Н Балашов - На пути к не открытому до конца Кальдерону

• Название: На пути к не открытому до конца Кальдерону
• Автор: Н Балашов
• Жанр: Публицистика

---

То, что цирюльник и слуга нравственно выше и в чем-то героичнее дона Гутиерре, снимает всякие домыслы о солидарности автора или зрителя с убийцей.

Во "Враче своей чести" кошмар возведен во вторую степень, ибо мрак мира дона Гутиерре погружен в царство универсального кошмара царствования короля Кастилии Педро Жестокого (XIV в.). Этот образ был удивительно глубоко и разносторонне осмыслен испанским фольклором. Предания отдавали долг энергии и бесстрашию короля (он, например, бился с призраком зарезанного по его приказу человека, выступив в этом отношении предшественником героического начала в Дон Хуане). Но в то же время народная молва была беспощадна к жестокому монарху - ему сопутствуют голоса погубленных младенцев и народных певцов, настойчиво предупреждающих его о возмездии и бесславии; он останется истуканом в истории страны: "ты будешь камнем в городе Мадриде..."

В драме все это замешано густо. Есть и роковые песни. Оруженосец называет короля "странствующим мертвецом". Важную роль в драме играет домогающийся Менсйи и погубивший ее этим инфант дон Энрике, брат короля, впоследствии убивший его. Зловещее предвестие есть в том, что, прощаясь с Менсией, инфант признается, что порывает с родиной. Иными словами, за действием "драмы чести" обрисовывается глубинное действие мрачной исторической драмы о каиновом предательстве брата короля. Можно сказать, что в крови Менсйи как бы захлебывается все королевство.

Педро Жестокий хочет быть или слыть правосудным, но идет роковым путем жестокости, приводящей его к смерти. Отрезок этого пути в драме дан достаточно отчетливо. Среди других жалоб король получает жалобу доньи Леонор, оставленной Гутиерре ради брака с Менсией, а затем жалобу Гутиерре на инфанта: разрешения создавшегося положения найти король не может. Поэтому, хотя он внял предупреждению Кокина и ринулся спасать Менсию, он в глубине души доволен, что смерть Менсии избавляет его от трудного суда, и перед лицом необратимости свершенного втайне преступления думает по-своему овладеть ситуацией, и, ужасаясь жестокости мести, не оглашает преступления и приказывает дону Гутиерре немедленно (хотя тело Менсии еще не унесено) обручиться с Леонор. Определяя поступок Гутиерре, король употребляет то же слово, которым нарекли его самого - "жестокий" (el cruel), но находит способ действия мужа разумным (cuerdo).

Жестокое "благоразумие" не ведет короля к добру.

Сгущенность ужаса и мрака поражает в драме и потому, что главный персонаж воплощает не только жестокость кодекса чести, но и смятенность человека барокко. Дон Гутиерре изощренно барочен по способу мышления и выражения. Когда Менсия еще ревновала его к прежней любви, к Леонор, он так витиевато объяснял ей свой переход от "любви к луне" к "любви к солнцу", что она справедливо отвечает ему: "уж очень ты метафазичен" (Muy parabolico estais). Это проникновенное определение характера воображения человека барокко. Таков же Гутиерре и в конце драмы, когда, неистовый (loco furioso) от содеянного, показывает отвращающую и жестокого короля картину ложа с окровавленной Менсией:

Взгляни сюда и ты увидишь

Окровавленный облик солнца,

Луну, объятую затменьем,

Покрытый тьмою звездный свод,

Лик красоты, печальной, горькой,

Тем более меня убившей,

Что вот она, мне смерть пославши,

Меня оставила с душой.

Сквозь все эти кошмары барочного смятения Кальдерон и обнаруживает с беспощадной прямотой не согласуемые между собой зияющие противоречия семейного устройства испанского дворянского общества. Общее кровавое смятение "драм чести", безнадежных, по его представлению, драм "без бога" не менее важный предмет, чем выведенный в них брак, чаще без любви со стороны женщины, выданной родителями замуж в момент, когда она обескуражена известием (обычно ложным) о гибели или об измене молодого человека, которого она втайне любила. Кальдерон в этих драмах всегда изображает женщину верной женой, ничем не запятнанной: жена сама воспитана в духе "кодекса чести", не изменяет мужу с любимым человеком, являя, в отличие от жизненной в своих страстях Кассандры из "Казни без мщения" Лопе, или некоторых героинь философских драм самого Кальдерона - Полонии или Юлии, о которых речь шла выше, характерную для героев барокко и классицизма "декартовскую" непреклонность воли.

