Александру Громов - Тайна утренней зари

• Название: Тайна утренней зари
• Автор: Александру Громов
• Жанр: Научная Фантастика

Научно-фантастическая повесть.

Авторизованный перевод с молдавского.

«Октябрь» (Кишинев) 1956 г., № 6-7

---

Иначе выглядел теперь и стенд для испытания моторов. Раньше реактивные силы создавали колоссальное давление на бетонный фундамент, быстро разрушая его связь с мотором. Теперь испытания производились с помощью агрегата, состоящего из двух моторов. Их дюзы направлены в противоположные стороны. Таким образом, поступательному стремлению одного мотора противостоит такое же стремление второго, и оба, несмотря на всю свою мощь, не трогаются с места. С обеих сторон прозрачного купола, покрывающего двигатели, высятся огромные раковины, похожие на трубы древних граммофонов. Они поглощают раскаленные газы, а целая система фильтров при помощи тока высокой частоты очищает их от радиоактивных частиц.

— Теперь нам остается правильно расставить людей, и все будет идти, как по нотам, — заявил Всеволод Александрович.

По его предложению конструкторы были разделены на две группы. Сам Силантьев с помощью Геннадия Кузьмина взял на себя расчеты и лабораторные изыскания. Остальные работники моторного цеха по очереди дежурили в кабинке управления, откуда руководили испытаниями. Теперь возле пульта находились инженер Летягин и старый механик Алексей Евдокимович Данилов.

Задание, которое досталось на сей раз Павлу, достаточно просто: он наблюдает за установленным режимом опыта, проверяет аппараты спектрального анализа нагретого металла и остальные приспособления для авторегистрации наблюдений. Раз в сутки все эти данные суммируются и посылаются для анализа в конструкторское бюро.

Понижение по службе… Насколько известно Алексею Евдокимовичу — это первый случай в жизни молодого инженера. Правда, в списке сотрудников института Летягин числился, как и прежде, работником конструкторского бюро, но моторы теперь создаются без его непосредственного участия. Стало заметным: Павел старается быть сдержанным в разговоре, а на лбу у него появилась складка, разделяющая надвое линию бровей. Раньше этой складки старый механик не замечал.

Более полувека прошло с того дня, как Леша Данилов, сын и внук мастеров-кузнецов, впервые проник в тайны автомобильного мотора. С тех пор он привык различать на слух малейшее постукивание поршней, дыхание каждого клапана в моторах десятков систем и конструкций. Но за эти пятьдесят лет коммунист Данилов, красногвардеец, участник штурма Зимнего дворца, приобрел и другие навыки. Он научился читать в сердцах людей, которые управляют моторами и дают им жизнь. Взять к примеру Летягина. Сейчас он молчалив и задумчив, как бы полностью поглощен наблюдением за моторами, из которых беспрестанно вырываются длинные языки пламени. Но о другом говорят Алексею Евдокимовичу глаза, лоб юноши…

— Превратился Летягин в чиновника-писца и не знает, как утопить свое горе? Не так ли вы считаете, Евдокимыч? — неожиданно произнес Павел, произнес залпом, не давая себе отчета, зачем он это говорит. Данилов не удивился. Можно было подумать, что он давно ожидал услышать эти слова, до того спокойно ответил он юноше:

— Если бы так! Беда в другом, Павел Сергеевич. Вы хорошо понимаете, что Кузьмин талантлив и способен, а кто-то должен же заниматься регистрацией. О другом я думаю, товарищ Летягин…

Взгляд Евдокимыча стал пронзительным, как бы взял на прицел собеседника.

— Не отступили ли вы сами после аварии с ракетой? Не забились в тихий уголок, чтобы спастись от неприятностей и в то же время не противоречить начальнику? Если это так, то титул «писца» должен ему льстить.

Откуда? Откуда это известно старику? От Некрасова, с которым Павел беседовал с глазу на глаз? Легче послать ракету на расстояние нескольких световых лет, куда-нибудь в созвездие Центавра, чем узнать хотя бы одно слово от Николая Александровича из подобной беседы! А, может быть, он себя выдал чем-нибудь, дал понять это своим поведением?

— Да, дорогой Евдокимыч, вы совершенно правы и хорошо сделали, что сказали мне это прямо в лицо. Да, на второй день после аварии я был у Некрасова. Кого вы считаете, Николай Александрович, главным виновником катастрофы? — спросил я его. — Силантьева? Нет, Николай Александрович, вся вина Силантьева ограничивается тем, что он горько ошибся, переоценив силу своей системы охлаждения. А я, самый близкий его помощник? Я тоже ошибся? Я не имею права сказать это, Николай Александрович. Еще перед тем, как приехать в Москву, во время последнего опробования мотора в институте, где мы вместе работали, я понял, что только коренное изменение сплава дюз может спасти их от перегрева. Понял и смолчал.

— Мне кажется, Павел Сергеевич, вы напрасно казнитесь, — покачал головой Данилов. — Разве вам известен какой-либо сплав, который вы могли во-время предложить? Насколько я знаю, в последние годы созданы новые материалы для оболочки ракет, а для моторов испробываются лишь различные системы охлаждения. Скажите лучше, почему у вас не хватило смелости критиковать Силантьева до испытания ракеты и защищать ваши убеждения в научном споре?

