Валентин Берестов - Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания

• Название: Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания
• Автор: Валентин Берестов
• Издательство: Издательство имени Сабашниковых, Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-8242-023-8

Имя Валентина Берестова широко известно читателям. Двухтомник избранных произведений — итог его многолетней работы в литературе. В первый том вошли ранние стихи, повести и рассказы об археологах, мемуары о детстве и другие сочинения.

---

Глава седьмая

1

Вот уже третий день мы чутко прислушиваемся к каждому пролетающему над нами самолету: ждем Толстова. Иной раз какой-нибудь самолет пронесется очень низко над нами и даже сделает круг над лагерем — посмотреть, что это такое. Но мы не решаемся приветствовать его, махать руками: вдруг это еще не Толстов. С нашим фотографом Юрием Александровичем Аргиропуло однажды произошел такой случай: он ушел из лагеря фотографировать соседнюю крепость. В ожидании подходящего освещения сидел на башне. В это время над ним пролетал самолет. Фотограф радостно приветствовал его. В ответ самолет пошел на посадку. Из кабины вышел встревоженный летчик и спросил у Юрия Александровича, что с ним случилось, есть ли у него вода и не нужно ли его куда-нибудь доставить. Поэтому делать какие-либо знаки самолету в пустыне рискованно.

На самом деле Юрия Александровича зовут Георгий Ахиллесович. Он бывший актер и до сих пор каждый Новый год выступает перед детьми в роли Деда Мороза. Сейчас он курсирует из отряда в отряд. Всюду открываются погребения, которые нужно фотографировать. В свое время мы прозвали Юрия Александровича Анекдопуло. Он не просто рассказывает анекдоты, но коллекционирует их, распределяет по сериям. Лучшие же его анекдоты — это те, которые произошли с ним самим.

Он неистощим. Недавно мы слушали его целый вечер. Герману Баеву (он лежал больной в соседней палатке) показалось, что он присутствует на деревенских похоронах: мы выли. От смеха.

Впрочем, рассмешить нас сейчас чрезвычайно легко: у нас прекрасное настроение. Вот один из рассказов Аргиропуло, вспоминая который мы хохотали несколько дней.

К Юрию Александровичу пришел столяр-краснодеревщик дядя Миша полировать мебель. Он занимался своим делом и все время напевал одну и ту же фразу: «А вот он едеть, едеть, едеть». — Кто едет, дядя Миша? — спросил Аргиропуло. — Куда едет?

— Эх, милый, — вздохнул дядя Миша, — из песни слова не выкинешь.

Однажды в Каракумах Аргиропуло решил построить фотолабораторию. Глины и песка для этого было сколько угодно. А воду берегли: ее возили с дальнего колодца. Злые языки говорили, что Аргиропуло выпрашивал для своего строительства помои на кухне.

Наконец лаборатория была готова. Аргиропуло вставил в окна красные стекла, и тут как раз кончились раскопки и нужно было уезжать.

Но подвиг строителя не остался невоспетым. В стенгазете Аргиропуло был изображен в виде древнегреческого бога, а под рисунком поместили такое четверостишие:

Кто средь песков возродил величие храмов Эллады,
Кто над пустыней воздвиг краснооконный дворец?
Сын Ахиллеса, титан, Аргиропуло, муж богоравный,
Глину с водою смесив, создал сей дивный чертог.

2

Самолет прилетел после обеда, когда мы дремали в палатках. Он приземлился возле душа, обдав его пылью. Мы соскочили с кроватей и, на ходу продирая глаза, кинулись к самолету.

Один за другим на лагерный такыр вышли С. П. Толстов, Александра Семеновна Кесь, известный геоморфолог, знаток среднеазиатских пустынь, Татьяна Александровна Жданко, этнограф, Борис Васильевич Андрианов, исследователь древнехорезмийских каналов и составитель их карты, Нина Николаевна Вактурская, специалистка по средневековому Хорезму, и несколько растерянный человек в макинтоше — доктор. Вместе с ними появился толстый белый щенок.

— Это Газик, — представила Татьяна Александровна. — Шоферы подобрали его в пустыне. Его назвали так потому, что уж очень быстро он «газовал» за машиной.

Сергей Павлович всматривается в лица встречающих.

— Какие-то вы все необычные!

— Отряд возбужден находками, — доложили ему.

Толстов по своему обыкновению хочет сразу же отправиться на раскопки. Прямо с нашего импровизированного аэродрома. Нам стоило большого труда убедить его хотя бы попить чаю.

