Арсений Дежуров - Слуга господина доктора

• Название: Слуга господина доктора
• Автор: Арсений Дежуров
• Жанр: Современная проза

Десять лет назад я написал роман «Слуга господина доктора». Временами все в этой книге кажется мне стихийным, нелепым, неуклюжим, каким-то противно-молодым (особенно в первых главах). Кажется, что такую прозу раньше публиковали в журнале «Юность».

В моем романе нет ничего выдуманного. Я просто записывал всё, что со мной происходило. Роман получился интересным. И я, и мои друзья-филологи считаем, что настоящая жизнь интереснее, чем литература. Люди, которые не изучают литературу с филологической пристальностью, думают наоборот, вот почему они выдумывают романы с удивительным сюжетом, и вот почему эти романы скучно читать.

«Слуга г-на доктора» — очень большая книга про мою жизнь, полную невзгод и приключений. Всё в ней настоящее, хотя я не отказываю романисту в священном праве немного приврать для красоты слога, когда он пишет о себе.

---

Так что неожиданностей я не чаял, выискивая, куда бы присесть в мусорном зале, именуемом в обиходе «ГЗ». Прошло почти полгода, прежде чем я научился ориентироваться в неблагозвучных названиях комсовских сцен: «ГЗ», «ШД», «БСЦ».

Согласно новому статусу я должен был занять место в первом ряду, но, исполнившись неожиданного стеснения, остановился в проходе. Педагоги, неопрятно одетые, с усталыми и надутыми лицами размещали себя, в приседе раскланиваясь друг с другом. Я, в Кинг-Конге и удушливом аромате легендарного «Харли-Дэвидсона», толокся посередь зала, мешая движению масс. Наконец я заприметил свободное кресло подле человека моих лет, яркой и отвратительной наружности. «Фомичев», — подумал я и не ошибся. Только я опустился на свое место, как толстяк согнулся и спросил низко:

— Вы наш новый педагог?

— Да, — сказал я.

— Вы суровы?

— Суров.

— С вами можно договориться?

— Можно.

— Ведь я не буду ходить к вам на лекции…

— Я знаю.

— От кого?

— Я утаю.

— Но это не значит, что у меня не будет зачета?

— Велик Господь, — туманно ответил я. Свет медленно гаснул, я приготовился к чуду. Как ни странно, это ощущение скорого чуда, когда на театре гаснет свет, я сохранил от юности.

Я не был обманут в своих негативистских предчувствиях. Подряд первые четыре отрывка, в которых, с удовлетворением отметил я, не были заняты ни «хорошие девочки», ни «хорошие мальчики» были из рук вон. Право, я бы сыграл лучше с листа. Потом в Шиллере, в «Разбойниках» появился отрицательный Марк и наемный бандюк Антоша Макарский. Марк длинный монолог сверкал синими глазами, грозился брату Карлу и бедному добродетельному отцу, в общем, был вполне в образе предромантического злодея. Думаю, что Марк коснулся первооснов шиллеровского дарования и сделал очевидным широкому зрителю то, что я понял про Шиллера уже давно, а именно, что он просто напыщенный дурак. С Антошей Марк фехтовался и недурно, только, правду сказать, некстати. Но в целом отрывок мне понравился, потому что я уже успел привязаться к исполнителям. Затем жеманный Максим и румяный Дима Кошмин воспроизвели сцену из Достоевского. Кошмин был Подростком и трогательным, а Максим, чего я вовсе не чаял от него, оказался о-го-го каким актерищем, так что даже шевельнул во мне зависть. Обычно, сидя в театре, я в полудреме сообщаю себе: «Пожалуй, и я так бы смог, если не лучше». Здесь я принужден был сказать, что так, по всей вероятности, не смогу. Тогда я вновь подумал, сколь обманчива бывает наружность — я держал про себя Максима за клоуна и номерного актера, а он и вправду был талантлив. Следующим открытием стал Олег Кассин, тот самый молодой человек, который так не глянулся мне при первой встрече. С обеими «хорошими девочками» он разыгрывал «Хождение по мукам» — произведение, которое пять лет филфака не заставили меня прочитать. Играли смешно, броско, я и сейчас, по прошествии немалого времени, помню, мне кажется, иные получившиеся фразы оттуда. Да, определено, Олег был тоже актер. Итого, я насчитал пока двух.

По программе следующим номером шел «Каин» с Антоном Макарским и красивым Даней, студентом Половцевской студии. Половцевская студия, как я уже писал, отыграла свои показы, но Даня с Антоном, видимо, были в дружбе, отчего и вышли вместе. Антон яростно взывал к Иегове, в существовании которого, по пьесе, сомневался. Даня появился на площадке гнусом в рыжем пиджачке, красавчиком с сигареткой. Тем самым мальчики, ломая традиции, давали понять, что Авель довольно паршивенькая персона, чем, собственно, и раздражил Каина. Даня говорил текст сквозь ленивые зубы, в полном сознании своей, превосходящей Антонову, богопричастности. Красота его, стушеванная отрицательным образом, не так бросалась в глаза и, увидь я его впервые не в жизни, а в спектакле, она, должно быть, не произвела бы на меня того, памятного мне впечатления. Взбешенный хамской сигареткой сценического брата, Антоша метнул в его направлении фанерный куб, опять же ломая библейскую традицию. Там, как Ты помнишь, Каин со свей дури грохнул Авеля головешкой по балде, прости Господи. Даня же, не переменяясь в надменности лица, вывернул пиджачок красной подкладкой наизнанку и так, наизнанку в пиджаке, развернулся к залу тылами. Картина сия была аллегорическая, просвещенный зритель должен был угадать, что Даня скончался вследствие братского раздражения. В общем-то, в своей интерпретации Байрона мальчики, сами того не чая, выразили главную мысль пьесы. Людвиг Витгенштейн считал, что ложные предпосылки все равно приводят к верному выводу.

