Гайра Веселая - Судьба и книги Артема Веселого

• Название: Судьба и книги Артема Веселого
• Автор: Гайра Веселая
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 57784-0323-2

Артем Веселый (1899–1938) — русский советский писатель. Наиболее известное его произведение — роман о Гражданской войне «Россия, кровью умытая». Правдивое изображение исторических событий и яркая своеобразная стилистика поставили его в ряд выдающихся писателей 20–30-х годов. На тридцать девятом году жизни Артем Веселый был репрессирован органами НКВД и расстрелян. В документальном повествовании о жизни и творчестве писателя использованы архивные материалы, многие из которых публикуются впервые, отзывы критиков и читателей, воспоминания родных и друзей.

Книга написана дочерьми Артема Веселого — историком Гайрой Артемовной и филологом и литератором Заярой Артемовной. Предназначена для широкого круга читателей.

---

Рассказ написан, как всегда у Веселого (тут он соприкасается с Б. Пильняком), отрывочно, хаотично: мысли и слова не вытекают одни из других, а врываются откуда-то и идут навстречу ворвавшимся, новым. Эта разорванность стиля передает волнение и отрывистое дыхание автора.

Правда, стремление изобразить красочно шум голосов, передать звуки человеческих восклицаний, для которых нет в азбуке букв, приводит иногда А. Веселого к таким, например, фразам: „бра — зна…“ (рассказ Гришки).

Но прекрасное знание русских областных наречий, поговорок и народных песен искупает эти отдельные неудачи языка.

Очень характерно, что рассказ, начатый хаотично и смутно, постепенно, к концу — когда автору уже не до стилистических, если хотите, манерностей, — проясняется и становится совершенно ясным. „Дикое сердце“ у Веселого с сюжетом и, если все же без завязки, то, во всяком случае, с развязкой и при этом драматической (мелодраматической?).

„В огне броду нет“.

Так кончается „Дикое сердце“. Но это только один из эпизодов жизни этих жестоких, „диких сердец“. Неблагодарная (и не стоящая благодарности) вещь пересказывать содержание рассказов А. Веселого, поэтому мы ограничимся передачей одного эпизода в котором мы предоставляем говорить самому автору.

Есть в „Диком сердце“ одно место, одно лирическое отступление, в котором А. Веселый контрабандным путем вложил всю свою (и нашу) ненависть ко всякому насилию человека над человеком. Будущий свободный историк оценит смелость этих слов Веселого:

„О, тюрьма — корабль человеческого горя…“» 4

«СТРАНА РОДНАЯ»

Как-то Артем Веселый сказал: «Жизненных впечатлений у меня значительный запас, надолго хватит черпать». События 1918–1919 годов в Самарской губернии — охватившие многие ее уезды, послужили Артему Веселому материалом для повести «Страна родная». Старожилы Мелекесса узнавали в Клюквине свой городок. Некоторые герои повести имели реальных прототипов. Мария Николаевна, вдова Якова Егоровича Пискалова, бывшего председателя уездного исполкома Мелекесса, говорила нам:

«Клюквин-городок — это наш Мелекесс. Капустин списан с Пискалова, а Сапунков — это вылитый Тараканов, тот тоже раньше был приказчиком у купца. Он был парень малограмотный, но большой любитель митинговать — как уйдет на базар, то до ночи. А потом, когда Пискалову расскажут, что он там наговорил, так Яков Егорович за голову хватается.

Артем Веселый подарил мужу „Страну родную“ с надписью „Одному из первых организаторов советской власти в Мелекессе“» 1.

Уездный город тех лет:

Заборы ломились под тяжестью приказов: «На военном, впредь, строго, пьянство, грабежи, виновные, на основании, по законам вплоть до расстрела» […] Единственный в городе авто круглые сутки считал ухабы: комендант, ревком, чека, вокзал, телеграф, ревком, чека […]

На Казанскую торжественно, в потоке музыки приплыл старый уисполком. Подводы с эвакимуществом растянулись на квартал: связки дел, ободранные шкафы, заржавленные машинистки, древние бухгалтеры, жены ответственных. Ревком исполкому передал всю полноту власти.

Машина на полный ход […]

Улицы кувырком: Бондарная — Коммунистическая, Торговая — Красноармейская, Обжорный ряд — Советский, Вшивую площадь и ту припочли, — сроду на ней галахи в орлянку резались, вшей на солнышке били — площадь Парижской Коммуны[37].

В председателе Клюквинского уездного комитета большевистской партии и редакторе местной газеты Павле Гребенщикове угадываются некоторые черты самого автора.

Гребенщиков умеет говорить с рабочими и в критических обстоятельствах готов действовать.

Прекратило работу депо. Причина забастовки: два месяца рабочие не получали пайка, хлеба не видели целую неделю.

Председатель укома часто бывал в железнодорожных мастерских, его уважали, бывало, советовались, но теперь сразу опрокинули бурей свистков и ревом:

— Долой!

