Василий Шевчук - Командир атакует первым

• Название: Командир атакует первым
• Автор: Василий Шевчук
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

В углу сидел генерал Баранчук. Разговор был, судя по всему, серьезный. Командир дивизии недовольно выговорил Кутихину:

- Что, к тебе вот так, как голые в баню, все подчиненные вваливаются?

Но я уже быстро исправился:

- Товарищ генерал! Разрешите обратиться к командиру полка?

Генерал Баранчук, словно меня не замечая, продолжал:

- Лихие у тебя пилоты, Яков Назарович, лихие.

Кутихин сразу оправился от растерянности - он хорошо знал командира дивизии, его отходчивость.

- Разрешите доложить, товарищ генерал, - это мой помощник по воздушно-стрелковой подготовке старший лейтенант Шевчук!

- А я, наверно, сам не знаю, - перебил его генерал, но уже менее грозно, - если бы еще и в воздухе твои пилоты такие же смелые были, как вот этот начальник "огня и дыма" на земле - совсем хорошо было бы... Ну, что там у тебя? - Баранчук уже успокоился.

Я четко доложил и протянул документы для подписи Кутихину.

- Подожди. Нужно обмозговать, - сказал генерал, поднявшись с топчана. Тяжело ступая, он ходил по землянке несколько минут.

Но вот Баранчук снова сел на скрипнувший под ним топчан и стал задавать лаконичные вопросы, на которые старались так же коротко отвечать то Кутихин, то я.

- Летать хочешь?

- Так точно, товарищ генерал!

- А может (это - Кутихину) летать?

- Так точно, товарищ генерал! За бои над Керчью орден получил.

- Орден сам вижу. Сколько сбитых?

- Четыре, товарищ генерал!

- Когда тебя сбили, сколько немцев было?

- На двоих с капитаном Карначом - десять.

- Какую школу кончил?

- Качинскую.

На лице командира дивизии довольная улыбка. Сам, видимо, учился в этой старейшей летной школе.

- Кто сбил тебя, видел?

Я честно признался, что нет.

- Плохо. Очень плохо. В чем была ошибка?

Вступился Кутихин:

- Товарищ генерал, старший лейтенант Шевчук после возвращения из госпиталя в полк по своей инициативе организовал занятия с летным составом по анализу наших тактических ошибок.

- Да? - Баранчук все еще недоверчиво, но с любопытством, внимательно посмотрел на меня. - Это уже что-то... Ты садись, садись, старший лейтенант. Небось спина болит? - участливо, но не без коварства, предложил генерал.

Тут я согрешил. Поблагодарил генерала, сказал, что о боли давно забыл, и в подтверждение своих слов показал целый комплекс физических упражнений: наклоны корпуса, отжим на руках, поднял стоявшее в углу полное ведро с водой.

- Хватит, хватит, - остановил он, - надорвешься, оставишь Кутихина без руководства "огнем и дымом". Сходи-ка, погуляй. А мы это дело обмозгуем.

Не знаю всех подробностей разговора, который состоялся между комдивом Баранчуком и командиром полка. Много позднее Кутихин в общих чертах передал мне его содержание. Спора никакого не было. Генерал сразу решил оставить меня в полку: "Замордуют его доктора в Москве. Знаю я их...". Речь шла о том, как этот приказ мотивировать, если местные медики вспомнят обо мне снова. И Баранчук со свойственной ему решительностью сказал, что всю ответственность берет на себя.

А со мной разговор был недолгим:

- Хочешь летать - летай. Почувствуешь себя плохо  - сразу пиши рапорт. Найдем место на земле. Воевать придется много, долго и трудно. Слышал небось, наши опять оставили Харьков и Белгород? Всего месяц-то и были в наших руках. Так что война впереди еще большая. - Последние слова генерал произнес непривычно тихо, но тут же исправился: - И запомни, начальник воздушно-стрелковой службы, от тебя во многом зависит, как будет воевать полк. Учить нужно и на земле, и в воздухе. Сейчас, правда, сорок третий год - это не сорок первый и не Испания. Отличные самолеты, и, главное, их много. Но каждый летчик с боевым опытом на счету. "Безлошадных" уже не будет. Фашист еще силен, а бить его надо так же смело, как в сорок первом, но гораздо грамотней, умней, расчетливей. Правильно я говорю, старший лейтенант?

- Так точно, товарищ генерал! - выпалил я, а в душе, словно песня, звучал его напутственный приказ: "Летай!.."

Если бы в то время кто-нибудь спросил: "Зачем тебе нужны все эти хлопоты, волнения? Неужели ты думаешь, что без тебя наша авиация не одолеет врага, а без твоего личного участия в боях война продлится хоть на день дольше?" - ответ был бы один: по-другому мы, советские люди, не только поступать не можем, но даже думать иначе не имеем права - время сейчас суровое, военное время.