Искусство актеров, таким образом, было не слишком мной замечено и отмечено, зато сами они остались небезразличны зрителю.

По окончании мистерии меня отловил Хабаров.

— Ну что, ста-аричок, тебя можно поздравить. Только о тебе и говорят.

Я пожал плечами:

— Я не оставил выбора.

— Ты не меняешься. Ну, ка-ак тебе?

— Убого, как всегда.

— Как Будина?

Он назвал имя одной из «хороших девочек», и мне показалось, что я понял, почему он вдруг так спросил. Вообще-то, у Хабарова была жена, Анька, моя однокурсница.

— Великолепна, — ответил я, не солгав. Она работала в «Хождении по мукам».

— Ну, а остальные?

— Назову артистов, — сказал я декларативным тоном и во французской манере стал загибать пальцы от себя, — Кассин, Максим Аверин, Будина… Пока всё.

— Ма-акарский еще…

— Ну да, наверное, Макарский. Хотя с «Каином» смешно получилось.

— Я не видел.

В приподнятом настроении, вспотев от духоты и стеснительности, я вышел из училища. На улице вновь похолодало, я прикинул, что Робертина рановато взялась за грядки. «Интересно. — подумал я, — красивый Даня придет завтра на лекцию?» Мне хотелось, чтобы пришел. Я заскользил по стылым лужам, мурлыкая про себя студенческие имена. «Даня, — говорил я бездумно, — Даня…» Имя Даниил мне не нравилось. Вернее, не «Даниил», а, как обычно говорят в повседневности, «Данила». Имя «Данила» казалось мне просторечным и никак не вяжущимся с обликом юного красавца. К тому же у меня в классе был мальчик по фамилии Данилин, глупый и жирный. И еще я не любил книгу Даниила за кровожадную мрачность. И еще про Данилу-мастера из сказки в пору моего детства ходил глупый и не смешной анекдот с фекальной остротой. Учитывая эти обстоятельства, я приноравливался к новому имени и приноравливал его к своей игре. «Даня, Даня, — повторял я, привыкая, — Даня… Даша.» Имя Даша показалось мне подходящим и трогательным. Я не сразу вспомнил, что такое сокращение не принято и вообще, что это женское имя. В слове «Даша» было что-то теплое, свойское, интимное, что-то из тех отношений, которые должны были связать меня маленького с добрыми и красивыми взрослыми братьями. Я обрадовался своему открытию и тотчас забыл о нем, потому что следом стал думать по алфавиту про Диму Кошмина, про Катю Тарабукину, Машу Куликову, про Олега Кассина, и так, пока не дошел до Фили Григорьяна.

Я не был обманут в надеждах. Даня пришел на лекцию.

Приметив его, входившего и выходившего в аудиторную дверь, я, стоя с сигаретой на лестнице, еще пока ему неизвестный, с досадой подумал, что из-за трех уродцев с этого курса, я не смогу прочитать любимый модернизм. «Стервецы, — думал я агрессивно, — всю малину засрали». Прочитав лучшую из моих лекций позорной публике из трех человек, я должен был бы теперь барахтаться в Джойсе — неважный материал для первого знакомства. «Хоть бы не пришли, — думал я, — ну хоть бы не пришли», — а уж сам знал, что даже коли придут, так я их отправлю, а сам прочитаю по второму кругу теорию модернизма. Ну, Ты понимаешь, ради кого. Они не пришли.

Я вошел в аудиторию, опоздав, как обычно. Мальчики и девочки, сонно вытянувшись на сиденьях, встретили меня холодным взглядом. Я придвинул стул и стал подле него, скосив глаза в левый нижний угол комнаты.

У меня есть друг, Петя Полянский, художник. Совершеннейший ангел, я, быть может, потом про него расскажу. Так вот Петя, воплощенная флегма, имеет обыкновение подолгу молчать, глядя в угол. Иной раз кажется, что он про тебя позабыл. Начинаешь собираться и уже готов сказать: «Ну, пока, Петьк», — как он взглядывает огромными синими глазами и продолжает начатую фразу. По телефону с ним вовсе лучше не беседовать. Петю все числят за божьего человека, блаженного, почти святого — я изучил его повадки и в новых ситуациях, для разведки, скрываюсь за этой маской. Замолчишь эдак, скосив глаза, а сам мыслишь исподтишка: «Ну что, иродово семя, покажите, на что горазды». Хорошая методика.

Выждав момент тишины, я — а я был ослепительно прекрасен в синем пиджаке с золотыми пуговицами, и галстук у меня был розовый — чудо что такое, прелесть — выждав момент тишины я, желая нравиться, запоминающеся пластично подогнул колена и расположился на сиденье. Пожалуй, я сделал это слишком театрально, во всяком случае, подумал про себя: «Блядь, манеры, как у пидораса».