Наталья Парыгина - Двадцать лет

• Название: Двадцать лет
• Автор: Наталья Парыгина
• Издательство: Приокское книжное издательство
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1965

---

— Веселая, — сказала Лариса, улыбаясь нахлынувшим воспоминаниям. — Вечером сядет, бывало, за пианино — поет, поет… Цыганские романсы очень у нее хорошо получались. И «Синенький скромный платочек». Ты наверно, эту песню и не слышала?

— Слышала, — сказала Катя. — Мама пела, когда я маленькая была.

— Иной раз отбой прозвучит, а мы все слушаем. Начальник госпиталя скажет: «Ну, Зося, еще одну спойте — и все». У нас весь медперсонал на эти концерты собирался. Я тогда медсестрой работала, после войны институт кончила. Ты давно с Зосей работаешь?

— Нет, десять дней только.

— За десять дней человека не узнаешь. Мы три года вместе работали. Да еще какая работа была… Зося только считалась библиотекарем, а работа у нее была разная. По утрам выздоровевших на фронт провожали — она организовывала. Подарки налаживала: кому кусок мыла, кому полотенце, кому носки… На станцию идем — я иной раз тоже холила провожать — поем всю дорогу. Про этот синенький платочек или «Прощай, Москва моя родная». Да, много хороших песен было тогда, теперь — меньше. А уедут наши фронтовики — так грустно станет, совсем расстроенные возвращаемся. Да еще как вернемся, новая работа ждет, совсем печальная: умерших хоронить. Тоже Зосе больше всего доставалось…

— Что же… каждый день?

— Да почти что, — просто сказала Лариса. — У нас тяжелый был госпиталь, часто могилы прибавлялись. Из госпиталя в деревню дорога как раз через кладбище лежала, теперь-то кругом ходят, а тогда — через кладбище ходили. Выздоравливающие ходили провожать умерших. Ордена несли на подушечках, речи говорили — все как положено. И пирамидку каждому ставили. Со звездочкой. А потом Зося писала родным письма, где похоронен боец. Про Алешу-то она тебе не рассказала?

— Так, совсем немножко.

— Ух, у них тут какой роман был! — Лариса лукаво прищурила глаза, и они совсем пропали за припухшими веками. — Весь госпиталь следил. В нее многие были влюблены, в Зосю. Но этот по-особенному. Вставать не мог, а влюбился. Бывало, по два раза на дню свежую рубашку требовал.

— Давали? — спросила Катя.

— Давали. Пустяк такой — что ж человека не побаловать. Потом, когда вставать начал, на пианино они вдвоем играли. У него на правой руке пальцев не было, так они приспособились: он — левой рукой, а Зося — правой.

— И получалось?

— Играли, ничего. Только обреченный он был. Тяжелое ранение в грудь, потом туберкулез развился. Ничем ему нельзя было помочь, думали — больше года не проживет, а он четыре прожил. Очень любили они друг друга. У меня вот муж здоровый был, а только и радости осталось, что сын. А Зося настоящую любовь пережила…

Та молоденькая сестра, что первой встретила Катю и Зосю Михайловну, прервала их разговор.

— Лариса Николаевна, — встревоженно проговорила она, приоткрыв дверь, — тяжелого больного привезли.

Докторша встала, и сразу ее будто подменили: лицо строгое, сосредоточенное, слова — как рубит.

— Сейчас иду.

Уже в дверях сказала Кате:

— Ты посиди, Зося сюда придет.

6

Зося Михайловна медленно шла по коридору, заглядывая в открытые двери палат. Ах, чудачка, сентиментальная чудачка! Ну как же она думала, что здесь через двадцать лет будет все так же, как тогда? И, может, даже ожидала встретить знакомых? Ничего нет похожего. Стоят койки, лежат больные. Но не те больные. И койки не так стоят.

Просторно как стало. Хоть танцуй. А тогда кровати стояли чуть не впритык, еле-еле бочком можно было пробраться. И в коридоре лежали раненые. Но танцевать все-таки умудрялись. Где лежал этот, весельчак… в третьей палате, у окна… теперь старик сидит, задумавшись. «Давайте, потанцуем. Зося, играй!» А весельчака выписали, через месяц на фронте погиб. Как же его фамилия? Гошей звали. Гоша, Гоша… Не помню…

— Доктор… Доктор!

Молодая женщина, очень худая, с большими голубыми глазами в упор смотрела на Зосю Михайловну.

— Я не доктор, — сказала Зося Михайловна.

— Не доктор…

«Какая была красавица, — думала Зося Михайловна о женщине, и что-то всплывало-всплывало у нее из глубины памяти и никак не могло пробиться… Голубые глаза. У кого она их видела, такие же вот большие голубые глаза с поволокой? Ах, да ведь он вот здесь лежал. Нет, не здесь, в соседней палате, так же, у стены, этот боец из-под Киева. В ногу был ранен и в грудь, не мог ходить.

