день рождения со мной. Мы заняли свои места за столом, на дубовой столешнице которого горели свечи, напоминавшие погребальные. Фишман вздохнул свободнее. Прежде я не знал, что в мире есть места, где Адриан становится немного больше похож на человека. Он выглядел и вел себя словно пятилетний ребенок, которому родители привели на день рождения клоуна. Впрочем, официант с желтыми волосами и зубами и в самом деле был похож на шута. Тем не менее обслуживал он нас молча и профессионально, а блюда появлялись перед нами как по волшебству.

Вы знаете, как выглядит белая королевская икра из Ирана? Это мало кому известно, потому что те несколько сотен килограммов, которые ежегодно подаются к столу, могут позволить себе только отвратительно богатые снобы. Ее икринки цветом напоминают жемчуг и немного больше, чем та икра, которую привозят из России. В тот вечер она была подана к нашему столу — насколько я понимаю, по заранее сделанному заказу — на Blinis а la Vonassienne . Прекрасное название, однако, на самом деле, это оказалось обычным картофельным суфле. С той только разницей, как терпеливо объяснил удивленный моим равнодушием Адриан, что в пюре добавляют лишь взбитый белок, соль и перец, нагревают до сорока градусов, а потом смазывают икрой. Вкус у этого блюда как у икры на картофельном пюре, но зато как оно выглядит! Как будто кто-то разложил жемчужины на ломтиках свинины. Или даже словно глаза Царь-рыбы, разбросанные по поверхности подгоревшего океана. Пока я любовался этим зрелищем, вдыхая волшебный аромат, Адриан поднял свою рюмку, чокнулся со мной, сказал «на здоровье», выпил и сразу же пояснил, что с белой икрой он предпочитает пить водку, а не шампанское.

Желтый клоун принес нам два довольно вместительных горшочка и большие салфетки, по размеру больше похожие на полотенца. Адриан не позволил мне сразу заглянуть в горшочек, а решил сначала кое-что мне пояснить.

— Дичь, — заявил он. — Овсянка, приготовленная в Crе`me Fraiche .

Я вспомнил, что овсянка — это какая-то птица, размером со скворца. Или даже с воробья.

— Во Франции уже восемьдесят лет запрещено охотиться на нее и употреблять в пищу. Готовят ее традиционным способом. Я всегда выбираю рецепт поваров из Тулузы. Занятно — всем известно, что здесь можно заказать это блюдо. Берешь живую птицу и погружаешь ее голову в сметану. То есть — nomen оmen [11] — топишь ее там. Но это не главное, самое главное — ее нужно поджечь.

Я не уверен, что все правильно запомнил, водка, икра и аромат ударили мне в голову. Она не должна долго гореть.

— Потом, — продолжал Адриан, — в медной посуде ее следует поместить в духовку, нагретую до температуры, не превышающей ста градусов, и не дольше, чем на две минуты. — При этом его голос стал громче, а произносимые слова звучали торжественно, словно он читал мне одну из десяти заповедей. — А едят это таким образом, — закончил он, склонившись над горшочком, словно заботливая мать над птенцами.

Он взял полотенце и накрыл им голову. В тот момент Адриан напоминал еврея в талесе [12], замершего над стоящей на огне необыкновенно вкусной похлебкой из христианских младенцев. До моего слуха долетели звуки разрываемого зубами нежнейшего мяса. Я проделал то же самое. Под салфеткой мне в ноздри ударил ароматный пар, я почувствовал, как он капельками оседает на верхней губе. Я погрузил пальцы в густую сметану и в темноте попробовал мясо. И сразу же понял, почему это блюдо было запрещено. Никогда в жизни я не ел ничего столь же — о, мои тщетные попытки отыскать слова, которыми можно было бы это описать! — безумно вкусного. Наконец я вынырнул из-под салфетки. Среди остатков белого соуса плавали птичьи кости. Фишман тоже закончил. Представлял ли он, подобно мне, как алчный хищник разоряет гнезда находящихся под защитой закона птиц? Куда там! Голодным взглядом он следил за официантом, приближающимся к нам с двумя чашками дымящегося бульона.