Владимир Ханжин - Красногрудая птица снегирь

• Название: Красногрудая птица снегирь
• Автор: Владимир Ханжин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00611-7

Железные дороги… О тех, кто связал с ними свою судьбу, вот уже несколько десятилетий пишет Владимир Ханжин. В этой книге два его романа: «Крутоярск-второй» — о героике эпохи реконструкции транспорта в 50-х годах, «Красногрудая птица снегирь» — роман, обращающий нас к сегодняшним проблемам железнодорожников.

---

Захар Кондратьевич в школу не записался: не то чтобы проглядел он поход своих почтенных сверстников в науку, а как-то недооценил, недоосмыслил его. Только что отстроился. Дом, в котором жил до сих пор, поменьше, похудее, продал. Удачно купил корову; свинью и прежде держал. На новой, завидной просторной усадьбе развел огород, заложил сад. В магазин только и ходил что за хлебом, сахаром да чаем — остальное свое. Вино и то покупать не надо — жена бражку варила, не уступит шампанскому: и сладкая, и хмельная, и шипучести вдоволь.

Детство Захара Кондратьевича было голодное, нищее — сиротами с братом остались; юность трудная — по деревням колодцы рыл. В тридцатых годах вслед за братом определился на транспорт. Начал чистильщиком кочегарных канав. Едва выбился в помощники машиниста — война. Лишь в последние годы и зажил в свое удовольствие.

В тот день, когда сирена первого тепловоза прозвучала над Лошкарями, Захар Кондратьевич в городе купил ослика. От парома до поселка тащился с ним на «своих двоих». Добрался до поселка, уже смеркалось. Все-таки пошел не улицей, а задами. Захар Кондратьевич жил в дальнем краю Новых Лошкарей. Усадьба его была самая последняя на склоне той горы, по березовому подолу которой рассыпались дома поселка.

Только взялся за ворота, услышал окрик:

— Эй, Захар, погоди маленько!

Обернулся. Дорогу переходил сосед. Да не один, с другом — оба машинисты.

— Откуда это ты привел?

— Купил.

— Купил?!

Друзья схватились за животы.

— Ну и покупка!

— Да зачем он тебе?

Захар многозначительно повел маленькой, птичьей головой:

— Еще как сгодится… Навоз возить, сено… Мало ли…

— Собственный грузовой транспорт, значит. Машина «рено», имеет две части: «тпру» и «но».

— Техника атомного века.

Друзья опять принялись хохотать.

— Ладно вам ржать-то! — Обиженный Захар Кондратьевич толкнул ворота.

Сосед задержал его.

— Ступай-ка, Захар, побыстрее в депо. Там есть штука поинтереснее твоей.

— А что?

— Тепловоз.

— Врешь!

Сосед посерьезнел.

— Нет, Захар Кондратьевич, не вру.

Это было как гром среди ясного неба. А ведь знал, что ожидались в депо тепловозы, ведь видел, как уезжали машинисты на курсы переподготовки. Знал, видел и отмахивался — как-нибудь обойдется.

Через несколько дней вызвали его к Лихошерстнову.

— Принимай, Захар Кондратьевич, сорок седьмую у Кряжева, — сказал начальник депо. — Ставим тебя на ней старшим. Не подкачай. Сам понимаешь, какая машина.

На сорок седьмую, да еще старшим! Казалось, обалдеть бы от радости, а тут, наоборот, тяжелее сделалось на душе. Чувствовал Захар: внезапно свалившиеся на него почести эти лишь подтверждали близость иных, горьких перемен в его судьбе.

Расчет администрации был прост. Сорок седьмую надо задержать в депо как можно дольше. Пусть она последней покинет Крутоярск-второй. А коли так, лучше послать туда машиниста, которому все равно не переходить на тепловоз. По крайней мере у знаменитой машины до конца ее службы в Крутоярске-втором будет один хозяин.

Так в октябре 1958 года принял Захар Кондратьевич прославленный локомотив, получил старшинство. Золотая осень. А что за ней?..

Вернувшись из очередного рейса и поставив машину на одном из экипировочных путей, Захар направился было к нарядчику, отдать маршрутный лист, как встретился с Кряжевым и Шиком.

Кряжев молча поздоровался.

— Ты чо ненастьем глядишь? — улыбнулся Захар Кондратьевич.

Вместо ответа Кряжев прошелся взглядом по локомотиву.

— Соскучился по своей? — снова заговорил Городилов.

— Соскучился… — хмуро подтвердил Кряжев. — Хочу проведать.

— Ну, ну, давай. Я сейчас, вот маршрутный лист отнесу.

Захар Кондратьевич хотел было двинуться дальше, но Кряжев, кивнув на лобовую часть паровоза, заметил:

— Звезду-то протирать надо.

— Посля протрем. Накажу Хисуну, — ответил Городилов.

Кузьма снова покосился на то место, где была укреплена стальная никелированная звезда.

— Ветошью пройтись не велик труд. Она же у вас скоро черная станет.