Трагическая закономерность выступает в "драмах чести" Кальдерона (как впоследствии у многих романтиков) сквозь нагромождение случайностей, в драме - роковых и в то же время реальных. Например, жена не может перед вечной разлукой (и будто по ее вине!) не объясниться с ранее любимым ею человеком, а доходящие до мужа сведения о целомудренной сцене прощания трактуются им как доказательства измены. Все сочувствие Кальдерона - не в меньшей степени, чем это было у писателей Возрождения, - на стороне женщины, которая в этих драмах у него более цельно ангелоподобна, чем у Лопе или Шекспира, хотя не наделена такой жизненной пластичностью, как идеальные героини "Цимбелина", "Зимней сказки", "Бури". Зато Кальдерон выделяет еще одно очень важное для испанского зрителя обстоятельство: героиня чиста перед небом. Это единственная щелочка, сквозь которую в "драмы чести", в драмы "без бога", проникает тонкий луч нравственного света, как его понимали современники Кальдерона.

В поздней "драме чести", озаглавленной с презрительно-осуждающей иронией "Живописец своего бесчестья" ("Врач", функция более пассивная: безумец "лечил" честь от болезни, которая ее, по его мнению, настигла; "живописец" активен: он сам придумывает то бесчестье, которое карает убийством мнимых любовников). Причиной расправы мужа является плод воображения в самом дурном смысле слова - "выдумки". Такое ложно "художественное" воображение противопоставлено правде жизни. И хотя родители убитых не осуждают убийцу, и он не излагает мотивы преступления так красноречиво, как "врач", совесть сама обрекает его на изгнание, а авторское прозвание "художник своего бесчестья" оттеняет низко-фарсовый характер клейма.

В заключение напомним, что в каждой "драме чести" Кальдерона содержится народное осуждение бесчеловечной софистики кровавых расправ устами простых людей - здравомыслящих слуг и служанок, шутов-грасьосос, составляющих неотъемлемую часть всех испанских драм Золотого века.

4

ФИЛОСОФСКИЕ ДРАМЫ: "ВОЛШЕБНЫЙ МАГ", "СТОЙКИЙ ПРИНЦ", "ЛЮБОВЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ"

Среди переводов Бальмонта больше всего философских драм: сюда, кроме драмы "Жизнь есть сон", надо отнести шедевры Кальдерона: "Волшебный маг" (1637), "Стойкий принц" (ок. 1629) и "Любовь после смерти" (1633). Эти драмы могут рассматриваться и как драмы исторические, возведенные до высоких философских проблем. Формально для испанских современников, называвших драматические произведения "комедиями", все они "comedias historicas".

Мы не возвращаемся к драме "Жизнь есть сон", которая рассматривалась выше как эмблема творчества Кальдерона и как "главное" произведение всего литературного барокко. Этой драмы, как некоторых архитектурных сооружений Бернини и Борромини в Риме, достаточно, чтобы дать барокко определенную характеристику.

"Волшебный маг" - так мы, уступая переводу Бальмонта, именуем здесь драму, хотя считаем правильным переводить "El magico prodigioso" менее поэтично, но более точно как "Необычайный маг". Христианство на первых порах усердно боролось с низовыми верованиями языческого мира и вытравляло веру в магов и магию. Слово в неотрицательном смысле было оставлено лишь для трех царей-магов (в славянской традиции: волхвов), приведенных звездой "с Востока" из разных частей мира поклониться младенцу Христу и скрывших от Ирода свое открытие: и они в западной традиции, начиная от Тертуллиана и твердо с VI в. именуются "царями" ("королями" - "reges") намного чаще, чем "магами".

Действие происходит в Антиохии Писидийской в середине III в. Молодой ученый-язычник - Киприан у Кальдерона - маг необычайный. Он стремится не просто к сверхъестественному знанию, не к тому, чтобы стать всемогущим, поразить мир и достигнуть неслыханных наслаждений.

Кальдерон ставит вопрос так, что видно не только, как он далек от казенной церкви, но и насколько "девятый вал" рационалистической философии XVII в. отделяет его от христианского мышления - по драме Киприан самостоятельно, без помощи откровения, сам открывает основы христианства. К легендарному Киприану III в. он находится в таком же отношении, как Декарт, Спиноза, Лейбниц.

Дьявол, хотя стремится при помощи любви язычника Киприана искусить и ввергнуть в грех христианку Юстину, по существу как бы выполняет негласную волю неба, отводя Киприана от сокрушительного для богословия открытия. Моря крови еретиков-мистиков, лютеран, кальвинистов были пролиты церковью из-за того, что те искали менее оказененный, более прямой путь общения с богом, а тут речь о самостоятельном, без помощи Писания, рациональном открытии и постижении бога!