Павел Шестаков - Остановка

• Название: Остановка
• Автор: Павел Шестаков
• Жанр: Детектив

---

А он писал иначе.

- Вы думаете, он вас послушался? - уточнил Мазин.

- Ее он не хотел впутывать, вот что тут роль сыграло.

Полина Антоновна сказала все.

Но как ни потрясло меня прочитанное и услышанное, суть дела осталась прежней. Убил Михаила все-таки случайный подонок, и винить в его смерти Сергея, Полину Антоновну или самого погибшего, оказавшегося совсем не тем человеком, каким виделся нам в юные, во многом наивные годы, можно было лишь чисто житейски, отдаваясь чувствам, вины юридической ни на ком, разумеется, не было. Так я размышлял, упустив при этом нечто очевидное и существенное, чего не мог, конечно, упустить Мазин.

- Был еще Перепахин.

- Женька? Нет, его не было.

- Вы говорили, что они вышли втроем.

- Вышли вместе, это верно, но только спустились вместе. В дворе, когда ссора снова вспыхнула, Женька сказал: "Ну, разбирайтесь сами". И ушел.

Наверно, мы с Мазиным одновременно подумали об одном - Перепахин мог считать Сергея убийцей. Но Полина Антоновна будто подслушала нас.

- Потом Сергей все рассказал ему. Женька поверил, это так. Он любил Сергея. Всю жизнь от него не отставал.

Что ж, и тут был резон. Вряд ли Перепахин так тянулся всегда к убийце. Скорее бы отошел. Умолк, хотя бы из нежелания в суде фигурировать, и отошел. Забыть бы постарался.

- Вот вам и все, - заключила Полина Антоновна. - Не хотела я говорить, а теперь вроде даже полегчало. Лучше правду не таить. И что бы вы ни сказали, я Сергея не виню. Как он мог поступить иначе? Парень, мужчина. И его оскорбили, и девушку предали. Должен был ударить, я считаю. А дальше все пошло по случайности. Если и есть вина, то на мне. Вяжите старуху. Раз закон требует.

- Закон, Полина Антоновна, не мертвая машина. Он тоже кое-что понимает. Не такая уж слепая Фемида, хоть и с завязанными глазами. Если бы косила слепо, наверно, люди бы с этим не смирились.

Мазин встал, глянув на часы.

- Спасибо вам. Вам легче, и нам тоже. Мы к вам не из праздного любопытства, поверьте.

- Верю, - проронила она.

- Ужасная история! - сказал я Мазину, садясь в машину. Но он думал о своем и на мои эмоции не откликнулся. Тогда я пустил пробный шар иного рода: - Я понимаю, тебе это мало что дало. Но я потрясен.

- А мне предаваться воспоминаниям некогда. Я должен дело довести. То, которое я проиграл когда-то.

- Каким образом? В сущности, что было, то и осталось. Кто убийца по закону? Тот, кто нанес смертельный удар. А его все равно не найти. Помнишь вывороченные карманы? Что в них было? Он же бедный студент. Две-три старых десятки в лучшем случае. Ни фамильных перстней, ни именных часов, ни портсигара с монограммой, никаких обличительных предметов. Мразь, преступник наткнулся случайно и убил, воспользовавшись грошами. Если он жив, его уже никогда не уличишь. А скорее всего сгнил где-нибудь или дружки прирезали.

- Все может быть, - вздохнул Мазин. - Но все-таки нужно поговорить с Перепахиным.

- Сейчас?

- Потом можем не успеть. Он ведь ходячая развалина. Был. А сейчас лежачая. После этой встряски у него все обострилось - и печень, и сердце...

- Неужели так плохо?

- Медицине виднее. Но я одно знаю, к черте он сам вышел, а вот за черту его подтолкнули, во всяком случае, подтолкнуть пытались.

Иногда такая настойчивость не убеждает меня, а вызывает даже противодействие.

- Но почему ты категорически отвергаешь попытку самоубийства? Ведь была надпись в членском билете?

- Надпись - пьяная выходка. Ему не дали работу в реставрационных мастерских. Это мы установили. Вот он и намарал в знак протеста.

- Так просто ларчик открывался?

- Непросто. Этот ларчик один из многих, как содержимое сундука, в котором Кащеева смерть хранилась. Не ларчик, одна из матрешек.

Машина бежала по людным улицам, мимо домов, магазинов, стеклянных витрин, деревьев, по-осеннему одетых людей в плащах, с зонтами, предусмотрительно подготовившихся к непогоде, а осень, прохладная, все еще радовала ясным небом, солнцем, добродушно светившимся где-то за высокими зданиями. Было хорошо, и хотелось, чтобы никто из этих поспешающих или, наоборот, медлительных прохожих никогда не испытал боли и горечи, жил достойно и честно и не знал и не подозревал, почему мы едем мимо в машине.

Пышные, но увядающие уже цветы покрывали просторную площадку перед больницей. Мы вышли, поднялись к главврачу.

- Как? - спросил Мазин, и я понял, что он здесь уже не в первый раз.

Врач потрогал переносицу коротким пальцем.

- Боюсь обнадеживать. Если хотите, вообще удивительно, что он жив.

- Но он же еще не старый, - не выдержал я.

- У алкоголиков время течет иначе, - ответил врач.

Мы накинули халаты и вошли в палату, где я совсем недавно разговаривал с Перепахиным. Он снова был тут один, но на этот раз лежал. И заметно было, что стало ему хуже.

