Красная Шкапочка - Наследники Скорби

• Название: Наследники Скорби
• Автор: Красная Шкапочка
• Жанр: Фэнтези

Быть человеком или остаться зверем? То всяк для себя решает сам. Вот только за тебя выбор сделали другие. Им все равно, что ты не хочешь становиться свирепым чудовищем. Им все равно, что ты забудешь свою прежнюю жизнь. Им не жаль оставить тебя один на один с Жаждой. Жаждой, которой нет сильнее. Неутолимой. Свирепой. Жаждой крови. И можно ли не сойти с ума, если однажды заснувшая память очнется, и вдруг вспомнишь, как твои клыки сжимались на горле родного человека? Есть ли этому прощение? И можно ли найти слова, чтобы объяснить людям: ты такой же, как они. Просто… для того чтобы жить, тебе нужна их кровь.

---

Девушка вскинула на собеседника красные от слез глаза и просто ответила:

— В Цитадели.

— Вот так оборот… — крякнул с полатей Полян. — Как, говоришь, зовут батю твоего?

— Клесхом.

В горнице воцарилась такая глухая тишина, что Клёна подумала, будто ее не расслышали. Однако Фебр смотрел оторопело, а Орд оторвался от свитка, который читал при свете лучины, и теперь глядел на девушку круглыми от изумления глазами.

— Вот так оборот… — повторили хором за Поляном оба обережника.

***

Нэд сидел на привычном месте — за столом в своих покоях, в которых сиживал последние двадцать лет. Однако с трудом сдерживался посадник, чтобы не ущипнуть себя, не проверить — въяве ли все происходит? Блазнилось — пустили его, дурака старого, на родную лавку из жалости, чтоб не захирел с тоски.

Клесх ходил по покойчику вперед-назад и говорил глухо:

— Майрико упокоили, как подобает. Я уезжаю нынче. Опасно время терять, на печи сиживая. Нужно в люди идти, новый уклад до них доводить, недовольных усмирять, сомневающихся убеждать. И брать всех под одну руку, чтобы не расползались. Просить тебя хочу, Нэд…

Он замолчал и обернулся к настороженно слушающему его мужчине.

— Да что ты все волком смотришь? — раздосадовался ратоборец. — Что тебе опять не так?

Посадник помолчал, собираясь с мыслями. А, правда, что ему не так? Да все! Чувствовал себя, будто пес дворовый, которому, чтобы не брехал, кость мозговую бросили.

— Ну? — Клесх подошел к собеседнику и навис над ним, упираясь ладонями в стол. — Чем опять тебя не уважил? Всякий раз так будешь теперь бычиться?

Нэд с трудом поборол в себе желание грохнуть кулаком по столу и потребовать, чтобы молодой крефф не забывал о почтении. Однако вовремя опамятовался.

— Ты… прости… Глава… — с трудом выталкивая слова, заговорил он. — Тяжко после стольких лет себя перековать. Трудно.

В ответ ратоборец в сердцах плюнул:

— Чего трудно? Где сидел, там и сидишь, что делал, то и продолжишь! Я в Цитадели появляться буду, дай Хранители, в несколько месяцев раз. Мне ни хоромы твои не нужны, ни креффат. На тебя все оставляю!

Он замолчал, досадуя твердокаменному упрямству бывшего Главы. Уж, казалось, ну чего делить им? Так нет! Сидит, бирюк бирюком, брови супит, рожа недовольная.

— Нэд, — Клесх вздохнул. — Я в крепости жену оставляю. Непраздная она. Пригляди. Не знаю, когда вернусь. Может, уж родит к тому времени.

У новоиспеченного посадника глаза полезли на лоб. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, сомкнул и разомкнул губы, закашлялся и просипел:

— Какую жену?…

— Беременную! — рявкнул Клесх, однако усилием воли взял себя в руки. — Она без дела сидеть не привыкла. Жить будет пока в моем покойчике, ей хватит. Работу любую знает. И пряха, и ткаха. Но ты проследи, чтобы ее грамоте учить начали. В Цитадели пригодится. Да и просто… приглядывай…

Посадник растирал под рубахой грудь. Пень бестолковый! Ведь узрел во вчерашней суматохе, как молодая красивая баба жалась к креффу, но в голову взять не мог, что жмется не просто так! Девки к нему вечно липли, как к прянику. Случалось, доходили до Нэда слухи о Клесховых похождениях. Баб он любил. А уж по дорогам, где обозы водил, поди, ни одной деревни просто так не миновал. Стервец. Но чтоб женой обзавелся?

Все эти мысли, как пчелиный рой, гудели в голове посадника, мешая ему сосредоточиться.

— И вот еще что. У меня дети в Вестимцах. Мальчишка и девка. Ежели с каким из обозов приедут, определи их к матери. Она уж и так извелась вся, — тем временем продолжал ратоборец.

— Ты… — подал, наконец, голос посадник. — Майрико…

— Говорю ж, упокоили. Досуха исчерпалась… — крефф замолчал, глядя в пустоту, вспоминая изуродованное смертью, обескровленное восковое тело. — Дарина про нее ни сном не духом. Узнает, так узнает. Но уж нарочно языками-то не мелите.

Нэд усмехнулся. Ежели что Клесха когда и погубит, так это неумная любовь к бабам. Не Ходящие, нет.

Бабы.

