Борис Изюмский - Небо остается...

• Название: Небо остается...
• Автор: Борис Изюмский
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Во второй книге автор знакомит читателя с дальнейшей судьбой героев романа, прошедших нелегкий путь последних двух лет войны и вернувшихся в Ростов.

---

Рядом небрежно развалился на стуле гитлеровец с железным, крестом на мундире, безупречно прямым носом и шрамом-подковой под глазом. На черном бархатном околышке его фуражки виднелся череп из блестящего металла.

Молодой немец назвал Оле ее номер — 13867 — и потребовал, чтобы она повторила его по-немецки. Оля ошиблась, он написал ей номер на руке химическим карандашом.

Перед выходом из комнаты Оля услышала, как немец со шрамом спросил у Нади:

— Флигерин? (Летчица?)

— Да, — бесстрашно ответила Надя.

— Много наших убила?

Оля оглянулась. Гитлеровец смотрел, на Надю с ненавистью.

Надсмотрщица вытолкнула Скворцову за дверь:

— Марш! Ферботен! (Запрещено!)

После канцелярии заключенных повели в баню — мрачное помещение, внутри похожее на неглубокий колодец со скользкими стенами.

Их остригли женщины в черных фартуках, с большими ножницами. Галя с отчаянием посмотрела на свои косы, упавшие в кучу льняных, каштановых, седых, золотистых волос. Продолжали металлически лязгать ножницы.

— Раздеваться! — приказала надсмотрщица и жестом показала, что именно они должны делать.

Полетели на пол выцветшие гимнастерки, разноцветные кофты, платья с короткими и длинными рукавами, белье в кружевах и простенькое. Собирались в кучу легкие босоножки, армейские сапоги, изящные красные туфли с ремнями-переплетами, спортивные тапочки, лакированные лодочки, высокие ботинки со шнурками.

Женщины в полосатых платьях сортировали обувь, одежду, набивали ими большие мешки, проворно завязывали и отволакивали к стене. В дверях гоготали эсэсовцы. Оля понуро стояла, стыдливо прикрывшись руками.

— Дезинфекция! В зауну! — прокричала надсмотрщица, заталкивая женщин в подвал без окон. Их поставили под ледяные струи душа, облили вонючей жидкостью, пахнущей раздавленными клопами. От нее сразу вскочили волдыри. Затем выдали полосатые, синие с черным, похожие на мешки, платья, вместо чулок — зашитые с одной стороны рукава каких-то тонких кофт, тяжелые деревянные колодки, обтянутые бурой клеенкой, — здесь их называли крейсерами.

Наконец вывели во двор. Наголо остриженная, в колодках, в арестантской одежде, стояла Оля под чужим небом, холодным ветрам, без фамилии, только с номером.

Уже под вечер партию рассовали по разным баракам — блокам.

Оля, Надя и Галя оказались вместе.

…В три яруса высились, словно закопченные, нары, похожие на лотки. В этой части барака — штубе, — тускло освещаемой единственной подвесной лампой, за длинным столом сидела женщина и шила, другая на незнакомом Оле языке громко читала стихи, третья била вшей на одежде…

Увидя вошедших, кто слез сверху, покинув свои лотки, кто высунулся из них и уставился на новеньких с любопытством.

— Откуда, дядецки? — спросила та женщина, что шила у стола, оставив свое занятие. У нее живые, густо-янтарные глаза, маленький вздернутый нос на добром лице.

Они ответили.

— О! Россиянки! А я естем полька… Ядвига, — она улыбнулась, высоко открыв десны. — Размовлям трохе по-россыйску… Разумешь?

— Кто из Советского Союза? — громко спросила Надя. Отозвались двое: девушка с нездоровым, желтого цвета лицом сказала, что она из Одессы, а коренастая, темноволосая — что из Смоленской области.

В барак вошла миловидная женщина с волосами до плеч, в синем, подчеркивающем стройность, платье. У нее фиалковые глаза, нежная кожа лица.

— Цуганги, ко мне! — приказала она, и Ядвига подтолкнула Олю:

— Пойдем, то так новичушек называен. А я перекладавач буду… як то — переводчица, тлумачич… Разумейте?

— Я ваша пани блокова Анель Ожаговска, — строго объявила женщина, подозвавшая их. — Здесь вам не курорт… Завтра будете распределены по рабочим командам. Исполнительность, усердие и — никаких жалоб. За нерадивость — карцер, лишение пищи. За саботаж — экзекуция. Каждое утро, в три часа, — поверка, аппель. На сборы, уборку коек пять минут. Вот ваши койки.

Анель указала рукой на ярусы справа и ушла.

Надя забралась на верхнюю нару. Галя вместе с Олей устроились внизу. Вскоре рядом с ними села Ядвига, спустилась Надя.

— Анель только с виду ангел, а сама есте змия жултошкура, пшед ними выслугавце… Ховала в Кракове своего коханка, не знала же он ест партызанем… А главный зверж — ауфзеерка Кифер, надзирательница… Вы тылько слез своих не показывайте, не оправче для них радошчи…

Ядвига рассказала, что в лагере она уже более полугода. Сюда попала после того, как каратели разгромили их партизанский отряд в Староховицких лесах.