— Проухали революцию!

— Ишь моду взяли!

— Слов нет, до хорошего дожили.

— Ни штанов, ни рубах…

На злую реплику кузнеца: «Языком не надо трепать… Понянчил бы вот кувалду, другое бы запел», Гребенщиков, знакомый с кузнечной работой, встал к наковальне.

По тому, как он держал клещи и орудовал ручником, опытному глазу было видно, что дело ему не в диковинку, и кузнецы сдвинулись ближе, одобрительно загудели, подавая советы […]

Обливавшийся потом Павел ударил в последний раз и бросил кувалду. Товарная рессора была готова.

Кто вздохнул, кто засмеялся, кто заговорил. Старик хлопнул молодого кузнеца по плечу:

— Молоток.

Гребенщиков выходил из цеха, уверенный, что утром рабочие примутся за работу.

Исполнительная власть Клюквина в руках Ивана Павловича Капустина. Капустин — уроженец села Хомутова. Круглый сирота, он рано познал нужду.

Капустин скликал со всей волости красную гвардию, водил ее на казаков, сколачивал первые комбеды, делил землю, судил и рядил, веял по ветру душеньки кулацкие, дрался с чехами […] и теперь ворочал всем уездом.

Лицо Капустина тяжелое, мужичье, будто круто замешанный черный хлеб. Все дела, и большие и малые, он делал с одинаковой неторопливостью, со спокойным азартом. […]

В доме коммуны, где жили все ответственные, комната Капустина всегда пустовала, в исполкоме он работал, ел и спал.

Капустин из тех коммунистов, кто действительно понимает народ. В доверительном разговоре с Гребенщиковым он «начал выматывать из себя обиды»:

— Декреты мы писать пишем, а мужика не знаем и знать не хотим. Где надо срыву, а где исподволь. Окажи мужику уважение, капни ему на голову масла каплю, он тебе гору своротит. […] — «Дай хлеба», и хлеба дают. Ворчат, а дают. Через месяц всю разверстку на сто процентов покрыли бы, а нонче прибегает ко мне Лосев [продкомиссар], бумажонки кажет. Вот, говорит, в центре вышла ошибка в расчетах, и приказано нам собрать дополнительной разверстки два миллиона пудиков…

Приведя несколько примеров головотяпства местных работников, Капустин заключает:

Вот, Пашка, какими картинами засоряется русло, по которому должно проходить быстрое течение советской власти.

В Клюквине немало колоритных фигур.

Заведует отделом управления вчерашний телеграфист Пеньтюшкин.

Полу-юноша, полу-поэт, он всегда изнывал от желания творить: то подавал в чеку феерический проект о поголовном уничтожении белогвардейцев во всероссийском масштабе в трехдневный срок, то на заседании исполкома предлагал устроить неделю повального обыска, дабы изъять у обывателей всяческие излишки […] Последнее время Пеньтюшкин лихорадочно разрабатывал проект о новых революционных фамилиях, которыми и думал в первую очередь наградить красноармейцев, рабочих и совслужащих…

Промышленностью в городе ведает Сапунков, вчерашний приказчик богатого купца Дудкина, к которому «краснощекий молодец» втерся в доверие.

Дудкин откупил его от солдатчины, обласкал, пустил в свой дом и прочил поженить на прокисшей в девках старшей дочке Аксинье. Вскорости открылась революция и вышибла из-под старика Дудкина сразу всех козырей, а умному человеку и при революции жить можно. За полгода купцов приказчик перебывал в эсерах, анархистах, максималистах и перед Октябрем переметнулся к большевикам.

«Я люблю писать о мужиках», — сказал Артем Веселый писателю Сергею Бондарину.

Деревня — главное действующее лицо «Страны родной».

Над оврагом деревня, в овраге деревня, не доезжа леса деревня, проезжа лес деревня, на бугре деревня и за речкой тож. Богата серая Ресефесерия деревнями […].

Деревня деревне рознь.

Вот Хомутово село:

Широко в размет избы шатровые, пятистенные под тесом, под железом. Дворы крыты наглухо, — сундуки, не дворы. Ставеньки голубые, огненные, писульками. В привольных избах семейно, жарко, тараканов хоть лопатой греби. Киоты во весь угол. Картинки про войну, про свят гору Афон, про муки адовы. И народ в селе жил крупный, чистый да разговорчивый […].

А вот Урайкино:

В стороне от тракту, забросанное оврагами, лесами и болотами, проживало Урайкино село. […]

Дремало Урайкино в сонной одури, в густе мыка коровьего, в петушиных криках. Избы топились по-черному, прялки-жужжалки, лучинушка, копоть, хиль, хлябь, пестрядина. Редка изба ржанину досыта ела, больше на картошке сидели. Ребятишки золотушные, вздутые зайчьим писком.

Земля — неудобь, песок, глина, мочажина. Лошаденки вислоухие, маленькие, как мыши. Сохи дедовы. […]