Каждый день начинался с прокладки линии фронта на карте-миллионке в коридоре штаба полка. Она проходила от Баренцева моря к Ладожскому озеру, далее по реке Свирь к Ленинграду, оттуда на юг. У Великих Лук кривая поворачивала на юго-восток, а в районе Курска образовывала огромный выступ, глубоко вдававшийся в расположение немецких войск. Далее от района Белгорода линия фронта шла восточнее Харькова, а потом по рекам Северский Донец и Миус тянулась к восточному побережью Азовского моря. Первомайский приказ Верховного Главнокомандующего, подводя итоги зимней кампании этого года, подчеркивал, что наступательная сила Красной Армии возросла, что наши войска не только оттеснили немцев с территории, захваченной летом 1942 года, но и заняли ряд городов и районов, находившихся в руках врагов около полутора лет. Фашистам оказалось не под силу предотвратить наступление Красной Армии.

Даже для контрнаступления на узком участке фронта в районе Харькова гитлеровское командование было вынуждено перебросить более трех десятков новых дивизий из Западной Европы. Немцы рассчитывали окружить советские войска в районе Харькова и устроить нам "немецкий Сталинград". Однако попытка ставки Гитлера взять реванш за поражение на Волге провалилась.

За время войны мы научились за четкими короткими строками праздничных приказов видеть больше, чем сказано. Связывая положение линии фронта с населенными пунктами, упоминающимися в приказе, нетрудно предположить, что в районах Курска, Харькова, да и на других участках обстановка остается сложной. Недаром партия, правительство пламенными словами приказа Верховного Главнокомандующего вдохновляли армию и народ на суровую и тяжелую борьбу, на полную победу над гитлеровскими извергами, не скрывая, что она потребует больших жертв, огромной выдержки, железной стойкости...

Это хорошо понимал каждый советский человек. Получая новые истребители прямо на заводском аэродроме, мы видели, с каким огромным напряжением работают труженики тыла. Усталые от многочасовой, а иногда и бессменной работы, изможденные голодом лица. Не хватало места в цехе сборки (количество выпускаемых самолетов все время увеличивалось) - люди работали под открытым небом, невзирая на непогоду, забывая о себе, усиленно старались соблюсти все правила технологии. С большой тщательностью заворачивался каждый шуруп, подгонялись друг к другу куски обшивки. Инженеры, техники-эксплуатационники завода затрачивали массу времени, чтобы помочь нашему техническому составу как следует подготовить самолеты к полетам.

Полеты... Как на праздник, шли наши летчики на аэродром. Обо мне и говорить нечего. Первого мая, год назад, я провел свой последний воздушный бой, и вот сегодня, пятого мая, снова сажусь в кабину истребителя. Перед этим я выполнил несколько контрольных полетов с майором Карначом. Степан, недавно назначенный заместителем командира полка, сам предложил слетать со мной. Сделали с ним на спарке несколько кругов, потом сходили в зону, на пилотаж. Я очень старался все сделать "по пулям". Как положено, после выполнения упражнений подошел к Степану.

- Разрешите получить замечания! Степан улыбнулся, хлопнул по плечу:

- Рад за тебя, Василий. При всем желании придраться практически не к чему. Недаром тогда, в госпитале, Дмитрий Глинка рассказывал, как ты И-16 на фуражку во время посадки "притирал". Давай, Василь. Сейчас командиру полка доложу - и двигая сам.

Приятно, когда тебя хвалит такой летчик, как Степан Карнач. Но если бы он знал, сколько раз я за этот год "побывал" в воздухе. Да, начиная с Тбилиси, когда я, почувствовав, что поправляюсь, проводил тренажи в нашей маленькой комнатке, на протяжении многих месяцев не пропускал ни одного дня, чтобы мысленно не слетать. Повторял, как таблицу умножения, действия по управлению самолетом - от взлета до посадки. Ну а когда стали получать самолеты, я уж каждую свободную минуту проводил в кабине "яка".

И вот уже есть от командира добро на вылет. Волнуюсь не меньше, чем перед самым памятным полетом - первым самостоятельным. Сейчас решится все, и окончательно - быть мне или не быть летчиком-истребителем, воевать или не воевать?!

Во время контрольных полетов я точно соблюдал условия упражнения. Старался все делать плавно, четко. Даже в пилотажной зоне не допускал больших перегрузок, чтобы меньше было ошибок. Степана Карнача я знал хорошо. На земле он простит тебе многое, в воздухе - ни малейшей оплошности. А я во что бы то ни стало хотел добиться права на самостоятельный полет. Решение принято давно: как только поднимусь в небо - буду пилотировать так, чтобы испытать на прочность позвоночник да и все физические возможности. Я всегда помнил слова подполковника Кутихина: "В бою нужно пилотировать на пределе, а может быть, и выше предела прочности - и своей, и самолета".