Юрий Лощиц - Григорий Сковорода

• Название: Григорий Сковорода
• Автор: Юрий Лощиц
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1972

Ю́рий Миха́йлович Ло́щиц (р. 1938) — русский поэт, прозаик, публицист, литературовед. Лощиц является одним из видных современных историков и биографов. Г. Сковорода — один из первых в истории Украинской мысли выступил против церковной схоластики и призвал к поискам человеческого счастья.

---

Накануне расставания Сковорода передал Ковалевскому содержимое своей походной торбы — все рукописи до единой. Пускай они сохраняются у Михаила. У кого еще они так хорошо сохранятся?

Это был не просто драгоценный подарок учителя ученику; в таком решении старца обнаруживал себя особый смысл, грустный и значительный. Сковорода внутренне уже подготавливал себя к тому, что ничего не должно у него остаться, совершенно ничего — кроме рубашки, в которой его тело положат в землю.

Поэтому и в День отъезда, когда Михаил предложил ему денег на дорогу, Григорий Саввич и от денег отказался. И никогда-то он не беспокоился, чтоб они были у него в достаточном количестве, а теперь и тем более не хочет себя обременять. Если целую жизнь прожил он с надеждою на ежедневное дарование насущного хлеба, то неужели теперь эта надежда его обманет?

26 августа они расстались. Обнимая на прощание Ковалинского, Григорий Саввич сказал: «Может быть больше я уже не увижу тебя. Прости! Помни всегда во всех приключениях твоих в жизни то, что мы часто говорили: свет и тьма, глава и хвост, добро и зло, вечность и время».

Они действительно больше уже не увиделись.

«Гляньте, люди добри, старчик йде», — говорили в былые времена на Украине. И это говорили не просто о любом старике, потому что мало ли сивых дидов ходит из села в село по житейским своим надобностям. Одно дело дид, или, как его называют, старый, дидок, дидуся, дидуга, и совсем другое дело — старчик. Дидов своих любили — за их детскую тихость и незлобивость, дид — он что дитятко; кто-нибудь спросит его о здоровье, и он отвечает нараспев: «Та-а, плохесенько…» Слово звучит непривычно ласково, будто, произнося его, он озабочен лишь тем, как бы не расстроить собеседника.

Но старчик — это особый дид, старчиком далеко не всякого старика называют. В этом слове характеристика мощи ума, сердечного опыта. Старчик — мудрый странствующий человек, присутствие которого преображает всякий разговор, где бы ни затеяли его люди, — в придорожной корчме, у степного костра на ночевье, в хате какой-нибудь… Своих старчиков узнавали в лицо и низко им кланялись, как живому образу премудрости.

«Гляньте, та це ж старчик Григорий йде!..»

Старчик Григорий возвращался теперь домой. Добравшись по ливенскому шляху до Курска, он несколько дней, пережидая непогоду, прожил в городском монастыре, опекаемый архимандритом отцом Амвросием; но лишь дождевая завеса пошла рваться на клоки, лишь засверкали под солнцем зловещие, изуродованные колеями дороги, он захлопотал, засуетился и, распрощавшись со своим доброжелателем еще спешнее, чем недавно с Михаилом, ушел.

Как бы курский монах теперь не обиделся на него! Вздорный, скажет, строптивый старикан, и куда полез в самое болото? А может, и не обиделся, принял это исчезновение спокойно: ушел человек — значит, так нужно ему. Значит, так написано у него на роду — вдруг появляться, вдруг исчезать.

Кто его любит и знает, те не обидятся. Ведь случалось, на год, на два, на пять мог он исчезнуть из жизни милых ему людей, раствориться в горячей пыли степных дорог, в безмолвном мареве малороссийского полдня, а потом объявится снова все тем же загорелым, словоохотливым и любвеобильным гостем, — и так было уже не раз, не два и не пять. Кажется, нет его больше на свете, пропал, сгинул, весь вышел Сковорода, рассохлась и память о нем. Но нет, молва о нем шелестит, как шелестит под ветром сухой цветок бессмертник. А пока молва жива, жив и сам старчик.

Вот идет он по дороге, как не узнать его! Высокий и тощий, с длинной морщинистой шеей; быстрый взгляд, тонкий византийский нос, плотно сжатые губы, крепкий бритый подбородок — до старости сохранил Григорий Саввич верность облику киевского «академика», безусого и безбородого, с головою, подстриженной в кружок. Таким видели его сотни людей, таким изобразил его незадолго до кончины харьковский художник на том единственном прижизненном портрете, с которого впоследствии сделано было великое множество масляных копий и гравированных изображений: в руке у Сковороды его любимое творение — «Алфавит, или букварь мира», а за вязаный цветной пояс заткнута дудочка. (К сожалению, на некоторых из копий прошлого века он стал почти неузнаваем: лицо округлилось, рот маленький и капризный, мечтательный взгляд и неопределенный возраст.)