— Потому что эти убеждения пока не имеют под собой никакого конструктивного решения, это только предположения и догадки. Критиковать-то я мог, но что я мог предложить взамен, Евдокимыч? Честно критиковать — значит доказать! Оттого-то я и хотел отделаться от работы в бюро, чтобы попытаться самому произвести некоторые расчеты…

— А в это время Силантьев, — старый механик произнес это тоном, который заставил вздрогнуть Павла, — погубит еще несколько ракет?

В карих глазах Летягина сверкнула молния.

— Погубит? За кого вы его принимаете, Алексей Евдокимович?

Данилов, нахмурившись, шагал из угла в угол. Непропорционально большие ступни его ног тяжело опускались на голубые плитки пола. О Евдокимыче даже в молодости нельзя было сказать, что он хорошо сложен. Сам низенький, а кости взяты у богатыря. В плечах Евдокимыч настолько широк, что грудь его представляет собой почти идеальный квадрат. Как хорошо служили ему эти плечи в те времена, когда на заводах редко встречался даже самый простой подъемник!..

— Скажите, Павел Сергеевич. Это упрямство Силантьева вы считаете смелостью? — вопросом на вопрос отвечает Данилов. Наступает пауза. Евдокимыч пристально глядит на Павла и говорит: — Что касается меня… Будь я уверен в правильности вашей идеи, я посчитал бы упрямство нашего главного конструктора за ничтожество и страх.

— Страх? Страх откровенно признать, что замысел охлаждения мотора, принятый как единственное и универсальное решение, проваливается, так, Евдокимыч?

Данилов не ответил.

— Я много думал об этом, — продолжал Павел. — Вот теперь исследуем новую систему охлаждения — ввели в смесь отвердевший гелий. Я абсолютно уверен, что наша вторая ракета облетит вокруг Луны в наилучших условиях и, может быть, углубится в бесконечность еще на три-четыре миллиона километров. Но я только боюсь, Евдокимыч, чтобы этот успех не ослепил нас еще на несколько лет… Ведь, чтобы сделать первый шаг в космос и «приземлиться» на другой планете, мы должны пересечь расстояние не в четыре, а минимум в сорок миллионов километров. А это совершенно невозможно без замены состава сплава.

— Совершенно невозможно… Вы в этом убеждены и молчите. Павел Сергеевич! Нет, не опускайте глаза. Лучше скажите коротко и ясно: мой уход из бюро, — правая рука Алексея Евдокимовича резко рассекла воздух, — это… это де-зер-тир-ство. Вот именно — дезертирство!

С большим трудом старый механик разжал огромный кулак. И в этот момент Павел впервые заметил маленький кружок цвета ржавчины с прерывистыми краями, глубоко врезанный в ладонь Евдокимыча.

— А, вон куда глядите… — спросил Данилов, уловив взгляд Летягина. — Рассказал бы я вам, Павел Сергеевич, историю этого кружочка — если только вы меня правильно поймете после всего, что я вам сегодня наговорил. Быть может, мой рассказ пойдет вам на пользу… В то время мне было семь лет от роду. Вы себе представляете глухое дореволюционное село? Голод, нищета, дикость… Мой отец был кузнецом в одном из сел близ Вологды. Он выковывал на наковальне дубовые листья и лепестки розы, а сам со своим семейством еле перебивался со дня на день. Крестьяне бедные, как церковные мыши, обращалась к кузнецу, как и к врачу, только в самом крайнем случае. Отца любили за безукоризненную честность, но побаивались из-за вспыльчивого характера. Он быстро раздражался и был страшен в гневе. Однажды послал он меня в лавку купить на 5 копеек дегтя. Налил мне лавочник полный горшочек и, кроме того, дал сдачи копейку — все вздорожало, а деготь подешевел. Это мой законный заработок, — подумал я и даже спасибо не сказал торговцу. Схоронил копеечку в надежном месте, вместе с цветными бусами и ножичком без ручки. Все шло благополучного до самого воскресенья, когда отец случайно встретился с лавочником. Слово за слово, и лавочник промолвил: «Напрасно ты жалуешься на жизнь, Евдоким. Даже деготь подешевел на одну копейку». Отец сразу все понял. Вернувшись домой, он заставил меня раздуть огонь в горне и сказал спокойно, как о хорошо известной вещи: «Принеси сюда ту копейку». Делать было нечего, и я вытащил ее из тайника. Захватив клещами, он сунул ее в огонь, а сам говорит: «Поработай мехами, сынок». Смотрю, как накаляется моя копейка и чувствую, что начинаю дрожать. Лучше бы он накричал, думаю, или вылупил меня — все было бы легче, чем это молчание. Но долго мне не пришлось ждать. Вынул отец монетку из горна и говорит: «Держи ладонь». И отпечатал мне навсегда на руке эту копейку. А матери, которая, задыхаясь, прибежала на мои отчаянные вопли, сказал только: «Приложи ему какой-нибудь травки, чтобы не загноилось место». Потом обернулся ко мне, посмотрел в упор, без гнева, но и без жалости и промолвил: «Это тебе не наказанье, сынок, я наука. Не ладошку, а совесть твою я прижег раскаленным железом. Где проходит раскаленное железо, там никакая скверна не прилепится».