Начальник экспедиции сразу же включается в нашу жизнь. Не успели мы внести чемоданы в его палатку, как Сергей Павлович просит напомнить мелодию нашей любимой песенки и запевает вместе с нами:

Я верю, друзья, караваны ракет…

Толстов находит образ — «на пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы» — нелогичным: вы впервые вступаете на чужую планету, а там уже кто-то прошел. И все-таки здорово звучит! Сидим на раскладушках, на баулах. Сергей Павлович вспоминает блоковских «Скифов». Между прочим, один революционный художник так вдохновился этими стихами, что форму для Красной Армии создал по скифским образцам. Буденовка — это же скифский островерхий башлык!

Мильоны — вас. Нас тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными очами!

— Сколько неточностей в одной строфе! — удивляется Толстов. — «Тьма» меньше, чем миллион, это всего лишь десять тысяч. Скифы — европейцы. Раскосых очей не было даже у саков, азиатских скифов, они же европеоиды и говорили на языках североиранской группы. А строфа тем не менее прекрасна!

Пьем чай. В дверь столовой глядит залитая солнцем пустыня. Сергей Павлович то и дело — поверх наших голов — смотрит на нее. И опять стихи:

Не терплю богатых сеней,
Мраморных тех плит;
От царьградских от курений
Голова болит.
Душно в Киеве, что в скрине,
Только киснет кровь!
Государыне-пустыне
Поклонюся вновь!

— Государыня! — повторяет Толстов. — Вот как надо относиться к пустыне. Уважать ее надо, уважать, а не кокетничать, не пижонить, не позволять с нею легкомыслия, небрежности, фамильярности. Вот вы (он кивает в мою сторону) назвали книгу «Приключений не будет». Приключений в пустыне вообще не бывает. А если бывают, то это уже не приключения, а безобразия. И если мы научимся уважать государыню пустыню, то и она ответит нам уважением. И откроет, выражаясь высоким штилем, свои тайны, свои, понимаете ли, клады.

Все это произносится в присущей Толстову страстной полемической манере. О чем бы ни беседовал Сергей Павлович, он как бы обращается к некоему оппоненту, которого надо во что бы то ни стало переубедить или разнести в пух и в прах. Даже когда все присутствующие полностью согласны с Толстовым. Он и любимые стихи читает так, будто хочет раз и навсегда убедить слушателей в их красоте и совершенстве.

3

Золото Толстову показали еще в лагере. Следуя экспедиционной традиции, Сергей Павлович сначала спрашивал каждого из нас: «Ну, что вы об этом думаете?» А потом уже говорил сам.

Больше всего ему понравился золотой колпачок. Волна, завивающаяся в спираль, — любимый узор древних хорезмийцев. Здешние скифы испытывали влияние Хорезма и сами участвовали в создании его культуры.

Затем начальник экспедиции отправился на раскопки. Все погребения к тому времени были полностью расчищены. Лоховиц заранее продумал маршрут: от самых бедных находок к самым поразительным.

Первым встретил Толстова Саша Оськин. Сергей Павлович спустился по длинному дромосу в разграбленную могилу. Тут было женское погребение. На месте оставались только ноги, под ними огромное ребро какого-то животного. (Символ того, что женщина создана из ребра, шутили мы.) У одной из стенок лежали отшлифованный камень с углублением — «алтарик», тоненькая каменная пластинка и похожая на бочонок тёрочка для краски. Тут же были найдены комок голубой краски и костяной цилиндрик, из которого торчало несколько волосков (может быть, кисть).

Толстов долго пробыл на этом кургане: Саша делился сомнениями и гипотезами.

Потом все направились ко мне. Дромос в моем кургане был пошире. Его пересекала широкая красная полоса — следы огня на песке. Видимо, здесь погребальный обряд требовал, чтобы покойника отделила от мира живых стена огня.

Толстов увидел разбитые и разбросанные грабителями кости, посочувствовал мне и утешил:

— Зато ваш курган — самый богатый из всех, возможно, даже царский, потому его так и ограбили.

Я показал Сергею Павловичу бронзовую стрелочку, гайку, «колокольчик», обломки ножа и, наконец, то, чем особенно гордился. Погребение разрушено до такой степени, что нельзя определить, как ориентирован скелет, а это важно для науки. Но мне удалось найти на каменистом дне ямы еле заметные отпечатки костей ног, и теперь я уверенно утверждал, что покойник лежал когда-то головою на восток.

— Поздравляю, поздравляю, — похвалил Сергей Павлович. И я вместе со всеми двинулся на Анин курган. Оттуда торчала металлическая лестница. Сверху погребение выглядело эффектно: отчетливое плетение циновки, лежащие на ней кости, ножи и удила у плеча, бляшки у ног, след щита, стрелы и ни одной лишней пылинки. Сергей Павлович спустился по лестнице, устроился у края циновки, чтобы не повредить ее, и долго рассматривал каждую вещь. Аню он поздравил куда горячее, чем обладателей «царских» курганов, меня и Оськина.