И тем не менее я бы не сказал, что наше появление вызвало в нем протест. Напротив, тусклые глаза чуть посвежели. И все-таки это были уже совсем не те глаза, что видел я несколько дней назад. Исчезла подвижная детскость, молодившая рано постаревшее лицо. На подушке лежала голова старика. Врач был прав, время, убыстренное пьяным угаром, сделало свое дело.

- Какие люди, - произнес он, желая говорить иронично, а сказал тихо и без всякого выражения. - Яблоки принесли?

- Мы по делу, Евгений Иванович.

- А разве со мной можно еще иметь дела?

- Только один вопрос. - Он не возразил. - Вы не можете вспомнить, что с вами было перед тем, как вы попали в больницу?

- Какая разница...

- Вам хотели повредить.

- Чем? Водкой? Нет. Это я сам. Я говорю: "Зачем ты эту гуделку завел?" А он: "Я тебе кофе смолоть хочу". - "Не надо мне кофе. Дай лучше водки". Он дал...

- Кто?

- Не помню. Мало ли кто... Я к каждому зайти мог. Там на дачах меня все знали.

- Это на даче было? - спросил я.

- На даче, - ответил он равнодушно.

- Хлюст! - вдруг неожиданно для самого себя произнес я громко. Слово будто хлестнуло, и Перепахин вздрогнул.

Я хотел было тут же спросить, уточнить, но Мазин схватил меня за руку. Я понял: важно не пережать, не вынудить, подтвердить то, что в наших головах сидело, а получить осмысленное добровольное показание.

Лицо Перепахина приобрело недоброе выражение.

- Он поил...

- Вадим?

- Хлюст, - подтвердил он тихо.

- Вы не ошибаетесь?

- Нет, все вспомнил. К нему меня занесло... пьяным ветром.

- С набережной?

- Какой набережной?

- Вы оставили на набережной пальто.

- Не помню... Нет, не оставлял. Что я, псих? И не люблю я набережную. Вода бежит темная. Мне еще с детства снится темная вода. Я этот сон не люблю...

Он говорил монотонно, будто сам с собой.

"Насколько можно ему верить?.."

И вдруг спросил:

- Мне крышка?

Мазин положил руку на одеяло, которым был укрыт Перепахин.

- Так думать не нужно.

- Дети у меня... Что вам еще сказать?

- За что он мог вас ненавидеть?

Перепахин долго молчал.

- Я сам виноват.

Ясно было, что он снова утрачивает силы. И он понимал это. И предложил решение, которого я не ждал.

- Трудно мне... говорить... Отвечать... Думать нужно... Вспоминать... А вы не можете магнитофон мне дать? Я бы по слову... понемножку рассказал. Длинно это и трудно. Но я не сплю ночью. Понемножку... Можете?..

Вот и кончилась моя затянувшаяся остановка.

Мы прогуливались с Мазиным по перрону, ожидая припоздавший поезд. Солнце упорно держалось, и надежды мои не иссякали. А настроение в целом было минорное. Все разъяснилось, жизнь поставила точки. Тайное, скрытое стало явным, а справедливость заняла достойное место. И все-таки... В ушах звучала длинная перепахинская запись. Хотя паузы и удалили - говорил он с большими промежутками, - сама речь не имела организованной последовательности, и требовалось напряжение, чтобы проследить за содержанием. Выходило приблизительно так:

"Я понял, он меня убить хотел... Хлюст. Дурак. Меня водка и без него сгубила. Детей жалко. Прошу государство детей не оставить!..

Когда я стал пить непрерывно, провалы в памяти образовались. И сейчас не помню, что я ему наплел про Михаила. Немного только помню. Когда он свое дурацкое открытие сделал, что Сергей Ленкин отец, мне смешно стало. Я так и сказал - дурак ты! А потом он вытягивал, почему дурак... Значит, я проговорился. Что у трезвого на уме... А разве такое забудешь?..

Мишка был сволочь. А мы, лопухи, его за приличного парня держали. Я его не выслеживал. Он почти открыто к Наталье ходил. И ночевать оставался. Она хорошая. Но попалась. Поверила. Любила его. Баба...

Я думал, говорить Сережке или нет? Должен же он правду узнать! Так или иначе узнал бы... А еще мне хотелось разоблачить эту сволочь. Он меня презирал всегда. Красавец удачливый... А я в художественное училище не прошел... Бездарь. Ну и что? Человека унижать никто прав не дал. А он меня однажды за ухо оттрепал, как малявку. Никогда не забуду...

Правда, я не ожидал, что Сергей так переживать будет. Он же просто с ума сошел. А тот спокойненько, свысока глумился: "Ты жизни не знаешь, женщин не знаешь..." Сережка ему: "Я такой жизни и знать не хочу". - "А другой не бывает". - "Бывает!" Шумели очень. Мне за Сережку плакать хотелось. Потому я не выдержал. "Разбирайтесь сами!" И ушел. Нет, не ушел. Любопытство пересилило. Стал в подворотне. Все видел, как Сергей ему влепил. Идет, сволочь, вытирается. Мне бы уйти, а я не ушел. "Схлопотал?" - говорю. Он озверел. И опять меня за ухо. Хрипит: "Заложил? Становись на колени, убивать тебя буду..." И гнет к земле. Тут я коленом об кирпич какой-то треснулся. От боли и от страха силы нашлись. Схватил камень...