Израиль Меттер - Сердитый бригадир

• Название: Сердитый бригадир
• Автор: Израиль Меттер
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Детская проза
• Год: 1960

В книгу входят семь рассказов. Вы узнаете о маленькой хозяйке района — Жене; когда она работает на коммутаторе, её побаиваются даже взрослые; познакомитесь с Толей Кравцовым, которому всё на свете было скучно; выясните, кто такой Сёмка и каких только дел не натворил этот «красавец». Героями рассказов являются ваши сверстники — ребята, а также взрослые: молодой учитель, директор, комсорг. Все они делают первые шаги на своём трудовом пути и встречаются с трудностями, не предусмотренными никакими программами.

---

— Нет.

— А мать?

— Тоже нету.

Курсант дотронулся до плеча шофёра и сказал:

— Останавливайте. Мы приехали…

Миша думал, что они действительно подъехали к училищу, но, когда вылез, увидел, что машина затормозила у моста. Курсант хотел расплатиться, но Миша опередил его.

— Передо мной-то чего щеголять? — спокойно сказал курсант, пряча деньги в карман.

— Никто и не щеголяет, — обиделся Миша.

Они пошли через мост. В сущности, ему не нужно было идти этой дорогой, но, идя рядом с Димой, он словно не расставался ещё с Наташей. Ему хотелось, чтобы Дима заговорил о ней, и хотя, возможно, из этого разговора выяснились бы какие-нибудь болезненные для Миши подробности, всё-таки это было бы яснее и лучше, чем так…

— Дело хозяйское, — примирительно сказал курсант. — Ты в каком институте?

— В педагогическом.

— Это надо нервы иметь, — сказал Дима. — У нас в детдоме была одна учительница, я ей до сих пор пишу… И как только у неё сердца на всех хватало!.. Я так считаю: учитель и врач — это самые человеческие профессии. Я бы им столько платил, чтобы никто столько не получал… Но уж и спрашивал бы с них!.. Если человек по своей совести не подходит для этой профессии, он может много народа покалечить на всю жизнь…

— Дело не только в совести, — сказал Миша. — Дело ещё в способностях, в призвании…

— Как тебе сказать? — остановился Дима. — Тут главную роль играет натура человека. С плохой натурой, будь она трижды способной, а лучше не лезть в доктора или в педагоги. Вообще, я тебе скажу, я по комсомольской работе знаю: разбирают чьё-нибудь дело, а оно не укладывается в протокол. И так сформулируешь и этак, а точнее всего было бы записать: «Дрянной парень. Натура дрянь. Характер паршивый»…

— Это тоже не точно, — сказал Миша. — Нужно знать, какая именно черта характера плохая. Нечестный человек — это одно, плохой товарищ — другое, худо относится к девушкам — третье…

— Ты Наташу давно знаешь? — быстро спросил Дима.

— С седьмого класса.

— А я недавно… У неё дом хороший…

— То есть как дом? — спросил Миша.

— Ну, семья… Я у них люблю бывать… Только вот увольнительную редко дают… Ну, я пришёл. Будь здоров.

Он изо всех сил пожал Мишину руку, улыбнулся и вошёл в здание училища…

По дороге к общежитию Миша Новожилов старался вспоминать о Наташе только плохое. Шагая по вечернему городу, он упрямо вспоминал, не давая себе опомниться, словно заучивал наизусть, всё то, что ему в ней не нравилось. К этому усилию над самим собой он привык уже давно.

«Легкомысленная, легкомысленная»… — настойчиво повторял он про себя, делая большие шаги и не глядя по сторонам, чтобы не отвлекаться. — Учится неважно… Грубая… Петь не умеет, слуха нет. В волейбол плохо играет…»

Стараясь вызвать в себе раздражение против неё, он уже думал всякую чепуху, понимал, что всё это чепуха, но защищался ею как попало. И когда казалось уже, что воздвигнута высокая толстая стена из недостатков Наташи, эта стена стала вдруг прозрачной и уплыла, как театральный занавес, куда-то вверх, а за ними появилась живая, необыкновенно ослепительная Наташа.

И тогда сам Миша представился себе жалким и несчастным. Шли вокруг, навстречу и рядом, прохожие, они были все подряд счастливые, и Нева была счастливая, а он один шёл нелюбимый и заброшенный.

Когда он пришёл домой, в комнате все спали, кроме румына; тот сидел за столом в майке, вокруг него лежали конверты и бумага.

— Пишу невесте, — шёпотом сказал румын. — Про макароны пишу…

Он тихо засмеялся. Миша молча быстро укладывался спать; румын спросил:

— А у тебя невеста есть?

— Есть.

— Скоро женишься?

— Не знаю.

— Как не знаешь? — удивился румын. — Ты любишь, она любит…

— Я люблю, она не любит, — ответил Миша, и ему стало страшно оттого, что он это произнёс.

