Андрей Дмитриев - Дорога обратно (сборник)

• Название: Дорога обратно (сборник)
• Автор: Андрей Дмитриев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9691-1164-6

«Свод сочинений Андрея Дмитриева — многоплановое и стройное, внутренне единое повествование о том, что происходило с нами и нашей страной как в последние тридцать лет, так и раньше — от революции до позднесоветской эры, почитавшей себя вечной. Разноликие герои Дмитриева — интеллектуалы и работяги, столичные жители и провинциалы, старики и неоперившиеся юнцы — ищут, находят, теряют и снова ищут главную жизненную ценность — свободу, без которой всякое чувство оборачивается унылым муляжом. Проза Дмитриева свободна, а потому его рассказы, повести, романы неоспоримо доказывают: сегодня, как и прежде, реальны и чувство принадлежности истории (ответственности за нее), и поэзия, и любовь» (Андрей Немзер)

В первую книгу Собрания произведений Андрея Дмитриева вошли рассказы «Штиль», «Шаги», «Пролетарий Елистратов», повести «Воскобоев и Елизавета» и «Поворот реки», а также романы «Закрытая книга» и «Дорога обратно». Роман «Закрытая книга» удостоен премии имени Аполлона Григорьева (2001).

---

— Мы, капитан, в большинстве своем подобны той лошади, у которой на морде висит торба с овсом. Лошадь всю жизнь, сколько себя помнит, тащит воз, жует овес и довольна… И вдруг у нее отнимают торбу, потом выпрягают и оставляют одну посреди прекрасного луга: давай, мол, пасись на свободе, скачи в табун, заслужила… А лошадь стоит как вкопанная, без воза шагу ступить не может, не видит вольного табуна, что резвится вдали, не чует сочной травы под копытами, — так и будет стоять, пока не околеет от голода и от тоски по оглоблям…

— Если мы в большинстве своем лошадь, — сказал Воскобоев, — то что же тогда табун?

— А это, надо понимать, те, кого мы прежде и не замечали. Человечество, вообще говоря.

— Табун — он и есть табун.

— Спорно, но я не о том сейчас. Я сейчас попробую еще раз тебе разъяснить… Кто-то, вроде бы сам Чехов, думал написать рассказ о собаке, которая была всю жизнь прикована цепью к своей конуре. А когда ее вдруг пожалели и спустили с цепи, собака принялась ходить вокруг конуры, вместо того чтобы бежать куда глаза глядят и резвиться, где ей захочется…

— Небо — не конура, и авиация — не цепь, — сказал Воскобоев, — и меня, собаку, не пожалели, а прихлопнули.

— Вы это «прихлопнули» так произнесли, будто вас рублем подарили, — обидевшись, перешел на вы майор Трутко. — Надулись вы своей бедой, как, честное слово, индюк… Вы, капитан, взгляните на жизнь иначе, чем привыкли: не сверху вниз, но и не снизу вверх — а попробуйте взгляните по сторонам. Командировку возьмите или отпуск, попутешествуйте. Книги хорошие почитайте. Одним словом, живите легко, не хмурьтесь, и в конечном итоге мы вам позавидуем.

— Как там ваш литературный специалист? Пишет, товарищ майор? — неприятно вежливо спросил Воскобоев.

— Мы в полемике, — ответил Трутко.

— О чем спор?

— О разном, — сказал Трутко. — В последнее время — о «Бедной Лизе».

— Рассказали бы вы, товарищ майор, что с этой Лизой стряслось.

И майор Трутко рассказал Воскобоеву историю бедной Лизы.

