Анастасия Туманова - Мы были юны, мы любили

• Название: Мы были юны, мы любили
• Автор: Анастасия Туманова
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-52115-9

В цыганском хоре не было певицы, которая могла бы сравниться с Настей – она была красивее, талантливее всех и, как оказалось, безрассуднее. К ее ногам бросали деньги и драгоценности, князь Сбежнев, московский аристократ, хотел жениться на ней. А она сбежала с таборным цыганом Ильей.

Жизнь в таборе – особая, со своими законами, чужаков здесь не жалуют. Но Настя готова терпеть холод, голод, разлуку с родными – только бы быть с любимым… Сможет ли он ответить такой же любовью, а главное – преданностью?

Ранее роман выходил под названием "Любовь – кибитка кочевая".

---

– Бог с тобой, Варька, отец меня сразу задушит! А Митро помогать будет!

– Да не вам же туда идти! Я схожу. А лучше посижу у Фески, подожду, Митро к ночи наверняка сам явится. Поговорю с ним и к вам прибегу.

Поразмыслив, Илья согласился. Варька направилась к городу, они же с Настей успели добежать только до стога сена: дождь хлынул такой, что в табор бы они пришли мокрыми петухом и курицей, а Илье этого вовсе не хотелось. Устроившись рядом с Настей в пахучей сенной пещере, через минуту он понял, что никакой табор ему не нужен и никуда он сегодня уже не поедет, а если догонят, найдут и убьют – плевать…

– Настя… Настенька, лачинько[4], девочка моя… – Голос его срывался и дрожал, дрожали и руки, по спине бежал пот, колючая солома лезла в глаза, царапала лицо, но Илья ничего не чувствовал. Полгода он ждал этого, полгода видел во сне ее тонкие руки, растрепанные, смявшиеся под его рукой косы, ее шею, плечи, грудь, до которой он дорвался, как спущенный с цепи кобель, разодрав надвое Настино платье и уронив голову в теплое, нежное, дрожащее…

– Илья… Господи, Илья, что ты делаешь… Ох, подожди, ой, сейчас… Да я сама, постой… Илья, подожди… Илья, послушай…

Какое там! Ничего он не слышал и ждать не мог. И только когда Настя разрыдалась в голос, остановился, словно на него вылили ведро ледяной воды.

– Девочка, что? Что не так?..

– Мне… Я… Мне больно, Илья. Не тронь меня, ради бога. Подожди…

Он растерянно отстранился от нее. Настя торопливо принялась вытирать слезы. Илья слышал, как она копошится рядом, в соломе, медленно приходил в себя, покаянно думая: добрался вшивый до бани, разве так с девками-то надо? Но беда заключалась в том, что, «как надо», он и сам толком не знал: девок у Ильи не водилось. Только Лиза, царство ей небесное… но она-то мужняя жена, ее ничем не напугать было, сама на него кидалась, как голодная на горбушку, а тут…

– Девочка, прости… Не хотел, ей-богу. Ну, поди ко мне, – он испуганно осекся, подумав: не захочет теперь, побоится, подождать бы малость… Но Настя тут же прижалась к нему, и Илья как можно бережней поцеловал ее в доверчиво раскрывшиеся губы, и она ответила, и еще раз, и еще, и еще… И все получилось в конце концов как надо. Настя плакала, но сквозь слезы уверяла Илью, что так положено, что так у всех и по-другому не бывает… Он успокоился, сгреб еще всхлипывающую жену в охапку и заснул, как умер, под шелест дождя и шепот ползущих по соломе капель.

Вспомнив обо всем этом, Илья поспешил нырнуть обратно в стог, чтобы разбудить Настю и убедиться, что минувшая ночь не пригрезилась ему. Но Насти в темной и душной соломенной пещере он не обнаружил. По спине пробежал мороз. Илья вылетел наружу и гаркнул на все поле:

– Настька!!!

Настя не отозвалась, зато за спиной Ильи послышался негромкий окрик:

– Э, морэ… Ты что ж наделал-то?

Голос был мужской. Знакомый. Илья еще не успел понять, кому он принадлежит, а по хребту уже поползли мурашки. В тяжелую со сна голову немедленно пришло самое страшное: пока он дрых, как медведь зимой, налетела по горячим следам Настькина родня, саму Настьку уже скрутили, как колбасу, и увезли домой, а его сейчас, в лучшем случае не до смерти, изобьют. А окликнули лишь для того, чтобы не бить в спину. Рука сама собой дернулась к голенищу, за кнутом, которого там, разумеется, не было. В голове стучало одно: успела ли Настька хотя бы сказать, что теперь жена ему? Медленно, очень медленно Илья повернулся.

– Ну вот, чяво[5], а ты – «напугается, напугается», – с сожалением заметил старушечий голос. – Напугаешь такого, как же! Ты на морду его взгляни! Чичас зубами грызть будет! Бедная Настька, за кого попала девочка наша, дэвлалэ…

Раздался дружный взрыв смеха – и Илья где стоял, там и сел. Придя в себя, он увидел, что поодаль, у зеленого прудика, расстелен ковер, на нем – скатерка, на скатерти стоит их с Варькой медный самовар с продавленным боком, а вокруг него сидят и угощаются чаем из Варькиных же кружек Ефим и Колька Деруновы, их жены (Феска тут же подмигнула Илье) и мамаша – старая Тюля, которой и принадлежала последняя фраза. Только сейчас Илья сообразил, что окликнул его старший Дерунов.

