Павел Шестаков - Омут

• Название: Омут
• Автор: Павел Шестаков
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1986

Действие нового романа П. А. Шестакова происходит в начале 20-х годов в одном из крупных южнорусских городов. Основу сюжета составляет борьба с контрреволюционным подпольем, которое в последней, отчаянной попытке нанести удар молодой Советской власти идет на прямую смычку с бандитизмом. На страницах романа читатели встретятся с героями, знакомыми им по роману «Взрыв»: Андреем Шумовым, Максимом Пряхиным и другими.

Книга адресована широкому кругу читателей.

---

— Что это вы, Юра? Вы совсем не похожи на жениха. Выше голову! Обещаю, что не буду сварливой женой. И не успею надоесть вам. Наш брак будет очень короток.

Она сказала это шутливо, нарушив собственный запрет, не подозревая, что вовсе не шутит, и каждое прозвучавшее слово — горькая истина.

Увлеченные разговором и поглощенные тем новым вниманием, которое возникло у них друг к другу, Юрий и Софи приблизились к главной улице, когда рядом, прямо перед ними, на перекрестке раскатисто зазвенела медь военного оркестра. Оркестр шагал по Соборной, а за ним на такой же скорости прямо по трамвайному пути двигался грузовой автомобиль с откинутыми бортами. В открытом кузове, убранном красными полотнищами, был установлен красный гроб. За грузовиком шли красноармейцы в трофейных английских ботинках и в гимнастерках с красными полосами на груди. Примкнутые штыки колыхались над головами.

На одной из лент, опоясывающих цветы у гроба, Юрий прочитал: «От Всероссийской Чрезвычайной…» — и все понял.

— Это тот самый… один из главных… я видел сегодня в газете… — понизив голос, сказал он.

Софи сразу вспомнила «военный совет в Филях».

«Однако они не откладывают свои решения в долгий ящик», — подумала она с удовольствием.

— Я знаю. Его застрелил бандит.

— Неужели из людей…

— Да, Техник знал.

— Как неосторожно!

— Почему?

— Они бросили перчатку.

— Не только перчатку, как видите. И свинец.

— Но именно сейчас, когда мы…

— Это было продумано. Пустить собак по ложному следу.

— Вы уверены?

— Да не все ли равно, в конце концов! Одним большевиком меньше — вот что главное.

Процессия, военные и сопровождающие, проходила мимо.

Музыка лилась скорбно и торжественно:

Вы жертвою пали в борьбе роковой,
В любви беззаветной к народу,
Вы отдали всё…

— Все отняли, — сказала Софи. — Ну, этот хоть получил по заслугам. Послушайте, Юра, пойдемте следом, на кладбище, а?

— Стоит ли?

— Я хочу увидеть, как его положат в могилу. Своими глазами. Вас это шокирует? Поверьте, я не всегда такая была. Поверьте!

* * *

Ей вспомнился Великий четверг в восемнадцатом, в недавно занятой станице.

Еще доносится, постепенно отдаляясь, орудийный грохот, а в тесной церкви священник читает евангелие. Тесно, потому что в храме много раненых. Некоторые осторожно поддерживают подвязанные платками руки. Пламя желтых свечей оттеняет осунувшиеся лица. Служба кончается…

Софи выходит на паперть. Из церкви еще тянет ладаном, а рядом благоухает только что распустившаяся сирень. По улице, трепеща на воздухе, дрожа, плывут огоньки. И Софи осторожно несет свечу, прикрывая от свежего предрассветного ветерка. И вдруг он доносит другой, совсем не весенний запах, от которого сразу возникает тошнота.

— Что это? — спрашивает она у раненого на костыле.

Ей хорошо знаком этот запах, но откуда он сейчас, здесь?

— Повешенные. Третьего дня повесили пленных комиссаров.

— И до сих пор?..

— Велено не снимать. Для острастки.

— Как отвратительно, — шепчет она.

И еще долго любая казнь вызывала в ней отвращение. Пожалуй, до той самой страшной минуты, когда сжала она в ладонях голову Мишеля…

— Пойдемте, — согласился Юрий.

Почти полтораста лет стекались в этот южный город люди разных национальностей и религий. Жизнь сводила их вместе, селила бок о бок, но смерть разводила вновь по традиционно положенным каждому местам вечного успокоения. Кроме русских, в городе были греческое и армянское, еврейское, татарское и даже лютеранское кладбища. И лишь одно нарушало жесткий принцип «каждому свое». Здесь не рябило в глазах от сонма ангелов из мрамора всех оттенков, от черного до розового, не сверкали золотом титулы и эпитафии Называлось кладбище — Братское. Именно на нем похоронили в ноябре семнадцатого первых павших красногвардейцев. Теперь рядом с ними пришел черед лечь и Науму.

Машина проползла узкой аллейкой и остановилась у заранее вырытой могилы. Провожающие в последний путь сгрудились поодаль, красноармейцы приставили винтовки к ноге. Оркестр умолк. Начался траурный митинг.