…Стояла вторая половина сентября — обратная дорога заняла у Сковороды почти месяц, — когда возвратился он в Ивановку, в одноэтажный дом с ампирными колоннами, в котором жил Андрей Иванович Ковалевский и в котором гостю была предоставлена небольшая комнатка с окном в парк.

Четыре года назад, когда он впервые посетил Ивановку, село это своим местоположением удивительно напомнило ему родные Чернухи. «Земелька его есть нагорная. Лесами, садами, холмами, источниками распещренна. На таком месте я родился возле Лубен».

Ивановка действительно очень красивое село, одно из живописнейших на Харьковщине. Помещичий дом стоит на склоне балки, ниже его парк, спускающийся к пруду. Среди деревьев тут возвышается громадный дуб, в тени которого старчик часто сиживал. Пруд через греблю сообщается с другим, еще большим, за которым — лес. Противоположный берег крутой, там за вершину балки каждый день опускается солнце.

Долго шел Григорий Саввич, шел под ливнями и в метели, видел смерч и радугу; вот и добрел, наконец к самому краю земли, за которым — уже неизвестно что. Боялся ли он смерти? Страх смерти, говорил он недавно Михаилу, сильнее всего нападает на человека к старости его. Нужно заблаговременно вооружиться против этого врага, не умствованием, потому что оно тут не помощник, а мирным расположением своей воли к тому, что рано или поздно должно произойти с каждым. Этот душевный мир приготовляется в человеке постепенно; тихо и тайно растет и усиливается в сердце особое чувство — чувство того, что он исполнил обращенный к нему завет матери-природы: «Сие чувство есть венец жизни и дверь бессмертия».

Однажды — так повествует предание — больной уже старец вышел из своей комнаты, и его долго не могли найти, пока хозяин дома не обнаружил Сковороду в отдаленном углу парка за непонятным занятием: тот копал землю заступом. «Что это, друг Григорий, чем это ты занят?..» — «Пора, друг, кончить странствие!» — ответил Сковорода.

Он ходил и прощался со всем. В последний раз опускалось перед ним усталое земное светило; шелестела вокруг листва, прах и пепел. И ветряк, словно образ мимоидущего людского времени, в последний раз махал ему деревянными руками.

За несколько дней до кончины он попросил, чтобы над его могилой сделали надпись: «Мир ловил меня, но не поймал». 29 октября 1794 года по старому стилю утром, на рассвете, исполнив все «по уставу обрядному», Григорий Саввич Сковорода тихо и спокойно расстался со своим старым «тельником».

Косная материя приняла человеческую персть в свой глухонемой круг. Что ж, всему есть предел — жизни, книге, песне. Только у души человеческой нет предела.

И потому скажем, вспоминая своего Григория Саввича:

Радуйся, смерть презревший и жизни вечной вкусивший!

Радуйся и ты с ним и с нами, черная земля, щедрая земля, дорога бесконечная, Родина древняя!

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

февраля 1795 года в своем деревенском уединении Михаил Ковалинский дописал последнюю строку биографии покойного учителя. После этого он недолго прожил в Хотетове. Возвратившись в столицу, вскоре получил назначение губернатором в Рязань, а в начале нового века мы встречаем его фамилию в списке кураторов Московского университета. Рукописи Сковороды Ковалинский постоянно возил с собой. Размножаясь в копиях, они постепенпо становились достоянием столичных читателей. Большие рукописные коллекции стихотворений и диалогов Сковороды в это же время складываются и на Слобожанщине.

В 1798 году в Петербурге издательством Академии наук была выпущена в свет небольшого формата киша под названием «Библиотека духовная, содержащая в себе дружеский беседы о познании самого себя». Среди сочинений иных лиц здесь впервые опубликованы большие фрагменты из диалога Сковороды «Наркисс», хотя не указано ни название сочинения, ни имя автора.

Почти тридцать лёт спустя в Москве было издано сразу несколько сочинений Сковороды: «Басни Харьковский», «Беседа двое», «Дружеский разговор о душевном мире», «Убогий жайворонок» и «Брань архистратига Михаила со сатаною». Первый сборник сочинений народного философа, очень неполный по составу и в то же время включающий в себя некоторые тексты, не принадлежащие Сковороде, опубликован в 1861 году в Петербурге.

К столетию со дня кончины мыслителя, в 1894 году, в Харькове под редакцией крупнейшего дореволюционного исследователя творчества Сковороды профессора Дмитрия Багалея был выпущен в свет однотомник сочинений мыслителя, который можно назвать первым научным изданием его трудов.