Владимир Ханжин - Красногрудая птица снегирь

• Название: Красногрудая птица снегирь
• Автор: Владимир Ханжин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00611-7

Железные дороги… О тех, кто связал с ними свою судьбу, вот уже несколько десятилетий пишет Владимир Ханжин. В этой книге два его романа: «Крутоярск-второй» — о героике эпохи реконструкции транспорта в 50-х годах, «Красногрудая птица снегирь» — роман, обращающий нас к сегодняшним проблемам железнодорожников.

---

Мужчина стоял согнувшись, недвижимо. «Холодно же тебе, дедушка», — подумал Овинский с состраданием. Вдруг дедушка странно дернул головой и, шаря около себя рукой, начал медленно сползать на снег. Виктор кинулся к нему, подхватил его под плечи и тут увидел худое, посиневшее, но нестарое еще лицо. Подбежали и женщины. Одна из них, в полушубке и огромных рукавицах, обхватила мужчину у пояса.

— Встанешь или нет? — спросила она.

— Сейчас… посижу чуть-чуть.

— Ты откуда?

— С Дзержинского.

— Наш, выходит… Эх вы, мужики! Куда вам против баб! Нет той выносливости… Ты уж не ездил бы на завод-то.

Мужчина отрицательно покачал головой.

Когда ему помогли подняться, солдат тихонько спросил женщину в полушубке:

— Что с ним?

— Известно что, с голодухи, — сказала она просто.

Громыхая и звеня, подошел грязный, обледенелый вагон с обозначенными впереди конечными остановками «Вокзал — завод Дзержинского». Мужчина и обе женщины поднялись в трамвай…

И не поехал солдат в свой теплый Краснодар. В тот же день взял в военкомате направление в свою часть — на фронт.

После второго ранения, уже в начале 1945 года, его признали годным к нестроевой службе и определили в железнодорожные войска. Там он был чертежником в штабе бригады. Железнодорожные войска долго еще после войны занимались восстановлением транспорта, и лишь в 1947 году Овинскому удалось снять погоны. Незадолго до демобилизации соединение, в котором он служил, перебросили с запада на Урал, и судьба во второй раз свела Виктора с Крутоярском. В третий раз, через семь лет, он сам назвал этот город перед комиссией, распределявшей выпускников Ростовского института инженеров транспорта. Комиссия предлагала ему Урал или Сибирь. Он выбрал Урал. Его направили на работу в аппарат Крутоярского отделения.

III

Каждый свежий работник всегда рождает в людях ожидание чего-то нового, и если первые шаги его оказываются удачными, о них много говорят, их принимают как нечто знаменательное. На новичка начинают смотреть как на человека многообещающего. Если же работник начнет неудачно, то, как бы разумно и полезно ни действовал он потом, на него уже не скоро обратят внимание.

Неожиданно для себя Виктор оказался избран в партбюро, а затем даже заместителем секретаря парторганизации. Поощренный, он испытывал то состояние подъема, при котором человек все делает с живостью, с увлеченностью, со вкусом и с постоянным предчувствием чего-то радостного для себя. В те дни даже усталость доставляла Овинскому наслаждение, потому что она возбуждала уважение к самому себе.

На выборах в Верховный Совет республики, в феврале 1955 года, его выдвинули председателем участковой избирательной комиссии. Как уж заведено, ночь в канун выборов Овинский вместе с остальными членами комиссии провел на участке. Конечно, никто не спал. Все немного волновались, немного томились ожиданием, но были настроены торжественно, празднично и часто улыбались друг другу смущенной улыбкой людей, довольных своей необычной ролью. Но перед самым началом голосования случился казус, который заставил Овинского изрядно поволноваться. Приступили к опечатыванию урн. Кто-то заявил, что сургуч надо обязательно растопить в банке. Банка нашлась, а вот лучиной не догадались запастись, и пришлось действовать одними спичками. И началось. Оттого ли, что у банки оказалось слишком мощное дно, оттого ли, что спичка слишком маломощна для подобных операций, но сургуч никак не хотел плавиться. Двадцать пять минут оставалось до открытия участка, а сургуч лежал на дне консервной банки как ни в чем не бывало. Двадцать минут — проклятый сургуч даже не вспотел. Овинский с ужасом смотрел то на часы, то на банку.

Положение спас один из членов комиссии, подполковник запаса.

— Товарищи, да черт с ней, с банкой! — воскликнул он. — Попробуем плавить сургуч спичкой прямо над урной.

Попробовали. Получилось. Подполковник ходил в гениях. Овинский чувствовал себя спасшимся от неминуемой гибели. Как раз в это время ему сообщили, что на участок пришли комсомолки-десятиклассницы, выделенные в помощь комиссии. Овинский поспешил в гардероб, где раздевались раскрасневшиеся с мороза школьницы.

— Кто из вас старший, девочки? — спросил он с таким видом, словно собирался подарить старшему куклу.

— Вот, Ира.

Ему указали на стройную девушку, которая забрасывала на вешалку свое пальто. Необыкновенно красивого цвета — русая с медным отливом — коса ее тяжело метнулась по спине.

