Наталья Головина - Возвращение

• Название: Возвращение
• Автор: Наталья Головина
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

Новая книга прозаика Натальи Головиной — исторический роман о духовных поисках писателей и деятелей демократического движения России XIX века. Среди них — Тургенев, Герцен, Огарев, Грановский. Непростым путем они идут от осознания окружающего мира к борьбе за изменение его.

---

С ними, родными, Александр Иванович посоветовался: послать ли прошение о возвращении Саши в Россию? Какова была бы судьба сына? Выпили и повздыхали…

Еще славная гостья — Екатерина Федоровна Юнге, урожденная Толстая. Она путешествовала по Европе с матушкой.

Ее отец, вице-президент Академии художеств, и вся семья горячо участвовали в хлопотах о вызволении из ссылки Тараса Шевченко. Но вот беда: недавно он был арестован и отправлен в колодках в губернский город за то, что отказался написать масляными красками в полный рост портрет тамошнего исправника. Случившееся осложняло их усилия по его освобождению. Оно так и не удастся.

Светлая, как мотылек, гостья. Этот ангел невольно ранил. На прощание она сказала с энергией веры:

— До свидания! Я надеюсь, что еще увижу вас — дома!

Герцен промолчал.

Побывал у «лондонцев» и совсем юный гимназист. Он на перепутье: поступать ли в университет или остаться в эмиграции? Советовался по секрету от дяди, с которым приехал.

Герцен был с ним резок. Слегка про себя любовался юнцом, его жестковолосой, похожей на шарик репейника, головой на худой шее и умоляющими глазами (так мальчики в двенадцатом году просились в драгуны), но не мог не отчитать его. Ник улыбался отечески.

Гимназист Валериан был упорен. Он примеривался в здешних кругах на роль поэта. Срывающимся от волнения голосом прочитал стихи. Они были плохи.

— Несмотря на то, что вы мне сказали о моем даровании… все же тут, вдали от российской пагубы, не могут не прийти новые озарения!

— Милый друг, все здешние за десятилетия написали в десятки раз меньше, чем на родине.

— Как же тогда вы?

— Вот Огарев чистит ваксой свою поэму…

— Значит, написанное ранее? Но вообще тут сколько-нибудь работается?

— Да куда же деться: по мелочам!

Рассказали дальше Валериану историю Василия Ивановича Кельсиева перед его отъездом в Турцию. (Она была в моде наряду с другими эмигрантскими фантомами.) Можно также было себе представить продолжение его истории… Известным оно станет через несколько лет. Они обязаны быЛи сказать Валериану — будущему непоэту, но, они надеялись, мыслящему человеку — узнанное из собственного опыта: что эмиграция для русского человека вещь ужасная, она не жизнь и не смерть, а нечто худшее, какое-то пустое, беспочвенное прозябание… А главное — «быть эмигрантом противоестественно». Находясь здесь, сами они жертвуют собой, но не всякий пригоден для такой жертвы.

Что же вспомнить о Кельсиеве? Он был неглуп, но самонадеян, разбросан. С нередким у русского человека возбуждением от собственной талантливости, замахом охватить все, интуитивным улавливанием многого и склонностью считать едва затронутое — уже постигнутым, так определил для себя его во многом типичные черты Александр Иванович. Каждый месяц у Кельсиева появлялась новая программа занятий и действий. Роднило же его с «лондонцами» страстное сознание несправедливости существующего на родине строя. Ко времени приезда в Лондон ему было за тридцать. У него были жена и крошечная дочка.

В России он сотрудничал в газетенках, кое-как перебивался. Получил предложение поступить на службу в русское коммерческое предприятие на Алеутских островах (для него поездка туда была единственной возможностью побывать по пути в Париже и в Лондоне), отчаянно загорелся мыслью сотрудничать со «звонарями» и советовался в этом с ними. Но было видно, что все уже решено. Пришлось помочь ему с какой-то литературной работой.

Проку от его сотрудничества оказалось не много. Больше всего ему хотелось писать о женской эмансипации, он принес на эту тему статью для «Колокола», призывающую к мистическому постижению личностей друг друга. Через год был благодарен, что ее не опубликовали. Принялся по заказу Библейского общества за редактирование Писания на русском языке.

Результат того был неожиданным. Когда Герцен с Огаревым через полгода разыскали пропавшего знакомца, они увидели его со ввалившимися глазами, измаянного грошовыми уроками, но при этом поглощенно читающего «для себя» Библию.

— Совесть не позволяет зарабатывать на слове божьем, — сказал он.

В углу комнаты на тюфяке лежала в жару его годовалая дочка, над ней сидела его больная чахоткой жена Варвара Тимофеевна.

— Василий Иванович, вы уж слишком отрешились от окружающего!

— Слишком? Сказано было в Писании: «Ежели кто не приимет тебя, уйди от того и отряси прах того с ног твоих»!

