Владимир Ханжин - Красногрудая птица снегирь

• Название: Красногрудая птица снегирь
• Автор: Владимир Ханжин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00611-7

Железные дороги… О тех, кто связал с ними свою судьбу, вот уже несколько десятилетий пишет Владимир Ханжин. В этой книге два его романа: «Крутоярск-второй» — о героике эпохи реконструкции транспорта в 50-х годах, «Красногрудая птица снегирь» — роман, обращающий нас к сегодняшним проблемам железнодорожников.

---

Некоторое время инженер оторопело смотрит на слесаря. Конечно, он уже все превосходно понял и оценил, но, так же как и Добрынин, потрясен невероятной простотой решения: пропускать горючее через прибор не сверху вниз, а снизу вверх и, замедлив таким образом его движение по прибору, удлинить период обогрева.

— Фу-ты черт, — обретает наконец дар речи Булатник, — прямо-таки колумбово яйцо!

Испытывая несказанное облегчение, он слезает с верстака. Ему страшно хочется еще сказать что-нибудь Добрынину — выразить всю полноту своего восхищения и своей благодарности. Но Булатник молчит, потому что стесняется, а еще больше потому, что время дорого. И он уже думает, как технически осуществить идею Добрынина.

Штурм, штурм.

Среди множества отчетных данных, ежесуточно поступающих в отделение, есть одна цифра, которая с чувствительностью и достоверностью манометра показывает, насколько благополучно протекает процесс перевозок. Это — число вагонов, одновременно находящихся на основном узле отделения. Велико число — отделение не справляется с грузопотоком, не успевает его перерабатывать и продвигать, отделение «шьется».

То, что творилось в Крутоярске-втором, основном узле Крутоярского отделения, в эти дни, казалось почти чудом. Вагонный парк (так железнодорожники называют наличность вагонов) устойчиво держался в норме. Это казалось почти чудом, потому что крутоярцы не помнили зимы, в которую бы узел не испытывал трудностей. Это тем более казалось чудом, что крутоярцы не помнили таких холодов, которые случились нынче.

Несмотря ни на что, тепловозы, как и осенью, вели поезда все того же фантастического веса, который в прошлую зиму паровозы не взяли бы и двойной тягой. Приключались еще казусы — лопнет ли секция холодильника, электролит ли замерзнет, но из строя выходили на короткое время две, ну три машины, а остальные везли и везли, тянули и тянули на всю свою великую силушку, не считаясь с термометром, который упорно не хотел показывать выше сорока.

Кажется, в первый раз в разгар зимы крутоярские железнодорожники могли без стыда смотреть людям в глаза. В прошлые годы, как ударят морозы, на предприятиях города только и было нареканий что в их адрес: «Опять на железке забуксовали», «Зарапортовалась железнодорожная кухня», а то и что-нибудь пообиднее, поязвительнее отпускали: «Им бы только летом молочниц на базар возить». Нынче же на разных совещаниях в городе железнодорожные командиры смело занимали места в первых рядах, разговаривали громко, смеялись громко и даже сами не упускали случая подковырнуть кого-нибудь из директоров или управляющих, у которых дела шли неважно.

Даже Федор Гаврилович зачастил в город — до такой степени полегчало у него на душе. Прежде, когда работал в отделении, крайне неохотно появлялся на совещаниях или собраниях городского масштаба — слишком страдало самолюбие при встречах с людьми, которыми руководил, над которыми стоял столько лет. Теперь же не стеснялся себя показать. И в разговор вступал сам, и голову и плечи держал так, что собеседник невольно чувствовал себя перед ним ниже ростом. Как-никак именно локомотивное депо Крутоярск-второй определило нынешний триумф железнодорожников. И хотя все, кто разговаривал с Тавровым, знали — одни больше, другие меньше — о тепловозах, как-то само собой складывалось впечатление, что стоило Федору Гавриловичу возглавить депо, как свершился перелом. Невольно приходило в голову: уж не зря ли попросили Таврового из горисполкома? Вон он какой орел — вытянул отстающее звено, утер нос критикам.

Холода полегоньку пошли на убыль. У Федора Гавриловича окончательно отлегло от сердца.

И вдруг — необъяснимое, непредвиденное усиление транзитного грузопотока. За какие-нибудь сутки он достиг размеров, которые наблюдались лишь осенью — в пору самых интенсивных перевозок, и продолжал катастрофически резко возрастать. И хотя весь локомотивный парк, за исключением поставленных в резерв паровозов, был на ходу, вскоре в Крутоярске-втором ощутилась возрастающая столь же резко, как и грузопоток, нехватка тяговых средств.