Софи и Юрий не стали смешиваться с толпой. Они поднялись на холмик к единственной на кладбище могиле с памятником. Лежал под ним известный в прошлом веке в городе чудак и вольнодумец, не пожелавший разделить с высокопоставленными родичами фамильный склеп. Согласно его последней воле на простой гранитной глыбе была высечена иронично-философская надпись:

Уходит человек из мира,
Как гость с приятельского пира.
Он утомился кутерьмой,
Бокал свой допил, кончил ужин:
Устал. Довольно. Отдых нужен.
Пора отправиться домой!

Совсем другие слова звучали внизу, на митинге.

Коренастый человек с крупной, гладко выбритой головой, сжав в руке фуражку, говорил, сопровождая речь энергичными, напористыми жестами.

Слышно было не все. Долетало отдельное:

— Свободный народ не забудет… Враг поплатится… Нет силы, которая может остановить… Пролетарская революция неудержимо… Пусть знают затаившиеся…

— Это мы, — сказала Софи. — Мы знаем.

— Кто он?

— Третьяков, председатель ВРК.

И подумала: «Если бы пулемет…»

Однажды, когда красных выбили с позиции и те отступили, бросив пулеметную ячейку, на железнодорожной ветке, пересекавшей поле боя, появился бронепоезд. Он чем-то напоминал этого выступавшего большевика, такой же наполненный сокрушающей силой. Белые дрогнули, залегли, начали отступать перед стальной махиной.

Подчиняясь одному ожесточению, Софи скатилась в наспех подготовленное укрытие и, развернув пулемет, выпустила очередь. Пули били по броне, отскакивали в бессилии, а состав надвигался, казалось, готовый свернуть с рельсов и раздавить ее вместе с маломощным оружием.

Но тут рявкнуло сзади трехдюймовое орудие, и снаряд снес взятую в железо паровозную трубу. Он не повредил, в сущности, бронепоезд, но дым повалил вниз, окутывая вагоны, и казалось, он горит, вспыхнул. На короткое время этот дым помешал вести придельный огонь, и она успела отползти к своим, глотая неудержимо хлынувшие слезы…

— Революция победит, — заканчивал речь Третьяков, — в мировом масштабе!

Красноармейцы вскинули винтовки.

Залп! Второй…

— Мне кажется, что они стреляют в нас, — сказал Юрий.

Оркестр грянул, перейдя с траурной мелодии на мажор революционного гимна:

Это есть наш последний
И решительный бой…

— Пойдемте, — попросил Юрий.

Они начали спускаться на аллею, по которой шел тем временем, другой человек, тоже стоявший во время похорон в стороне, Максим Пряхин. Толпа разделила их, и Юрий не заметил Максима, но Максим увидел Юрия. В ревнивое и уязвимое сердце Пряхина кольнуло: «Офицерик-то с барышней, а Танька с его дитем…» Стало жалко сестру, но тут же подумалось: «А может, оно и к лучшему? Пора же им наконец развязаться. Белую кость не перекрасишь. Небось смерти Наума радуется… Эх, Наум, Наум! Как же это тебя угораздило!..»

— Пряхин! — прервал его размышления громкий голос.

Максим оглянулся и остановился.

Окликнул его Третьяков, который шел, смешавшись с товарищами.

— Здравствуй, Пряхин.

— Здравствуй, Иван Митрофанович.

— Сторонишься товарищей?

— С чего ты взял?

— За спинами хоронишься.

Такой разговор был Максиму не по душе.

— Хорониться за спинами не привык. Пришел последний долг отдать. Мы с покойником вместе под деникинской петлей ходили.

— А теперь его пуля настигла.

— Упрекаешь?

— Упрекаю. Бросаешь товарищей в трудный час.

— А кто его трудным сделал? Протянули руку, а вам не хлеб, а камень…

— Ну, здесь спорить неуместно. Советую самому над его могилой подумать.

— За совет спасибо, только я уже подумал.

И, повернувшись, он пошел мимо Третьякова к влажному еще холмику, чтобы бросить на него последнюю горсть земли.

А тем временем Юрий, к счастью не видавший Максима, потому что встреча заставила бы его вспомнить о Тане, наткнулся на совсем другого знакомого. Тот тоже стоял в стороне на похоронах. Но все они стояли с разными мыслями и чувствами.

— Шумов! Ты-то что здесь делаешь?

Мысли и чувства Шумова были глубоко скрыты, и Муравьев не догадался о них.

— Позволь прежде поклониться даме. Целую ваши ручки, мадемуазель.

— Здравствуйте, ваше степенство.

Софи испытывала неприязнь помимо воли.

— Вы по-прежнему недолюбливаете коммерцию?

— А вы решили открыть похоронную контору?

Шумов улыбнулся.

— До революции это было прибыльное дело.