Лайош Мештерхази - Свидетельство

• Название: Свидетельство
• Автор: Лайош Мештерхази
• Издательство: Правда
• Жанр: О войне
• Год: 1983

Лайош Мештерхази, писатель-коммунист, написал роман о Будапеште. Автор рассказывает о родном городе военных лет, о его освобождении советскими войсками от господства гитлеровцев, о первых днях мира.

---

Шани Месарош и Янчи Киш к своей порции чечевицы получили по куску поджаренного сала и по «сто граммов», которые Манци ловко налила им в стаканы, словно воду. Палинка была что надо. Даже председатель районного управления Нэмет, отведав, признал, что эта, пожалуй, похлеще «шольцовской». Разливаясь по телу, она навевала мысли, очень напоминавшие настроение мирных дней.

Ребята вышли на площадь.

Сияло апрельское солнце, и в его сиянии даже разруха и горы обломков под ногами не казались такими страшными. Они остановились погреться… Довольно щурясь на солнышке, поворчали, что Штерн не обеднел бы, если бы за хорошую работу накинул им еще по чарочке. И вдруг — хорошего настроения как не бывало; по противоположной стороне, мимо церкви, шагал тощий, долговязый парень в черной шляпе, с повязкой Красного Креста на рукаве и докторским саквояжиком в руке. Нет, ошибиться они не могли! Жиденькая, курчавая бороденка не скрывала черты совсем еще юного лица. Да они и по осанке, чуть сутуловатой и настороженной, по широкому упругому шагу узнали бы этого человека хоть из тысячи! Незамеченные, они пошли вслед за парнем. Киш намеревался уже было обогнать его и зайти спереди, но Месарош удержал приятеля. Подойдя сзади почти вплотную к долговязому, он вполголоса окликнул его: «Брат Понграц!» И по тому, как тот обернулся, испуганно озираясь, оба его преследователя окончательно убедились, что перед ними действительно их палач-нилашист.

— А ну зайдем к нам на пару слов! — хрипловатым баском предложил Шани и глубоко вздохнул.

Нет, они, право, считали Понграца куда более крепким малым, хорошо помня, как в свое время он сам их дубасил. Дружки еще и разогреться как следует не успели, а долговязый уже растянулся на земле, будто лягушка, и дух вон! Сначала они даже подумали: прикидывается — и принялись «приводить его в чувство». Но затем струхнули, да так, что и хмель сразу вылетел из головы.

Капи именно там чувствовал себя как рыба в воде, где другие терялись. И он очень гордился этим.

В одно мгновение он оценил обстановку. Сделал знак — перепуганный Янчи Киш отскочил в сторону. Капи подошел к лежавшему, оттянул ему веки, глубокомысленно помолчал.

— Сотрясение мозга, — сказал. — Обо что-нибудь головой ударился?

Впрочем, такой диагноз поставить можно было, и не думая: из переносицы и виска Понграца текла кровь.

— А ну быстро за районным врачом в управление!

Шани, не теряя времени, кинулся на улицу, как вдруг увидел Лайоша Поллака. Хорошо еще, что Поллак в последнее время напускал на себя крайнюю рассеянность и отрешенность лунатика, поэтому он не заметил Шани или сделал вид, что не заметил, — ничего, пусть еще раз поздоровается! — и важно стал подыматься на второй этаж. Шани, разумеется, настаивать не стал, а догонять Поллака — тем более. Очень нужно, чтобы опять за индивидуальный террор головомойку получить! Ему не стоило большого труда додуматься до испытанного, древнего народного средства. И Шани помчался в буфет.

— Для первой помощи! — запыхавшись, крикнул он Манци и так же быстро, но уже осторожно, чтобы не расплескать палинку, полетел обратно, всю дорогу кляня себя за то, что не додумался до этого раньше, еще до прихода Капи.

— Нет там врача, — буркнул он едва слышно, потому что врать не любил. — А вот этим делом надо бы растереть его. Да и внутрь полезно будет…

Однако едва Шани начал растирать водкой впалую, белую, как тесто, грудь нилашиста, как запах благородного напитка ударил грузчику, видно, не только в нос, но и в голову, и он, сунув в руку Капи стопку, яростно взревел:

— Сами растирайте. Такое добро на него переводить, мать его!.. Индивидуальный террор!.. Сволочь он нилашистская, вот что. И ни при чем здесь террор!..

Киш и Капи вдвоем осторожно приподняли голову Понграца, пытаясь влить ему в рот палинку. Что же до Месароша, то он, негодующе топая, бегал взад-вперед по комнате и все громче ругался:

— Когда они нас арапниками да кнутами полосовали — вот тогда был индивидуальный террор… Почки мне чуть не отбили!

Ему никто не возражал.

Нет, Поллака не было здесь: скорее всего он совещался с кем-нибудь наверху, в управлении, или, собрав чиновников, своим деревянным голосом «объяснял им обстановку» и рассеянно царапал воздух всеми десятью пальцами. Но Шани Месарош спорил с Поллаком и честил его так, словно Поллак был здесь, рядом:

— Из-за таких вот, как ты, меня даже в партию не хотят принять! Индивидуальный террор, говоришь… Тебя самого бы так отвалтузили да потом несколько недель на чердаке продержали, над тобой бы поиздевались нилашисты со своими потаскухами — посмотрел бы я тогда, что бы ты на это сказал! Может, мне еще нянчить его прикажете? Вонючую задницу его порошочком припудрить прикажете? Разве в таких случаях время есть раздумывать? Знаешь, что эти гады над нами вытворяли?