Румын положил перо на стол, сделал большие глаза, наморщил лоб, как бывало с ним на трудной лекции, и сказал:

— Не понимаю. Объясни, Миша…

— Завтра. Спать хочется, — ответил Миша и накрылся одеялом с головой, чтобы не мешал свет и чтобы можно было думать в одиночестве.

Румын ещё посидел немножко, полистал словарь и написал невесте, что русский язык очень сложный и смысл самых простых фраз иногда ускользает от него, несмотря на то, что каждое слово в отдельности совершенно понятно.

2

Недели две он не ходил к Наташе и не звонил ей.

Было очень трудно миновать будку телефона-автомата, стоявшую в длинном институтском коридоре. Несколько раз за это время он входил в неё — здесь пронзительно пахло духами: в пединституте училось много девушек, — набирал Наташин номер и, когда она откликалась, зажимал микрофон в кулаке и слушал её голос, раздражённый его молчанием.

К счастью, подоспела в это время горячая пора студенческой практики. Для Миши она была особенно волнующей: его группа проводила практику в той самой школе, которую он три года назад закончил.

В седьмом «Д» классе мгновенно разнёсся слух, что один из уроков по математике будет давать Миша Новожилов, бывший ученик их школы.

Его очередь пришла не сразу. И покуда он вместе со своей группой студентов сидел в классе на задних партах (это называлось «пассивной практикой») и слушал урок, проводимый кем-нибудь из однокурсников, всё казалось ему несложным. Он легко улавливал промахи товарищей и даже порой удивлялся тому, что друзья не могут их избежать. Казалось бы, столько времени было потрачено на составление конспекта урока, подбор примеров и задач, столько раз всё это обсуждалось и согласовывалось с методистом, со школьным учителем, а вот поди ж ты, выходит девушка к преподавательскому столику, раскрывает классный журнал, и лицо её покрывается кирпичными пятнами, глаза становятся паническими и голос неузнаваемым.

К своему первому уроку он готовился тщательно. Всё было предусмотрено, даже возможный шум в классе и то, каким уничтожающим замечанием следует его унять.

В это утро он поднялся раньше, чем обычно, начистил в умывалке общежития туфли, аккуратнее, чем всегда, повязал галстук, пришил в две нитки болтающуюся на пиджаке пуговицу, вставил в карман авторучку и толстый красный карандаш. Брюки были выглажены за ночь под матрацем. В умывалке же он сперва сильно намочил волосы и зачесал их на косой пробор, но потом, решив, что с сегодняшнего дня начинается новая жизнь, переменил причёску и причесал волосы наверх.

Вспомнилась несколько раз за утро Наташа. Ничего огорчительного в этих воспоминаниях, к его удивлению, не было. Если бы под рукой был телефон, то в нынешнем состоянии духа Миша вполне мог бы ей позвонить как ни в чём не бывало.

Он уложил в портфель всё, что требовалось, а требовалось очень немногое — тоненький задачник, учебник и тетрадь, где был записан конспект урока. Портфель выглядел совсем пустым, и Миша сунул в него для виду толстый учебник психологии.

Он совсем не волновался. Вместо волнения его охватило чувство какой-то праздничности.

Стоя на площадке мчащегося трамвая, он словно принимал парад. Всё, что проносилось сейчас мимо, имело отношение к тому, что нынче он даст свой первый урок. Бежали через улицу школьники. Шли по тротуарам родители… На проводах над мостовой висели дорожные знаки: равносторонние треугольники, круги, прямоугольники; казалось, город приветствовал его, будущего учителя математики, развесив, как знамёна, геометрические фигуры…

В школьном гардеробе он разделся в том отделении, где полагалось раздеваться преподавателям. Рядом шумели ученики. Миша нахмурился. Ему не нравилось, что они шумят. Он не понимал, почему нужно так бурно сдавать свои курточки и пальто. Десять лет подряд всё это представлялось ему совершенно обыденным и необходимым, а нынче, в одно утро, он сразу перестал понимать это.

Проходя по коридору, где помещались десятые классы, Миша заметил, как двое старшеклассников курили в форточку. Смутившись, он хотел сделать вид, что не замечает их, но один из них, очевидно, нарочно громко сказал:

— Это Мишка Новожилов. Практикант. Ему сегодня в седьмом «Д» дадут жизни…

Он замедлил на секунду шаг, хотел придумать, что сказать им в ответ, но, не найдясь, быстро пошёл вперёд.

«Вот был бы на моём месте Макаренко!» — пронеслось у него в голове.

Настроение стало уже не таким праздничным, каким было с утра. Сворачивая на лестницу, он заметил в глухом конце коридора двух девочек-старшеклассниц: они о чём-то шептались и хихикали, глядя на него.

«Наверное, тоже обо мне, — огорчаясь, решил Миша. — Нет, лучше проходить практику в чужой школе»…

Подойдя к учительской, он приоткрыл дверь, спросил: «Разрешите?» — и тотчас же подумал, что сейчас уже можно этого не делать. За большим столом сидела худенькая седая учительница немецкого языка, Вера Евграфовна, и исправляла ученические тетради. Время было раннее, до звонка на первый урок оставалось с полчаса.