Красная Шкапочка - Наследники Скорби

• Название: Наследники Скорби
• Автор: Красная Шкапочка
• Жанр: Фэнтези

Быть человеком или остаться зверем? То всяк для себя решает сам. Вот только за тебя выбор сделали другие. Им все равно, что ты не хочешь становиться свирепым чудовищем. Им все равно, что ты забудешь свою прежнюю жизнь. Им не жаль оставить тебя один на один с Жаждой. Жаждой, которой нет сильнее. Неутолимой. Свирепой. Жаждой крови. И можно ли не сойти с ума, если однажды заснувшая память очнется, и вдруг вспомнишь, как твои клыки сжимались на горле родного человека? Есть ли этому прощение? И можно ли найти слова, чтобы объяснить людям: ты такой же, как они. Просто… для того чтобы жить, тебе нужна их кровь.

---

Угроза возымела действие.

Выуч взялся за деревянную ложку и принялся вяло есть. Теплое хлебово растеклось по животу, согревая…

— А теперь лег, глаза закрыл, руки вдоль тела. И только шевельнись.

Он подчинился, недоумевая, что за диковинные приказы. Однако едва вытянулся на лавке, едва укрылся меховым одеялом и почувствовал в животе уютную сытость, как сладкое забытье заключило в объятия…

Юноша спал без сновидений. Не пришла к нему опять Айлиша с обезображенным смертью лицом, не плакала жалобно, не искала неведомого ребенка, не обвиняла.

Спасительная темнота сковала рассудок.

Тамир проснулся поздним вечером и с удивлением оглядел незнакомый потолок, чужие стены. Наставник дрых на соседней лавке. Негромко трещали поленья в очаге… Однако едва парень завозился, Донатос открыл глаза, со вкусом зевнул и сказал:

— Хватит бока отлеживать. Сутки прошли. Жри давай, да в мертвецкую спускайся. Я через оборот приду, — с этими словами он перевернулся на другой бок и мгновенно заснул.

Послушник поел, впервые за многие дни испытывая голод и впервые чувствуя себя отдохнувшим, не чуть живым. Привычную уже боль сменило глухое безразличие.

Это безразличие давало трещину только тогда, когда парню случалось встретиться с Лесаной. Девушка изредка выбиралась к нему и они подолгу говорили, утешали друг друга, как могли… А потом Лесана его предала. Только еще гаже, чем Айлиша. И снова он не знал причины.

Но в этот раз Тамир уже так не убивался. Хотя найти в себе сил на то, чтобы сказать креффам о проступке выученицы, юный обережник не смог. Лесану за это ждала смерть. А его Донатос, наверняка, заставил бы потом упокаивать дуру-девку, чтобы тоже свое получил.

Но не это пугало Тамира. Упокоить Лесану он бы смог. Вот только… его вины в случившемся было ничуть не меньше. Ведь и сам хорош. Дал крови выродку Ходящей.

Оттого и промолчал потом. Не возмездия испугался. Стыдно было признаться. Мучительно стыдно. И стыд этот был сильнее страха. С той поры ненавидел себя парень и Лесану вместе с собой, за то, что проявил слабость, которой она воспользовалась.

Потому из-за досады он и думал иногда, что лучше было бы Клесховой ученице сгинуть навек.

Но она не сгинула. Вон, что Раддговорит. Хотя и на брехню похоже.

— Как вой может и целителем быть? — недоверчиво спросил Тамир. — Поди, всего и умеет, что царапину зашептать да юшку из разбитого носа остановить.

— Ну, ежели рана сквозная — царапина, то да, — усмехнулся обережник.

— Да и Встрешник с ней, — отмахнулся колдун, думая о своей сквозной ране, в которую опять потянуло холодом.

Дальше говорить о девке не хотелось. Она свой выбор сделала, он свой. Только глаз да глаз за ней отныне, а то, кто знает… Оглянуться не успеешь — ворота Цитадели Ходящим откроет. Коль один раз предала, веры больше нет.

— Ты когда вертаться-то будешь? — Радд вопросительно глянул на неразговорчивого собеседника. Видно было — надеялся парень, что Тамир еще на седмицу-другую задержится, поможет ему. Но тот мигом развеял глупые чаяния:

— Утром тронусь. По дороге жальники проверить надо. Вон, сорока из Пружениц прилетела, колдуна просят…

— Нет больше Пружениц, — Радд потер переносицу. — Сожрали. Я туда ехал обережный круг обновить. А приехал мертвецов упокаивать.

С этими словами он встал и, прихватив смену одежды, ушел в баню.

Вечером же молодой колдун до самой ночи рассказывал обережникам байки про Донатоса и блаженную дурочку, что взяла опеку над самым злющим креффом Цитадели, про Ихтора с его кошкой, про Нурлису…

А на заре Тамир уехал. Отчего-то на душе было легко, словно разговор с соучеником влил в нее новые силы.

Да только эти самые силы за несколько дней странствия ушли безвозвратно. Вымотался обережник. Сколько деревень проехал, сколько буевищ проверил — не счесть. И везде смерть и горе. Понимать он стал наставника, отчего тот сделался равнодушным к людским страданиям. Но сам молодой колдун пока еще не оброс ледяной коркой. Нет-нет, да кололо сердце, когда видел, как убивалась по покойнику родня.