Услышав вопрос Овинского, девушка обернулась. Лицо Иры было не такое, как лица ее подруг. Те выражали торжественность и робость одновременно. Ира же вся сияла открытой, уверенной радостью. «Я весела, я счастлива, — говорило ее лицо. — И знаю, что сегодня меня тоже ждет только хорошее».

Она выжидательно и смело посмотрела в глаза Овинскому.

— Значит, вы старшая? Ну и чудесно! — Овинский тряхнул девушку за плечи.

Она густо покраснела. Виктор рассмеялся и потащил школьниц на их посты.

В первые, самые ранние часы голосования избирателей было мало. Расхаживая по ярко освещенному, пока еще пустынному и прохладному помещению участка, Овинский видел, как Ира хлопочет около подруг. Десятиклассницы заняли места кто в детской комнате, кто в читальне, а кто просто на лестнице и в коридоре, чтобы показывать избирателям дорогу. Девушки уже совсем освоились и были веселы и оживленны. Одетые в свои великолепно отглаженные форменные платьица и белоснежные фартуки, они вносили в помещение участка атмосферу особенно светлой, праздничной приподнятости. Все было очень хорошо, но Ира не переставала давать подругам какие-то советы и наставления, видимо полученные ею в райкоме комсомола. То тут, то там Овинский видел ее удивительную, тугую, широкую, длинную косу. Чуть вдавив между лопаток платье, она весомостью своей еще более подчеркивала легкость и гибкость девичьей фигуры.

Сначала Ира показалась ему высокой. Но, присмотревшись, он убедился, что стройность словно бы прибавляла ей роста.

Ему захотелось ближе разглядеть ее. И, будто отвечая его желанию, девушка подошла к Овинскому и спросила, нужно ли поставить кого-нибудь у входа в помещение, на улице. Собираясь ответить, он посмотрел ей в глаза. Они были того же медного оттенка, что и ее волосы. Красноватые и желтые крапинки поблескивали в них.

Возможно, это длилось всего лишь одно мгновение. Он посмотрел ей в глаза и вдруг почувствовал в себе явственный, как боль, трепет. Овинский потупился в сильном смущении. Где-то на лице, кажется на щеке, у него нервно забилась какая-то жилка. Он подумал в замешательстве, что девушка хорошо видит это, как хорошо видит все его смущение. Стараясь овладеть собой, он поднял глаза и тогда отчетливо прочел в глазах девушки ответную взволнованность.

— Пожалуй, не сто-оит, — протянул он наконец. — Мороз…

Ира стремительно отошла от него.

Покатился сутолочный, пестрый день. Хотя, казалось бы, председателю избирательной комиссии ничего не оставалось, как только ждать конца голосования, Овинский утонул в мелких, неожиданно возникающих заботах. Но, как ни поглотило его все это, он нет-нет да возвращался мыслями к Ире. Все, что было около него, вокруг него, как бы поделилось на две совершенно неодинаковые части. Одна часть — это участок, комиссия, избиратели, голосование и разные вопросы и заботы, которыми он занимался. При всей своей огромности и сложности она, эта часть, составляла одно целое. И другая часть, маленькая, затаенная, — Ира.

Через несколько дней Овинский предложил на партбюро премировать школьниц, помогавших на участке. С ним согласились. Тогда Овинский заявил, что, пожалуй, удобнее всего будет, если премии вручит именно он. И опять с ним согласились, поскольку именно он был председателем избирательной комиссии.

Директор школы принесла в отделение список девушек. Передавая его, она сочла нужным подчеркнуть, что группу возглавляла Тавровая — Ира Тавровая, дочь Федора Гавриловича. Овинский не сразу сообразил, кто же такой Федор Гаврилович, и, только вернувшись к фамилии Иры, вспомнил: Тавровый — председатель горисполкома.

Награды вручались во время перемены. В школьный зал наскоро собрали всех учеников и учениц.

Первой назвали Иру. Она вспрыгнула на сцену и подбежала к Овинскому. Он вручил ей однотомник Гоголя. Руки их встретились для рукопожатия, и он увидел, что на лице у нее множество маленьких-маленьких веснушек и что белый кружевной воротничок, охватывающий тоненькую шею, в одном месте чуть-чуть припачкан фиолетовыми чернилами.

Остальным девушкам Овинский вручил грамоты.

Зазвенел звонок, громкий, пронзительный, удивительно непривычный и внезапный для Овинского. Школьники, подняв страшный гам, повалили из зала. Десятиклассницы, сгрудившись у сцены и дожидаясь, когда выйдут младшие, рассматривали грамоты и врученный Ире однотомник Гоголя. Они о чем-то возбужденно говорили, чему-то смеялись и поглядывали на сцену, где вместе с директором школы стоял Овинский. Как это обычно бывает с молодыми людьми, когда они знают, что за ними наблюдает кто-нибудь посторонний, десятиклассницы смеялись неестественно громко и вообще старались преувеличить свою веселость. Они по-девичьи кокетничали немножко, но, пожалуй, больше рисовались именно своей веселостью, своей шумной дружбой и беззаботной независимостью.