Ничего не ответив ехидной бабке, Илья молча нырнул в стог за рубахой, выбравшись оттуда, кое-как натянул ее, стряхнул с волос солому, перевел дыхание и лишь после этого как можно спокойнее сказал:

– Тэ явэньти бахталэ, ромалэ[6], будь здорова, биби[7] Тюля… А… где бабы мои?

Цыгане снова покатились со смеху. Ефим мотнул лохматой головой в сторону, Илья повернулся – и увидел свою телегу, возле которой бродили распряженные гнедые. Чуть поодаль стояли насупленная Варька со скрещенными на груди руками и – Настя. Илья замер, разглядывая ее.

Настя, еще вчера одетая в черное городское платье, была наряжена в широкую красную юбку, сборчатый фартук в больших цветах и почти новую, лишь слегка выцветшую на спине и плечах кофту с широкими рукавами. Илья сразу понял, что Варька отдала невестке свою лучшую одежду. Кочевой наряд ничуть не портил Настю, но было это все же… непривычно. В таборной одежде Настя казалась еще более хрупкой, беззащитной и потерянной. Стоя у телеги, она пристально, слегка испуганно смотрела на Илью, и у него снова закружилась голова от этих глаз. Но рядом на траве сидели цыгане, и Илья, подойдя, нарочито небрежно бросил:

– Настька, подай полотенце. Варька, полей мне…

Настя молча полезла в телегу. Варька черпнула ковшом из жестяного ведра и с чувством вылила ледяную воду на голову брату.

– Что ж делаешь-то, чертова кукла?.. – зашипел Илья. – Понемногу хоть! Почему тут Деруновы расселись? Объясни мне, в конце концов…

– Объяснять тебе, дураку? – в тон ему зашипела и Варька, яростно зачерпывая новый ковш. – Чего тут объяснять, когда ни мозгов, ни совести?! До табора Настьку довести не смог, кобель?! В копну тебе приспичило?! Нет бы подумать, что вам еще жить с ней! В таборе жить! У наших! Кто там ее знает, кто поверит, что она девкой тебе досталась?! Кто ее рубашку там увидит?! Хочешь, чтоб твою жену потаскухой цыгане называли? Скажут: «Без свадьбы, в кустах городскую взял, чтоб с ее чистой простыней не срамиться!»

– Кто скажет?! – вскинулся Илья.

– Да уж найдется кому, не беспокойся!!! – И Варька торопливо и сердито поведала о том, как они с Феской вчера, уже в сумерках, сложили узлы в телегу, запрягли гнедых и тронулись к стоящим на третьей версте цыганам с полной уверенностью в том, что там играется хоть какая, но свадьба, с целым табором очевидцев. До табора они, однако, не доехали.

– Хорошо, хоть туча еще до нас не дошла, месяц светил! В поле светло как днем было! Я гляжу – стог, возле стога – шаль Настькина валяется, в стогу – слышу, ворочается кто-то… Матерь божья, думаю, вот так и знала, так и чуяла, что этот поганец всякое соображение утратит! Не в таборе, а в соломе свадьбу сыграет!

Положение казалось безнадежным. Бежать в чужой табор за свидетелями, судя по всему, было уже поздно. Стоя на дороге возле телеги и с тревогой прислушиваясь к доносящимся из стога звукам, Варька и Феска начали лихорадочно решать, что же теперь делать. Через пять минут сестра Ильи уже разводила возле стога костер, а Феска при свете месяца со всех ног мчалась обратно в Москву за своей родней. Деруновы, бывшие в хороших отношениях и со Смоляковыми, и с семьей Насти, могли спасти положение.

Выдернутые Феской прямо из-за именинного стола, пьяные братья Деруновы с восторгом восприняли предложение перекочевать с именин на свадьбу. Мать их Тюля, сохранившая трезвый рассудок, возмущенно рявкнула на тут же притихших сыновей, отправила едва переведшую дух Феску за извозчиком, и через несколько минут все семейство летело на дребезжащей пролетке к заставе.

К появлению гостей Варька успела поставить самовар, разложить на скатерти приготовленную с собой в дорогу еду, среди которой, к ее радости, нашлась даже бутылка вина, и завопить около стога диким голосом, вызывая брата и его жену. Илья на этот зов не откликнулся, поскольку спал как мертвый, и Варьке удалось извлечь из соломы только заплаканную, растрепанную Настю. Девушки поняли друг друга с полувзгляда, и, когда спустя час отряд Деруновых во главе с мамашей высадился из пролетки на пустую дорогу, Варька сразу заголосила:

– Ромалэ, уважаемые, будьте свидетелями!

Тюля со старшей невесткой зашли за стог, где отсиживалась Настя, тут же вернулись с мятой, рваной, перепачканной рубашкой невесты, разложили ее перед костром – и начались шумные поздравления с «хорошей девочкой», принимать которые пришлось Варьке: других родственников молодых под рукой, ясное дело, не оказалось. До рассвета оставалось недолго, и гости решили дождаться пробуждения молодого мужа.

– Пхэнори[8], спасибо… – только и мог сказать Илья, выслушав рассказ сестры. Та лишь махнула рукой:

– Не меня, а бога благодари, что Тюля Настьке крестная и всю жизнь ее знает! А Ефим тебе с Пасхи должен! Вот только попробуй с него теперь долг стребовать! По-хорошему-то свидетели с самого начала сидеть должны были. Ну, уж лучше так, чем вовсе никак… Ох, беда мне с тобой… Ну когда в твоей голове пустой хоть что-то путевое заведется, а?! Или в Старомонетном последний ум выбили?! А еще мне говорил, что я в городе цыганкой быть перестала! А сам-то?!