— Эх, соберутся, Клесх, как-нибудь твои девки всем миром… — заговорил посадник, пряча улыбку.

— Избави Хранители, — усмехнулся ратоборец, одновременно чувствуя, что лед между ним и Нэдом отчего-то… не треснул еще, но уже подался, заскрипел.

— Значит, сын и дочь?

— Падчерица. Дарина сказала, будто Майрико грамотку тебе нацарапала. Что там?

— Да все то же, — вздохнул посадник: Про весь разоренную, что да как случилось. Сколько народу сгибло. Видать, боялась, деревенские перепутают со страху или приврут…

Клесх кивнул:

— Ладно, прощевай. Мира в дому.

— Мира в пути.

Хлопнула дверь. Нэд остался сидеть, глядя в пустоту.

Сгибла глупо и страшно лучшая целительница крепости. Сгибла, как ратоборец, спасая людей, уводя их от опасности, делая то, чему не училась, чего не умела. Хорошая была Майрико девка. А уж лекарка и вовсе предивная. Жаль, Хранители отмерили ей жизнь короткую и горькую. Ходила за Клесхом своим, будто сговоренная. А теперь, вон, умерла, а ему и дела нет. Раздал указания, как пряники, и был таков.

Еще и обженился. Детьми обзавелся.

И горько вдруг стало Нэду, оттого что понял он, чего лишился. И чего других лишиться принуждал.

Сын. Падчерица. Жена беременная.

***

— Дяденька, а дяденька! — разнесся по каменному коридору звонкий голос. — Дя-а-аденька!

Клесх замер и обернулся. В нескольких шагах от него стояла чудная патлатая девка. К груди она бережно прижимала ком мятого тряпья.

— Дяденька!

— Чего тебе? — он внимательно ее оглядывал.

— У тебя глаза-то мертвые какие! — испугалась она. — И страшный ты весь!

— Страшный — не гляди, — пожал он плечами и развернулся, чтобы идти дальше. Уже понял, что наткнулся на Донатосову дурочку.

Но Светла забежала вперед, снова глянула в изуродованное лицо обережника и сказала назидательно:

— Ты вот зря обиделся. Правду ведь говорю. Страшный ты. Безжалостный. И смерть вокруг тебя. Так и вьется!

Крефф вздохнул и как можно спокойнее произнес:

— Светла. Узнаю, что донимаешь Донатоса, распоряжусь, чтобы отправили тебя в самую захолустную сторожевую тройку. В Любичи. Колдун ихний без дела чаще мается, чем ненаглядный твой. Вот и будешь там докуку чинить. Ему смех, тебе развлечение. Поняла? Только узнаю, что креффу кровь портишь.

Она испугалась, забеспокоилась, закивала:

— Поняла, поняла, родненький. Ух, злющий ты! Яростному судьба покоряется. Но твоя судьба — горькая. Тоски в ней больше, чем радости. Зверь тебе дорогу перешел, родненький. Тоже злющий. Тоже яростный. Как ты.

Ратоборец слушал бессвязный лепет, а потом, устало сказал:

— Это я все и без тебя знаю. Ты чего меня окликнула-то?

— Ой! — она почесала кудлатую макушку. — Я уж и забыла.

— Так я и поверил, — усмехнулся обережник.

Светла застенчиво улыбнулась и тихо спросила:

— А ты ненаглядного моего не видел ли?

Клесх все-таки не смог удержаться от мелочной мести колдуну, с которым никогда не был в особенном ладу:

— Видел. В покой он к себе пошел. Отдыхать.

Девка просияла лицом, однако крефф ее радость тут же и погасил:

— Узнаю, что допекаешь…

— Помню, помню, родненький! — закудахтала она. — В Любичи.

— В Любичи.

Он развернулся и ушел, оставив скаженную томиться и ждать пробуждения ненаглядного.

***

Донатос в кои веки раз выспался. Впервые за последние седмицы. Спал он всегда без сновидений. Давно уже ничего не снилось. Должно быть, с детства. А в детстве снилась еда. Вот с той поры, как стал есть досыта, сны более и не волновали.

Колдун потер лицо и начал одеваться. Вроде бы усталость отступила. Голова не тяжелая, в висках не гудит и по жилам не гуляет дрожь, как это бывало в пору сильного изнеможения. Однако силы так и не прибыли, и делать ничего не хотелось. Он сам себя не понимал, оттого только злился.

В дверь поскреблись. Поди, кто-то из служек.

— Чего еще? — недобро спросил крефф, натягивая рубаху.

Однако когда он просунул голову в ворот и оглянулся, то увидел на пороге не прислужника и даже не выуча. Там стояла Светла.

И улыбалась с привычной уже дурковатостью.

— Родненький… — ласково позвала она колдуна и тут же запричитала: — Худой-то какой! Кожа да кости. Ребра, вон, все на просвет видать. Рубаха-то, как на жерди повисла…

Девка потопталась на пороге, но понимая, что внутрь ее не пригласят, заговорила жалобно и заискивающе:

— Что ж ты ходишь какой неживой? И одет-то, как неприкаянный. Серый весь и с лица, и платьем, будто валун придорожный. А вот, погляди, погляди, ненаглядный мой, какую я тебе обнову справила.

С этими словами блаженная развернула перед Донатосом свое сокровище, что держала, скомканным и прижатым к груди.