Мартин Гринберг - Дорога Короля

• Название: Дорога Короля
• Автор: Мартин Гринберг
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-08067-8

Конечно же, жанр «фэнтези» возник задолго до Толкина. Но именно он, Король, создатель удивительного мира Среднеземья, стал тем краеугольным камнем, той отправной точкой, с которых началось триумфальное шествие Маленького Народа — эльфов, хоббитов, гномов, орков, гоблинов и множества других жителей мира, существующего параллельно с нашим, — по бескрайним землям фантазии. Памяти Короля и посвящен этот уникальный сборник, собравший под одной обложкой имена, составившие золотой фонд современной фантастики.

---

В общем, в таверну он входил, тщетно стараясь скрыть охватившую его внутреннюю тревогу, ибо чем больше он думал о сказанных им словах, тем больше убеждался, что игра, которую он затеял со Слапом, выше его понимания. Да и как ему было догадаться? Ведь до этого он дел с алхимиками никаких не имел. Еще неизвестно, что из всего этого получится… Он, конечно, кое-что слышал о подобных делах — люди вечно рассказывают всякие истории об алхимиках, магах, ведьмах и колдунах. И за те несколько часов, что прошли с той минуты, когда он встретился со Слапом, до вечера, Джиллет научился гораздо сильнее сомневаться в себе, чем сумела его научить вполне реальная угроза невыплаты той суммы, которую он взял у ростовщика. Так что, открывая дверь в таверну, он был почти уверен, что его там встретят громовым хохотом.

Однако, как мы уже сказали, его слова успели разбудить великую силу воображения, чему немало способствовало мнение, что родство с Ривом Справедливым — не шутка; тут вряд ли кто стал бы наводить справки или напрямки расспрашивать Джиллета. А потому никто и не сказал ему: «Что это за сказки насчет твоего родства с Ривом?». Никто ведь не знал, каковы будут последствия, если «сказки» вдруг окажутся правдой. А о Риве чего только ни рассказывали, и у многих историй о нем конец был не слишком веселый: по слухам, Рив порой разделывал своих врагов, точно рыбное филе, одним щелчком сметая с лица земли целые дома, и не желал подчиняться ни законам, ни судьям. Никто, надо сказать, до конца не поверил в заявление Джиллета о родстве с Ривом, но никто и не рискнул его опровергнуть.

Когда Джиллет вошел в таверну, его встретил отнюдь не громкий хохот, а установившаяся вдруг мертвая тишина, словно это сам Рив Справедливый перешагнул порог питейного зала. Все глаза разом уставились на Джиллета — одни смотрели на него с подозрением, другие задумчиво, но почти во всех взглядах читалось сильнейшее волнение. Затем кто-то громко поздоровался с ним, и зал тут же, словно очнувшись, загудел так, что это могло показаться даже странным после стоявшей там тишины. Джиллета тут же подхватила веселая компания старых приятелей, и пиво полилось рекой, хотя у нашего героя в карманах не было ни гроша.

Любая шутка Джиллета вызывала громовой хохот и дружеские хлопки по спине. Все это было ему очень непривычно: раньше он в основном смеялся над чужими шутками, а сам шутить даже и не пытался. Сейчас же люди так и толпились вокруг него, желая узнать его мнение по тому или иному поводу, — и он, к собственному изумлению, обнаружил, что способен высказывать суждения по самым различным вопросам. Лица вокруг него все больше багровели от выпитого, от стоявшей в таверне жары и от возбуждения. Никогда еще в жизни Джиллет не чувствовал себя всеобщим любимцем!

И вот, согретый народной любовью, он решил, что может себя кое с чем уже и поздравить: он, например, удержался от каких бы то ни было упоминаний о своем визите к алхимику или о надеждах, возлагаемых на вдову Гюшетт. Тут уж ничего не скажешь, здравый смысл ему не изменил. Зато он не отказал себе в удовольствии — бросил несколько «стратегически важных» замечаний насчет своего «родственника», Рива Справедливого. Ему было ужасно интересно, сколь велика сила этого заклятья, выдуманного хитрым алхимиком.

Между прочим, именно благодаря упоминаниям о Риве служанка харчевни, девица крепкая и довольно миловидная, одарила его своей милостью. Джиллет ей, в общем, всегда нравился, но до постели своей она все же его не допускала. А тут, похоже, нарочно сама прижалась грудью к его плечу, наливая ему пиво, да и рука ее все старалась невзначай коснуться его руки. Когда же в толпе ее вдруг случайно толкнули — да так, что он всем своим телом почувствовал ее тело, — она посмотрела на него сияющими глазами и не подумала стряхивать его руку, которой он невольно обнял ее за плечи. Напротив, она потихоньку выбралась из толпы вместе с потрясенным Джиллетом — сперва в коридор, а уж оттуда рукой было подать и до ее комнаты…

В жизни Джиллета из Предмостья не было более удачного и счастливого вечера. Оказавшись в постели молодой служанки, он наконец почувствовал себя настоящим мужчиной. И к утру все его былые сомнения развеялись, а остатки здравого смысла окончательно утонули в мутных водах магии, хитрости и обычного плотского вожделения.