— Это вы о мире?

— Про нас обоих… с ним. — Кельсиев говорил устало, но с лихорадочным блеском в глазах. — У Моисея сказано: «Прах ты есть и в прах уйдешь»!

От лондонской недоли, помнит Александр Иванович, влечение ко всему иррациональному в нем усиливалось. Кельсиев говорил, что теперь настала его лучшая пора, он нашел то, о чем мечтал. Начал исповедовать простодушный социализм в евангельском духе.

Василий Иванович маялся нуждой, томился в Лондоне; он нашел позднее работу, способную прокормить семью, но у него не было дела. Он мучился необходимостью, как он считал, занять тут наконец какое-то достойное место. По всему тому Кельсиева бросило к «бегунам» официальной церкви. Он обосновывал это так: «Если истина еще и сохраняется в религии, то у беспоповцев. Так как торгующие религией ее губят». Он мечтал стать пастырем у старообрядцев.

Герцену же казалось, что одного желания тут мало.

— Вы же сами признаёте, Василий Иванович, — не мог не возражать он, — что вы и все ваше — в сомнении, отрицании… в отчаянии даже, можно ли быть поводырем на таких основаниях?

Тот улыбался значительно и загадочно.

Это была растерянная душа. Кельсиев верил, что какая-то родная среда укрепит его и он в свою очередь сможет одушевлять ее. Он не вписывался в здешнюю замкнутую и занятую по горло жизнь. Годами продолжался, по наблюдению «лондонцев», его нервный припадок от необходимости — теперь наконец — только самим собою быть ведомым по жизни, от непривычки к свободе. Особенно к здешней «голой» свободе — на все четыре стороны…

Кельсиев познакомился в Лондоне с главой тульчинской колонии казаков-старообрядцев, что бежали в Турцию еще на заре семнадцатого века после поражения их восстания. Удивительное дело, в чужом окружении всего несколько сотен переселенцев сохраняли столько времени язык и веру! Осип Иванович Гончар, их батька, был рослый казачина, стриженный под скобку, весьма предприимчивый: послал — одновременно — верноподданнейший адрес от старообрядцев Александру II и принялся торговать социалистическими книгами и «Колоколом».

Тогда же и решилось у них с Кельсиевым. Тот захотел переехать в казачье поселение в Тульче.

Его останавливали, конечно, говорили о чужой тамошней среде, в которую он не впишется, призывали опомниться. Он отвечал по той же Библии: «Всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь!» Через полгода к нему выехала задержавшаяся из-за болезни его жена с дочкой.

Дальше «лондонцы» узнавали о них по редким письмам. Тамошние молокане да липованы оказались прижимистыми хозяевами, едва платили за обучение казачат в школе. Первые восторги гостей: кукуруза вымахивает в человеческий рост и на каждом шагу камыш, из которого можно соорудить мазанку, — сменились тоской. Все дешево, но денег не было, отсутствовала медицинская помощь. Саги+ированные на разных широтах Осипом Гончаром искатели приключений из русских офицеров и интеллигентов замыслили было житье по-коммунистически. Но все обернулось вдруг страшным раздрызгом, они пели что-то надрывное под гитару, пили кукурузную водку, благо дешевая, много раз едва не порубили друг друга саблями.

Они были в Тульче еще более безродными и без жизненной цели. Решили было купить в нищих турецких семьях талантливых детей и воспитать их — двух мальчиков и девочку, которую удочерить, чтобы насильно не выдали замуж. Но восьмилетняя девочка была очень напугана тем, что ее не отдадут замуж, и сбежала. Собирались везти в Англию навоз и кости на удобрения, но выяснилось, что предприятие окажется совсем невыгодным.

Продолжение кельсиевской истории было таким. В 62-м году он ездил из Турции в Россию с английским паспортом. Запил по возвращении.

Умерла от чахотки его жена. Вскоре после того не встали после тифа старшая дочка и родившаяся в Турции малышка. Умер и приехавший к Кельсиеву младший брат Иван, поэт и социалист, член «Земли и воли». К чему-то он выкарабкался сам… Боялся сойти с ума.

Он писал «лондонцам» о тамошнем житье: «Здесь люди (не дети) ссорятся из-за какой-нибудь склянки, говорят с искаженными лицами…» А однажды поселенцы собрались в мазанке бывшего журналиста Орлова и толковали о житье, затем молодой человек из бывших офицеров — Толыбин — пошел домой и зачем-то перед тем искал веревку… Над ним злобно посмеялись, никто не обеспокоился. Через полчаса Кельсиев, собираясь идти к себе, заглянул в сарайчик, чтобы взять палку от собак, и отшатнулся. «Да идите же сюда, скорее!..» — позвал он остальных. Стали снимать висящее тело. Кто-то сказал потом, подумав: «А ведь он умно сделал».