Вот эта история. Когда-то очень давно, быть может двести лет назад, в живописной местности под Москвой жила девушка Лиза. И никого у нее не было на свете, кроме мамы. Лиза была красивая, добрая и приветливая. И мама ее была добрая и приветливая. Жили они в бедности, но опрятно. Лиза продавала московским жителям букеты цветов, чтобы заработать на хлеб, а мама ткала полотно и содержала домик в чистоте и уюте. Однажды Лизу увидел московский юноша Эраст. Он был богат, знатен и хорош собой. Он увидел Лизу и сразу полюбил ее. Желая привлечь к себе внимание, он часто покупал у Лизы цветы. И Лиза полюбила Эраста. Маме Эраст тоже понравился, такой он был вежливый и воспитанный. Она поила Эраста молоком и разговаривала с ним о старине. Лиза и Эраст гуляли по живописным окрестностям и клялись друг другу в вечной любви. Эраст хотел жениться на Лизе, а Лиза обещала ему быть послушной и верной женой. Каждый вечер, простившись с Лизой, Эраст возвращался в свою Москву. Там, в Москве, вместо того чтобы думать о Лизе и, тоскуя о ней, разглядывать в тишине букеты полевых цветов, Эраст предавался бурным и бессмысленным удовольствиям светской жизни. Сердце у Эраста было доброе, душой он был предан Лизе, но изменить образ жизни не мог. Проводить время в пустых развлечениях было обязательным правилом тех людей, среди которых Эраст родился и вырос. За Лизу сватался богатый жених из крестьян. Лиза отказала ему во имя Эраста, хотя и понимала умом: чувства чувствами, а Эрасту она неровня. Тем временем отношение Эраста к ней переменилось. Он продолжал любить Лизу, но уже не той чистой, невинной любовью, как прежде. Добрый сердцем, но извращенный телом, Эраст хотел уже, чтобы Лиза ему отдалась. Потребовать этого у Лизы он не решался, и все же, благодаря победе плотского влечения над возвышенным чувством, перестал видеть в Лизе неземное существо. Лиза стала для него как все. К тому же она была крестьянского происхождения. Однажды Эраст объявил Лизе, что идет на войну. Лиза долго плакала, прощалась с любимым и боялась, что его убьют. Эраст сказал, что умереть за родину ему совсем не страшно, и за эти слова Лиза полюбила его еще сильнее. Как-то раз Лиза пришла в Москву продавать цветы и вдруг увидела Эраста. Оказалось, ни на какую войну он не поехал, а остался в Москве пить вино, играть в карты и соблазнять замужних женщин. Не зная ничего об этом, Лиза бросилась к нему в объятия, но Эраст прогнал ее. Он сказал, что скоро женится на богатой и знатной. На прощание он дал Лизе сто рублей. Не помня себя от горя и унижения, Лиза отослала эти деньги маме, а сама бросилась в пруд и утонула. Ее мама не смогла этого пережить и умерла. Когда Эраст узнал, что Лиза погибла по его вине, он горько плакал и уже до конца своих дней был несчастным человеком… Возможно, в загробном мире он когда-нибудь встретится с Лизой и она его там простит, — ведь если ум у Эраста и был легкомысленным, то душа его остается доброй.

— Красивая история, — сказал капитан Воскобоев. — Но не нужно меня утешать. И не нужно думать, будто я собираюсь быть несчастным до конца своих дней. А разве я сейчас несчастен? Я просто жду, когда все утрясется, а ждать скучно. Ты бы дал мне что-нибудь почитать, чтобы не было скучно.

— Что бы такое дать тебе почитать? — проговорил майор Трутко задумчиво и значительно. Воскобоеву не понравился его тон, он сказал:

— Ну и не надо, — встал и размял затекшую спину… Небо вздрогнуло от удара, будто в тяжелый колокол ударили; затем раздался тонкий и протяжный гул. Задрав голову, Воскобоев поискал глазами огни истребителя, преодолевшего звуковой барьер, и ничего не нашел на небе, даже звезд, стертых ночными тучами…

Когда Воскобоев вернулся в квартиру, Елизавета показала ему письмо, пришедшее с утренней почтой, но забытое в суматохе дня. На двойном, в косую линейку тетрадном листе ее мать желала дорогим новоселам, чтобы их дом поскорей стал полной чашей, и заодно спешила обрадовать: отец дал о себе знать. Пишет, что жив, здоров и что волноваться о нем не нужно. Обратного адреса он не пишет, а почтовый штемпель размыт и невозможно разобрать, что там размыто: Сыктывкар или Самарканд.