— Сказал, протрем, — Захар Кондратьевич недовольно дернул маленькой головой. — Эка важность.

Кряжев пошел вдоль паровоза. Его преемник двинулся за ним. Захар Кондратьевич много выше Кряжева ростом — Кряжев сделает два шага, Захар — один.

— Что это, у вас на паровозе краски нет, что ли? — заговорил Кузьма. — Колеса облупились. Неужели не замечаете, что подновить надо?

Ему самому не нравилось, что он отчитывает в присутствии Юрки немолодого уже человека, старшего машиниста, не нравилось, что он вдруг изменил своей всегдашней осмотрительности в суждениях. Не нравилось, что и начал он, в сущности, с пустяков — не почищена звезда, не подкрашены колеса. По-настоящему-то следовало бы осмотреть все, а уж потом побеседовать со старшим машинистом один на один. Но Кузьма ничего не мог поделать со своим испорченным настроением, своей раздраженностью и говорил о первом попавшемся на глаза, следуя не столько соображениям дела, сколько желанию дать выход чувствам.

До сих пор ему не удавалось проведать сорок седьмую: в первое время после того, как перевели на тепловоз, было не до нее, а потом уж просто не везло: он на станции — она в пути; он в пути — она на станции. Сегодня посчастливилось застать ее в Крутоярске-втором. Как увидел, защемило сердце: потускнела, подурнела, словно запустила себя, заболев или состарившись. И хотя еще проступал прежний лоск, хотя еще выделялись никелированные знаки на кабине да звезда на лобовой части корпуса, лучше бы им не проступать, не выделяться — только грустнее делалось зрелище.

Захар Кондратьевич, бодрясь, продолжал следовать за Кряжевым, повторяя его: Кряжев остановится — и Захар тоже, Кряжев наклонится — и Захар согнет свою длинную спину.

— Зачем же вы резиновый наконечник с песочной трубы сняли? — спросил Кузьма.

— Потерялся.

— Другой наденьте.

— Сколь на паровозах роблю, сроду не надевал.

— Но есть же указание на этот счет.

Городилов по-гусиному вытянул шею, повел головой:

— Придирки строишь! Ты иди на своем тепловозе…

Сказал и осекся — Кузьма блеснул на него сощуренными, угольно-черными глазами. Потом присел возле переднего бегункового колеса и, принуждая себя к спокойствию, произнес:

— От песочной трубы до поверхности рельса пять — десять миллиметров. Вот пожалуйста, три моих пальца. Половину песка ветром развеет, пока он на рельс попадет. А с резиновым наконечником совсем другой эффект.

Городилов опять обиженно повел головой:

— Надену еще… к морозам.

— Давно бы пора, снег вон выпал.

— Сказал, надену, чего еще…

Машинисты поднялись в кабину. Юрка за ними.

— На промывке огневую коробку чистили? — спросил Кряжев.

— Нет.

Кузьма вздохнул и, снова делая над собой усилие, заговорил по возможности ровнее:

— Зря. Мы обязательно чистили.

— Успеется.

— Зачем же сажу накапливать?

— Накапливать!.. Там небось сажи-то с травинку толщиной.

— Все равно вред. Теплопроводность сажи в несколько сот раз ниже теплопроводности железа.

— Теория! Ежели все по книжкам исполнять, робить некогда будет.

«А я исполнял и, кажется, немалого добился», — так и подмывало сказать Кряжева. Но он смолчал. Шагнул к правому окну, привычно и бесцельно положил руку на регулятор. Едва ощутил твердую округлость рукоятки, подобрело на душе.

С тендера в кабину спустился Юрка.

— Где Хисун? — спросил он, и голос его после сдержанных замечаний Кряжева прозвучал необыкновенно звонко и требовательно.

Захар Кондратьевич высунулся в правую дверь, потом перешел к левой.

— Смылся, варнак.

Юрка затряс кулаком.

— Я ему покажу! Я к нему домой приду! Зараза!

— Что такое? — со слабой усмешкой спросил Кряжев. Бурная вспышка Юркиного гнева была несколько комична.

— Вы только поглядите, Кузьма Кузьмич! — бушевал Шик. — Стокер погнут. Винт не чищен, не смазан.

— Неужели погнут? — переспросил Городилов.

— Слазьте сами, полюбуйтесь!

Никогда еще Юрка столь непочтительно не разговаривал со старшими. Резкость помощника покоробила Кряжева.

— Ну ладно, хватит, — сказал он, шагнув к двери. — Пошли.

Кузьма пропустил помощника вперед. Выждав, когда тот спустится на землю и несколько отойдет от кабины, произнес:

— Хотите — обижайтесь, Захар Кондратьевич, хотите — нет, а запустили вы машину. Грязью обросла.

Он провел по металлическому косяку двери, посмотрел на руку, вытер ладонь об ладонь.

— Нехорошо, некрасиво… Не такому хозяину мы хотели ее передать. Обидно, знаете…