— Понадобились им, сволочам, косы мои! — с болью, сказала Галя, все еще не примирившаяся с этой утратой.

— А як же, — ответила Ядвига, — комендант Гротке продает влосы для матрасув — пулмарки за кило. Моя знайкома работает в канцелярии и там виджала паперы… бумаги… Для якыхсь науковых опытов продает нас Гротке по 170 марок за голову…

Они тяжко помолчали. Наконец Ядвига сказала:

— Ну, пора и спать, девочкы. Завтша день с непривычки важки будет… тяжелым…

Оля долго не могла уснуть. Впивались в бок деревянные стружки матраца. Жалили клопы. Тревожил осатанелый, хриплый лай собак. Мимо окон барака, подсвечивая карманными фонариками, гортанно галдя, шастала охрана. Кто-то из женщин вскрикивал во сне. Галя пробормотала: «Мама… мамочка» — и всхлипнула, прижалась к Оле. Душил спертый воздух, вобравший запах параши, прогнившей соломы, пота, нечистого тела. Наконец недолгий сон сморил Олю. Очнулась она от резкого, требовательного крика:

— Аппель! Цельаппель! Аллее раус! (Все выходить!)

Зловеще взвыла сирена. Галю словно ветром сдуло. Оля вскочила, ударившись головой о верхние нары, став босиком на цементный пол, поспешно оделась, прибрала в своем лотке. В это время к ней подбежала Анель и, недовольная тем, как подоткнуто «не в кант» серое одеяло, сбросила его на пол и с размаха ударила Олю ладонью по лицу:

— Перестелить!

Оля оторопела от неожиданности, обиды и гнева. Но пока перестеливала заново, в дверях появилась грузная женщина с гривой медного отлива волос под черной пилоткой, с тяжелым подбородком. Кожаные перчатки доходили у нее до локтей. «Ауфзеерка Кифер», — мелькнуло в голове у Оли. Китель с трудом сходился на груди надсмотрщицы.

У выхода из барака Кифер преградила Оле путь, закрыв собой дверь, приблизила к Оле прыщеватое лицо. Потом отступила, словно раздумав, пропуская Олю. А когда та шагнула вперед, Кифер с криком: «Антретен! (Строиться!)» — ударила ее хлыстом по плечу.

Оля выбежала на плац. Еще сильнее вчерашнего дул ветер с Балтики. Лучи прожекторов словно жгли стоящую толпу узниц. Моросил холодный дождь. На стене белела какая-то надпись. Оля не знала, что это внушение: «Усердие — путь к свободе».

На аппельплаце их продержали часа четыре, бесконечно проверяя: кто умер, кто заболел, все ли номера в наличии. Словно в насмешку, играл вальсы Штрауса лагерный оркестр.

Ноги у Оли окаменели. Холод поднимался к сердцу, пронизывал его. Казалось, еще немного, и она упадет, но по бокам поддерживали Надя и Галя. Ядвига сзади нет-нет да и шептала:

— Крепитесь, кохане…

Женщина, стоящая впереди Оли, в первом ряду, желая согреться, начала крест-накрест похлопывать себя руками. Кифер подскочила к ней и, ударив в лицо свинцовым кастетом, поранила щеку.

— Ты что, зейшла с розуму? — не выдержала и крикнула Ядвига.

— Будете стоять, пока не посинеете, — прохрипела ауфзеерка, пытаясь разглядеть лицо заступницы, — всех на фарш пошлю, крематорская дохлятина! Мистфи! (Грязные скоты!)

Она по-мужски сплюнула сквозь зубы и, косолапя, отошла.

После аппеля выдали гемюзу — баланду из вареной брюквы, и коротконогая бригадирша-капо погнала их команду по Лагерштрассе на работу.

…Оля видела, как тащили бочку с нечистотами женщины, впряженные в повозку. Две другие, в брезентовых рукавицах, забрасывали трупы из штабелей в кузов машины. Молодой немец в черной форме и очках, врезавшись на велосипеде в толпу женщин, сбил с ног старуху и, весело захохотав, покатил дальше. Проехал по лагерю какой-то важный эсэсовец на мотоцикле, — с волкодавом в коляске.

Команде, в которой были Надя и Оля, выдали на складе широкие тачки и привели на вокзал. С перрона на платформу, труженную влажным темным песком, переброшены доски. Песок надо было вывезти на пустырь, шагов за двести.

Нагрузив тачку, Скворцова начала опускаться по сходням, но у самого перрона тачка вильнула, накренилась, и немного леска просыпалось. Немедленно рядом очутилась высокая молодая ауфзеерка с совиными глазами, хлестнула Олю плетью.

— Нихтснутц! (Ничтожество!)

Овчарка положила Скворцовой на плечи лапы и жарко задышала в лицо, ожидая команду «Фас!», чтобы загрызть.

— Ральф, фу! — отозвала эсэсовка собаку, и та неохотно сняла лапы.