И только когда «брат» Понграц, через силу глотнув водки, открыл глаза и громко захрипел, Месарош опомнился.

А Капи, все слушавший, как Месарош опять и опять вспоминает про «индивидуальный террор», вдруг посоветовал:

— В полицию его!.. Точно, что это он?

И Месарош и Киш даже захлебнулись от бессилия выразить должным образом свою уверенность в этом — и только разевали рты да отчаянно размахивали руками.

— Ну, тогда поскорее тащите его в полицию. Пошли!

Они подняли «брата» Понграца, усадили его. На ногах стоять он не мог, пришлось его поддерживать с двух сторон. Но когда выбрались на улицу. Понграц пошел уже «своим ходом», и надо сказать — достаточно твердо.

Андришко сначала выслушал пространное повествование Капи о том, как в дворницкой приходил в себя нилашист, затем — рассказ двух приятелей о прошлой деятельности «брата» Понграца. Отослав всех троих, Андришко приказал полицейскому привести задержанного к нему.

«Опять разозлится Стричко», — подумал он и тут же забыл об этом. Между тем ему следовало бы считаться с тем, что в душе маленького горбатого часовщика скопилось уже много обиды, непонимания и бессильной, но горькой злобы, которая с каждым днем ширилась, росла в Стричко, словно ядовитый гриб мухомор.

Двое конвоиров привели Понграца. Андришко кивком головы отпустил их, а Понграцу указал на кресло возле письменного стола:

— Садитесь. И рассказывайте все, как на духу!

…Опять этот взгляд испуганной собаки, каждый миг ожидающей удара! Сколько раз он уже видел его за последние недели — и у Кумича, и у многих других арестованных. И всякий раз ему делалось муторно. Нет, Андришко не чувствовал при этом ни превосходства, ни могущества — одно только отвращение и еще, неизвестно почему, — стыд.

Андришко подошел к окну, встав спиной к Понграцу. Окно было широкое, в две створки, разделенное на маленькие клеточки. Самые верхние из них были уже застеклены — мутными, пузырчатыми квадратиками: в Чепеле из отходов, бутылочного боя начали делать стекло — плохое, тонкое и хрупкое, часто крошащееся от одного прикосновения алмаза, но все же стекло — «церковное, образца сорок пятого года». Линия домов, стоявших напротив, проглядывала сквозь них смутно, в уродливых изломах.

Понграц говорил все более и более связно и толково. Наконец-то, впервые за столько месяцев, он встретил человека, готового выслушать его длинную историю. Вначале он рассказал о том, как нилашисты схватили его и даже намеревались прикончить, как он скрывался от них вплоть до дня Освобождения. Потом он вернулся назад и рассказал все с самого начала, то есть с своего злополучного реферата по финансовому делу.

Нилашисты действительно арестовали Понграца, обвинив его в ротозействе, благодаря которому сбежали Месарош и Киш в тот бомбообильный январский день. «Брат» Тоот, нилашист с развороченной ударом топора рожей, прямо заявил Понграцу, что предаст его суду военного трибунала. И Понграц очутился на чердаке, заняв место Месароша и его друга. Тем временем нилашистский штаб перебрался во Дворец почты, а здание штаба, глядевшее окнами на Дунай, заняли немецкие артиллеристы-наблюдатели. Они-то и нашли на чердаке раненого, потерявшего сознание парня, одетого в нилашистскую форму. Понграц угодил в подземный госпиталь под Крепостной горой. Ухаживала за ним прыщеватая немка с белокурыми, жирно поблескивающими волосами. Сестрица была полнотела, но выпиравшие из-под белого халата формы, призванные олицетворять сокрытые в ней материнские чувства, были, пожалуй, великоваты даже для пресловутой немецкой сентиментальности. Впрочем, у Понграца не было никаких оснований жаловаться на медсестру: она, со своей стороны, сделала все для того, чтобы он поправлялся не слишком быстро. А так как в госпитале не хватало обслуживающего персонала, то сестре не составило большого труда после излечения Понграца пристроить его в операционную, «врачом». Понемногу парень сменил и свой наряд: вместо нилашистской униформы и сапог он был одет теперь в штатские брюки, ботинки и старый, перепачканный кровью докторский халат. Понграц был старателен, прилежен и делал все, чтобы начальство заметило это. При его наивно-глуповатой внешности он был малый не дурак. Первые четыре года после окончания начальной школы он учился в гимназии, поэтому латинские словечки в устах врачей казались ему старыми добрыми знакомыми. Да и сама медицина заинтересовала его. Словом, очень скоро Понграц стал самым усердным и самым понятливым санитаром в госпитале. Освобождение Венгрии принесло Понграцу новые волнения. Начальник госпиталя, немецкий полковой врач, решив покинуть госпиталь и попытаться вместе с войсками пробиться сквозь окружение, оставил своим советским коллегам запечатанный пакет. В нем немец призывал их к гуманности и рыцарскому обращению с ранеными.