Ветер тихо шелестел в кронах… На лес опустилась ночь. Странник неторопливо поел, присыпал кострище землей и с наслаждением вытянулся на войлоке. Черное небо, заплатками видневшееся из-за крон деревьев, серебрилось звездной россыпью. Вот с небосклона сорвалась одна сияющая точка… за ней другая… третья… Звездопадец… Вроде бы так называли раньше велик-день про который он и вовсе забыл? Веки колдуна отяжелели, и он сам не заметил, как уснул.

Разбудил его холод. Не предутренняя зябкость, не внезапный кусачий ветерок, а холод, расползающийся изнутри, поднимающий дыбом волоски, обсыпающий тело мурашками.

Этот холод был знаком обережнику. Тамир выпростал руку из-под овчинного одеяла, которым укрывался и посмотрел, как под кожей серебрятся, переплетаются путаные линии.

Навь где-то рядом.

Колдун пошарил взглядом вокруг. Никого. Только шумит лес. Ну ладно же. Поднялся на ноги и посмотрел за обережный круг.

— Выйди.

Она появилась у самой черты. Тонкая, бледная, в ношеной рубашонке. Девчонка весен восьми-девяти прижимала к груди дохлого щенка и смотрела на человека бездонными черными глазищами.

— Дяденька…

— Чего ты хочешь? — вздохнул колдун, понимая, что опять задержится в пути, потому что сейчас его попросят или отыскать любимую собачку, или любимую игрушку, или маму…

Но ответ ребенка удивил:

— Я спать хочу, дяденька.

Тамир смотрел удивленно.

— Что?

— Спать. Собачка моя спит. И я спать хочу.

Она кивнула на дохлого щенка. Обережник посмотрел на безвольно обвисшего в детских руках зверя и с удивлением признал в "собачке" маленького волчонка. Недоумевая, наузник шагнул из круга. И в этот миг…

Тело сковал холод. Рванулась по жилам не горячая кровь, а студеная вода и обрушилось внутрь что-то чужое, стылое. Распахнулись перед взором звериные желтые глаза, потянули в черную пустоту.

Ах ты, дрянь этакая! Играться вздумала? И колдун одним несильным напряжением воли вышвырнул навь из тела.

Девчоночка скорчилась на земле, по-прежнему прижимая к груди дохлого волчонка и заскулила:

— Бо-о-ольно…

Мужчина склонился над ней и с холодной яростью произнес:

— Я тебя за это к месту на кровь привяжу. Век тут бродить в трех соснах будешь, паршивка.

Она заплакала безутешно и горько, понимая, что человеку, на тело которого по глупости покусилась, достанет сил выполнить угрозу.

Тамир шагнул обратно в круг и склонился над переметной сумой, чтобы достать узкий кожаный ремешок и сплести науз. Навья подскуливала у него за спиной — жалкая, скорбная.

Как же, жалкая! Скольких она уже сгубила? Может статься, что и не один десяток, если не первый год тут бродит.

— Дя-а-аденька… Не на-а-адо… — захлебывалась девчонка.

— Ты что плачешь? — вдруг услышал Тамир за спиной мягкий мужской голос.

Навья затихла. Колдун рывком обернулся и увидел стоящего за кругом незнакомца. Лет ему было около сорока — высокий, длинные посеребренные годами волосы убраны в хвост, в темной бороде от уголков губ вниз пролегли белые полоски седины. Одет в сермягу, посконные штаны и сапоги из рыбьей кожи. На колдуна диковинный гость не смотрел.

— Намаялась? — спросил он ласково у девочки. — Ну, иди сюда. Я тебя спать отпущу.

Она вскинула на мужчину полные надежды глаза и шагнула вперед. Тамир смотрел на происходящее, затаив дыхание, нащупывая на всякий случай убранный за пояс нож. Ну как придется быстро кровь отворять.

Широкие, как лопаты ладони легли на голову ребенка.

— Уходи с миром, — сказал незнакомец, и его руки охватило мертвенное зеленое сияние.

Маленькая хозяйка мертвого волчонка улыбнулась и… исчезла. А мужчина обернулся к стоящему в кругу колдуну и сказал:

— Устал я с ними…

Ночь отозвалась шумом деревьев, и Тамир остался один.

***

Черное пепелище. Сырое, вонючее, страшное. Погорельцы медленно разбрелись по дворам, выискивая хоть что-то уцелевшее. Над мертвой деревней летели причитания и плач…

Майрико обессиленная опустилась на обгорелый чурбан и уткнулась лицом в изрезанные ладони. Ее колотил озноб, а в груди разлилось гулкое опустошение. Не терзала совесть, не лезли в голову переживания о сгинувших людях. Страшно озябли и вымокли ноги. Болела поясница — видать сорвала, когда закидывала девчонку-подростка на лошадь. Откуда только мощи столько взялось? А теперь вот, едва опасность отступила, накатила мучительная слабость. Дергало израненные руки, ломило каждую косточку, а тело охватила мелкая дрожь.

Однако все же и у едва живой целительницы достало сил оторвать себя с насиженного места, добрести до распростертого на земле Гостяя — бледного, хрипло дышащего. Дар лился медленно, с натугой, но скоро бледное сияние охватило разбитую голову старосты, и тот перестал надсадно со свистом втягивать в себя воздух, успокоился и более не метался. Правда, по-прежнему оставался без памяти, но теперь хоть не помрет.