Елизавета проснулась совсем скоро, на рассвете, и обнаружила, что ее муж тоже не спит, жмурится, улыбается каким-то хорошим мыслям. Она попробовала притвориться спящей и понаблюдать за ним из-под ресниц, но не тут-то было, — Воскобоев поцеловал ее в щеку и приказал:

— Подъем.

За скорым завтраком он, смущаясь, признался, что приснился ему запах грибного супа и так захотелось этого супа поесть, что сон как рукой сняло.

И они пошли по грибы.

Хнов спал, и по случаю выходного намеревался спать до одури. Они шли по безлюдным улицам и насмешливо поглядывали на глухие оконные занавески, за которыми тонули в душных сновидениях вчерашние гости. Воскобоев то и дело порывался постучать по стеклу и убежать, но рассудительная Елизавета не позволяла, дергала его за рукав, тянула прочь с притворной укоризной… Они вышли к окраине, туда, где улица Опаленной юности переходит в шоссе республиканского значения, и наконец ступили на зернистый, сильно побитый асфальт шоссе. Солнце глядело им в затылок. Лица купались в прохладе, а затылки томило тепло. День был весь впереди, он обещал жару, а в остальном был загадкой, потому что Воскобоев и Елизавета ждали от него радости и боялись, что радость не состоится.

Они свернули с шоссе в сторону, противоположную озеру, и углубились в лесопосадки. Здесь было сухо, светло, гриб здесь сам выходил навстречу. Они разошлись, как это и подобает серьезным грибникам. Они громко и часто аукались, хотя и не теряли друг друга из виду: лесопосадки были еще молоды и просматривались далеко, — а аукались Воскобоев и Елизавета просто так, для удовольствия, для того, чтобы попробовать на воле свои молодые утренние голоса, и еще для того, чтобы расстояние между ними их не разъединяло, а, наоборот, связывало. Когда уставали аукаться, когда расстояние, разделяющее их, начинало раздражать и даже оскорблять, они сходились на полянке, усаживались на плащ-палатку и хвастались друг перед другом своими трофеями, вываливая их из ведер прямо на теплый мох. Потом подолгу молчали, пристально разглядывая пленников из разных грибных племен, дивясь тому, до чего не похож гриб на растение, как быстро и споро он успевает вырасти и повзрослеть: всего за несколько часов от мига рождения, — или мы ошибаемся, и прежде чем выбраться на свет и волю, он провел утомительно долгий и темный отрезок жизни, скрытый от солнца, птиц и людей.

Голоса птиц расстроились. Начинало припекать, и птицы страшились надвигающейся жары. Птицы спешили подыскать себе укрытие, но это было непросто: реденькая хвоя сосновой рассады не могла укрыть от горячих лучей даже малую пичугу. Воскобоев и Елизавета тоже заторопились в поисках бугорка, ямы или лощины, где можно было бы подремать в прохладе. Прохлады они не нашли. Солнечный свет просачивался всюду и заполнял все, подобно воде во время наводнения. К тому же Хнов проснулся: лесопосадки наполнились шагами, голосами, плащи и рубашки замелькали между сосенок, — казалось, все в Хнове сумели подсмотреть воскобоевский сон и разом захотели грибного супа. Пошло такое на все лады ауканье, что перепуганные птицы и вовсе замолкли. Едва Воскобоев и Елизавета опустились на мох в жидкой тени, как тут же к ним присоединился кто-то, папиросу попросил, принялся жаловаться на жару и предложил глотнуть водки за компанию, предупредив, что водка, пожалуй, тепловата. Они отказались от водки и, не рассиживаясь, покинули лесопосадки, переставшие им принадлежать. Возвращаться в Хнов не хотелось. Казалось, настоящая радость еще не наступила, прячется до поры где-то в иных зарослях.