Весьма воодушевленный собственными подвигами на любовном фронте, Джиллет из Предмостья — несмотря на страшную головную боль и отвратительный вкус во рту — решил, не откладывая в долгий ящик, тут же начать осаду богатой и добродетельной вдовы Гюшетт.

Начал он ее решительно, хотя и не слишком оригинально: постучался в двери господского дома и попросил позвать вдову, сказав, что ему надобно переговорить с нею.

Вот тут-то он впервые и столкнулся с совершенно непредвиденными обстоятельствами. Дело в том, что Джиллет, как и большинство жителей Предмостья — за исключением, пожалуй, некоторых ростовщиков, с которыми Джиллет познакомился совсем недавно, — понятия не имел, что раньше всех на хорошенькую вдову положил глаз Кельвин Дивестулата. Ну а ростовщики, разумеется, ничего Джиллету на сей счет не сообщили. Не знал он и о том, что Убивец сумел-таки завладеть и вдовой, и всем ее имуществом. Видимо, добродушному Джиллету даже в голову не приходило, что кто-то из людей способен на подобную гнусность.

Но он просто никогда не имел дела с людьми, подобными Кельвину Дивестулате!

Он, например, даже не подозревал, что Кельвин и не думал ухаживать за вдовой или свататься к ней. А ведь ухаживание и сватовство были бы самым естественным выражением любовной страсти, верно? Да, может, для других людей оно и так, да только не для Кельвина Убивца! С той минуты, как он впервые возжелал эту женщину, и до той поры, когда сумел завоевать такое положение в ее доме, что имел возможность удовлетворить любое свое желание, он разговаривал с объектом своей страсти лишь однажды.

Остановившись перед ней на ходу — никаких подарков он ей, разумеется, делать не стал, — он требовательно буркнул:

— Будь моей женой!

Вдова едва осмелилась взглянуть на него, тут же спрягала лицо в ладони и едва слышно ответила:

— Мой муж умер, а я никогда больше замуж не выйду.

Дело в том, что она любила покойного Рудольфа так искренне и страстно, как только способно было любить ее невинное неопытное сердечко, и у нее не было ни малейшего желания кем-то заменять его.

Но если б она решилась еще раз поднять на Кельвина глаза, то непременно заметила бы, как заиграли желваки у него на скулах, как сердито и беспокойно забилась жилка на виске.

— Я не терплю отказов, — заявил он, и голос его прозвучал для нее, как колокол Судьбы. — И я никогда не прошу дважды.

Увы, она была слишком невинна — или, возможно, слишком невежественна, — чтобы опасаться гласа Судьбы.

— В таком случае, — молвила она грустно, — ты, должно быть, несчастнейший из людей!

Так она в первый и последний раз в жизни обменялась мнениями со своим заклятым врагом.

А поскольку Джиллет и вообразить себе не мог подобного разговора, ему даже в голову не приходило, какой была реакция Дивестулаты на данный вдовой отпор.

По правде говоря, жители Предмостья куда больше знали о Риве Справедливом, нога которого ни разу не ступала на их земли, чем о Кельвине Дивестулате по прозвищу Убивец, чье родовое гнездо было от Предмостья всего в часе езды верхом. Деяния Рива служили неиссякаемой темой для самых разнообразных сказок и сплетен, но ни старики, ни молодежь, ни умные, ни глупые — никто и никогда по поводу Кельвина не сплетничал. О нем вообще предпочитали не упоминать.

Так что лишь очень немногие — и менее прочих Джиллет — знали об исполненном неуемной страсти и жестокости браке родителей Кельвина, или о том, как умер его отец — от апоплексического удара в приступе безудержной ярости, — или о той разъедающей душу горечи, которую мать Кельвина обрушила на сына, когда скончался ее главный противник. Еще меньшему числу людей было известно об обстоятельствах страшной и безвременной ее кончины. И уж совсем никто не знал, что смерть родителей Кельвина целиком на его совести, что это он сам тайком все подстроил — но не потому, что они так уж плохо с ним обращались; напротив, он на самом деле отлично понимал и даже до некоторой степени одобрял родительскую строгость; просто он решил, что ему выгоднее от них избавиться, и желательно таким способом, который причинит обоим как можно больше страданий.

Предполагая — и не без оснований, — что слуги и вассалы его родителей узнают или догадаются об истинной причине смерти хозяев и кто-то непременно расскажет о случившемся жителям окрестных селений, Кельвин в течение нескольких месяцев после кончины матери решительно убрал из дома всех поваров, горничных и лакеев и прочих старых слуг и заменил их людьми, которые ничего об истории его семейства не знали и были немногословны друг с другом. Таким образом он, в общем, обезопасил себя от сплетен.