Инкин получил телеграмму, от которой, впрочем, не стало легче: на соседней дороге сдал очень важный и крупный узел, из-за этого осложнилась обстановка на целом железнодорожном направлении. В таких случаях из Москвы на линию выезжал кто-нибудь из ответственных работников министерства. На этот раз на Урал приехал начальник главка и заместитель министра Орлов. По его команде львиная доля грузопотока была пущена в обход критического узла — как раз на ту линию, на которой и стоял Крутоярск-второй.

Тавровый совещался с машинистами-инструкторами, когда раздался телефонный звонок, необычно громкий и резкий. Занятый разговором, Федор Гаврилович не сразу взял трубку. Звонок повторился, еще более требовательный и нервный. Начальник депо протянул руку.

— Говорите, Федор Гаврилович, — услышал он голос телефонистки.

И по тому, как испуганно выпалила она эти слова, Тавровый понял, что у телефона либо начальник дороги, либо кто-нибудь постарше.

— Слушаю. — Тавровый выпрямился в своем кресле, прижал трубку к уху. Но в трубке раздавались лишь приглушенные, беспорядочные шумы. — Слушаю, — повторил Федор Гаврилович, налегая на голосовые связки. В ответ те же шумы — завывание, попискивание, потрескивание.

Внезапно шумы оборвались, и тогда удивительно отчетливый — будто из соседней комнаты — голос спросил:

— Депо?

— Да, да, депо.

— Товарищ Тавровый?

— Так точно, начальник депо Тавровый.

— Говорит Орлов. Здравствуйте! Как себя чувствуете? Здорово вас поприжало?

— Да нет, нет… ничего… ничего, стараемся, все силы кладем…

— В чем испытываете затруднения?

— Затруднения? Затруднения, конечно, есть…

— Ну, ну, выкладывайте!

— Локомотивный парк маловат. Не успеваем…

— Заправляйте резерв. Посылаю на ваше имя телеграфное разрешение. Не теряйте времени, поднимайте весь резерв.

— Есть!

— Какие еще затруднения?

— Больше никаких.

— Ну, желаю успеха. Вы, крутоярцы, нынче держитесь просто молодцом. От души поздравляю. На днях приеду. До скорой встречи, товарищ Тавровый. Действуйте!

Федор Гаврилович отчетливо слышал, как стукнула о рычаг трубка, положенная Орловым, но все никак не решался положить свою; он сделал это лишь после того, как телефонистка на противоположном конце провода спросила бойко: «Кончили?» — и не получила на свой вопрос никакого ответа.

Забыв о машинистах-инструкторах, Тавровый возбужденно заходил по кабинету. Вот она, явилась наконец награда за мученическую жизнь, за каторжный труд в этом чертовом депо. Его заметили, его поздравили. Нет, зря, видно, он клял себя, что распрощался с отделением. Шалишь, товарищ Хромов! Рановато сбросил со счетов Таврового. Как бы не пришлось у него пардона запросить.

Отложив все дела, Федор Гаврилович ринулся выполнять указание Орлова. Давно не действовал он с таким подъемом и с такой уверенностью. Хотя его главным образом воодушевлял звонок Орлова, он не мог не вспомнить, как однажды уже хотел заправить резерв и как тогда ему возразили разные там Овинские. Кто же оказался прав? Получилось, что Тавровый все предвидел, все наперед знал. Собственно, сейчас Федор Гаврилович и впрямь верил, что он все предвидел, все наперед знал.

Резервные локомотивы один за другим покидали свой неуютный, открытый небу и ветру склад. Лишенные силы, безгласные и холодные, они, по сути дела, пока еще не были локомотивами. Ведомые маневровыми паровозами, они двигались, скрежеща по рельсам прокаленными морозом колесами, к главному корпусу депо, и было трудно различить, какой из них поновее, а какой постарее, какой покрасивее, поопрятнее, а какой закопчен так, что окраску не разберешь. Сейчас все они выглядели схоже: корпуса их непроницаемым слоем покрыла изморозь, и моментами казалось, что эти безгласные, безвольные исполины выпилены из какого-то белого камня. Впрочем, и маневровые паровозы, тянувшие их, были густо белы; чернели лишь те места, что обдавались паром и свежим, не успевшим остынуть дымом. Мороз хотя и полегчал, но держался между сорока и тридцатью пятью.

Заправку производили в цехе промывки. Здесь стоял крутой запах паровозной грязи, плавали клубы пара, заволакивающие целые участки помещения; было тяжело дышать, ело глаза. Пар клубился от локомотивов, пар образовывался из студеного воздуха, который врывался сюда, когда открывались ворота, впускающие и выпускающие локомотивы.

У Федора Гавриловича распухли веки, да и вся голова, казалось, распухла; без конца щекотало в горле. Паровозы цепочками стояли на ремонтных канавах, между цепочками протянулись узкие, длинные пролеты, по ним более всего и ходил Федор Гаврилович. Его нет-нет да обволакивало дымом; не видя ничего вокруг себя, он натыкался на что-нибудь и ушибал ноги.