«Зося, у меня есть к тебе великая просьба. Обещай, что исполнишь» — «Обещаю.» — «Послушай сегодня сводку и скажи мне правду. Только правду. Понимаешь?» — «Хорошо».

Как он угадал, что именно в этот день?.. Она не знала, как быть. Не могла сказать правду. И не могла соврать. Он сам ей помог: все угадал по лицу. «Киев?» Она кивнула, тихо сказала: «Сдали».

Потом зашла в эту палату в полночь. Боец лежал все в той же позе, с напряженно застывшим лицом. «Что вы не спите?» — «Был приказ не сдавать Киев, — шепотом сказал раненый. — А все-таки сдали. Значит, — не могли удержать…» «Спите» — «Позови доктора. Зови всех докторов, пусть они скорее лечат, не могу я здесь лежать, когда там…»

Где он теперь, этот человек? Его выписали инвалидом, не послали на фронт.

А вот и зал. Пианино нет, убрали. Столовую устроили. Шторы какие нарядные на окнах висят! Тогда и не было такого тюля.

Все здесь другое. И лестница новая. Хотя, наверно, та же, только отремонтировали, ступени ведь были совсем сбитые. Побегала же я по этой лестнице. Детскую палату устроили. Рассказать бы этим ребятам о Юрьеве. Очень Маяковского любил. «Сестрица, принеси Маяковского, почитай…»

Она бегала за книжкой не больше пяти минут. Никак не больше. А когда вернулась, Юрьев уже был с головой накрыт простыней. «Не нужен ему твой Маяковский…» Обозленный парень лежал рядом с ним. Всегда отвертывался к стенке, когда она читала.

Алешина палата. Четыре койки. Тогда стояло семь. Парень спит на его кровати. Чуть-чуть похож на Алешу. Нет, совсем не похож. Нет…

— Вы кого ищите?

— Никого. Я сейчас уйду.

Как странно улыбается этот человек. Что он на меня так смотрит? Смотрит и улыбается.

— «Синенький скромный платочек…» Зося!

— Вы… меня знаете?

— Зося-певунья… Ну подойди, подойди… Давай в шашки сыграем.

— Снигирев! — крикнула Зося Михайловна, пролетела через всю палату и схватила за руки пожилого человека. Она трясла эти руки, смотрела в широкое улыбающееся лицо и твердила:

— Снигирев. Снигирев… Как ты оказался здесь?

— Вернулся после войны. Женился.

— На Майке?

— На Майке.

— А где она?

— Да тут живет. Зоотехником в колхозе работает. А я бригадиром. Шестерых мальчиков мы с ней народили. Ты сядь.

— Не захотела Майка медициной заниматься?

— Не захотела. Насмотрелась за войну, намучилась. Не захотела. Ты зайдешь к ней?

— Зайду.

— Надолго к нам?

— Нет. Сегодня обратно.

— Ты все же зайди. Я бы тоже с вами посидел, да нельзя мне. Вчера только операцию сделали, велели недвижимо лежать.

— Поправляйся. Пойду я.

Снигирев удержал ее за руку.

— Посиди. Вспомни. Я не буду мешать. Вон на той койке он лежал.

— Ты слышал, что…

— Тетка Даша говорила. Даже письмо твое читала, которое ты из Крыма прислала. Хороший был парень Алешка. Ну, ну, не надо… Как живешь-то? Работаешь кем?

— Геологом.

— Вот как. Песни поешь по-прежнему?

— Нет. Не пою.

— Что ж так?

— Не поется.

— И на пианино не играешь?

— Не играю.

— Зря. Талант у тебя был.

— Да ну, какой там талант… Пойду я, Ваня. До свиданья.

— До свиданья, Зося. К Майке-то зайди, не забудь!

— Повидаюсь обязательно.

7

Тетка Даша устроила настоящий пир. Всю редиску в огороде повыдергала, горшок сметаны достала из погреба, шаньги на трех тарелках поставила на белую скатерть. На плите грибы жарились — это уж Майка грибы принесла, ребята сегодня насобирали: как знали, что гости приедут.

— Ты вовсе и не постарела, Майка, — говорила Зося Михайловна, оглядывая бывшую медсестру, — все такая же.

— Когда стареть-то? — смеялась Майка, показывая широкие плотные зубы. — Некогда. Семь мужиков, а я одна. И помереть некогда будет.

— Ну, угодила ты мне, — в который раз повторяла тетка Даша. — Уж так угодила ты мне этой кофточкой! И ведь в самый раз пришлась. Тут нипочем такую кофточку не купишь.

— Носи на здоровье, тетя Даша.

В маленький домик набилось полно народу, все больше — пожилые женщины. Они целовались с Зосей Михайловной, расспрашивали ее и рассказывали о себе: у кого сколько детей, и как живут, и кто из знакомых уехал, и кто умер.

Лариса задержалась в больнице — делала срочную операцию, и тетка Даша все сокрушалась, что ее нет:

— Ах ты беда, Лорочка-то занята.