Олеся Николаева - Любовные доказательства

• Название: Любовные доказательства
• Автор: Олеся Николаева
• Издательство: Вече
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-4444-0494-2

В сборник рассказов О. Николаевой вошли как новые, так и уже полюбившиеся всем истории.

Только пережив драмы и трагедии, потеряв близких или встретив настоящую любовь, мы начинаем понимать, что самое главное в этом мире не деньги или карьера, успех и красота, здоровье и богатство а люди — те, кто нам близок, те, кого мы мимолетно задеваем в транспорте, и даже те, кого мы считаем своими врагами. Ведь только в глазах другого человека мы можем по-настоящему разглядеть самих себя и обрести подлинное счастье…

---

Сквозь приоткрытую дверь отец наблюдает, как удаляется его сын. И даже если в последний момент он крикнет ему: «Я тебе запрещаю! Вернись!», тот все равно уйдет. И отец — молчит…

Чуть левее — на одном из стеллажей — стоит фотография отца Василия, которого мы называем pere Basil, потому что он — француз. Pere Basil стоит в полный рост, облеченный в шелковую греческую рясу и клобук, и держит над головой хоругвь. Это я сняла его на празднике Успения в Псково-Печерском монастыре.

Pere Basil был когда-то католическим монахом и принадлежал к ордену бенедиктинцев. Потом — подвизался в униатском монастыре в Иерусалиме. А теперь он — православный священник и служит на деревенском приходе в Чувашии. Чуваши — эти хранители чистоты православия — его не признали, приняв за еврея (из Иерусалима!) и за масона (говорит как-то не по-нашенски, с акцентом). «Сколько ты заплатил нашему владыке, чтобы он дал тебе это место?» — гневно вопрошали они.

Но русское меньшинство в нем души не чает, особенно бабки, потому что он служит строго по уставу, и его службы длятся иногда по восемь-девять часов.

— Почему-то в этой деревне очень пьют, — жаловался мне недавно pere Basil. — Недавно я венчал жениха и невесту, так молодой муж так погулял на свадьбе, что через три дня умер. Я же его и отпел.

Pere Basil тоже ночевал на моем ковре…

Над perом Basilем — чуть выше — стоит резной деревянный ангел. Его мне подарила одна милая женщина в связи с моим рассказом «Кукс из рода серафимов», герой которого вырезал деревянных ангелов.

Сам он был уродец и очень страдал, что и воскреснув, останется таковым. Сюжет этот — рикошетом — вернулся ко мне в Александрии, когда я рассматривала саркофаги: там тоже был один такой карлик, который, мечтая воскреснуть в преображенном виде, заказал себе огромный двухметровый саркофаг.

В Александрию же мы приплыли на пароходе с Булатом Шалвовичем Окуджавой и после «саркофага» решили прокатиться до пристани на арабской бричке, запряженной тройкой вороных. Сторговавшись за пять долларов, я забралась на козлы рядом с возницей, а Булат Шалвович расположился в повозке. С моря дул густой блаженный ветер вечности и свободы. Возница оценивающе взглянул на меня и передал мне вожжи. Кони понеслись по мостовой, и бричка запрыгала по ее овальным булыжникам, распугивая народ. Покачиваясь на козлах в такт летящим коням, я чувствовала себя то ли Клеопатрой, то ли царицей Савской: мне казалось, что я уловила РИТМ…

Мы подъехали к Александрийскому маяку, седьмому чуду света, и возница повел нас в бессмысленный музей картонных и выцветших от времени рыб, который располагался внутри. Побродив по нему из вежливости, мы снова влезли в свою пролетку и отправились на корабль.

Теперь уж кучер управлял сам, лихо заворачивая на узенькие улочки и щелкая для острастки кнутом. Вдруг он остановился возле крошечной ювелирной лавочки и сделал нам знак — слезать.

— Вы должны здесь непременно что-то купить: так, сувенир, — объяснил он на тарабарском наречии. — Иначе я вас дальше не повезу. И вы опоздаете на корабль.

Перевернув всю лавку, я выбрала наконец золотые сережки с камнями из Красного моря, по которым когда-то проходил со своим народом сам Моисей.

— O, Moses, Moses, yes, yes, — кивал мне головой торговец.

И Булат Шалвович, повертев камушки в руках, сказал:

— Теперь тебе будет о чем вспоминать.

Через два с половиной года мы сидели с ним рядом на каком-то вечере, и я, взяв себя за мочку уха с серьгой, сказала:

— Вот. Помните, как мы покупали их в Александрии?

— В Александрии? — удивился он.

— Ну да. Сначала мы катались в чудной повозке, потом заехали на Александрийский маяк, потом возница завез нас в лавочку, и там…

— Правда? — недоверчиво переспросил он. — Так ты утверждаешь, что мы были в Александрии?..

Возле ангела лежит серый камень с застывшими каплями крови святого мученика Василиска. Он был убит гонителями в Команах и скинут в источник. По преданию, все камни на дне источника покрылись несмываемыми каплями его крови. Местное поверие гласит, что тому, кто вытащит из воды такой камень, отпустится какой-нибудь грех.

Мой муж нырял трижды в ледяную воду. Наконец, он поднял над головой большой серый камень, на котором действительно отпечатались красные брызги.

Этот сюжет понравился писателю Битову, и он забрал его себе, поблагодарив за это, в свою очередь, моего мужа в предисловии к своему роману «Ожидание обезьян». При этом он назвал его почему-то «послушником».

Впрочем, еще много есть у меня в кабинете и икон, и иконочек, и фотографий, и картин, и картиночек, и всяких штучек, и всякой всячины — «с историями» и без них. Есть у меня и машинка «Эрика», и стаканчик с ручками, и бумага, и карандаш. То есть все, как положено в кабинете писателя, как быть должно.

Только здесь я почти никогда не работаю: то — мужу завтра служить литургию и рано вставать. То — кто-то пришел и пьет чай за моим столом, передвинув рукописи, спрятав машинку в углу. То — дети играют на пианино и поют псалмы — кто во что горазд. То — еще что-нибудь. Потому что — жизнь…

Я дожидаюсь, когда все в доме улягутся спать, пробираюсь на кухню и раскрываю большую коленкоровую тетрадь. Там нет ничего — ни большого письменного стола, ни мягкой лампы, ни полок с книгами, ни картин: только черный квадрат окна перед глазами да обнаглевшие тараканы вокруг.

И все-таки мне очень жаль, что когда мы с мужем отойдем в лучший мир, дети разгребут в моем кабинете это скопище как бы бессвязных и бестолковых вещей, разъединят их: что-то выкинут на помойку, что-то — раздарят, что-то приспособят для себя самих. И правильно.

Потому что они — эти вещи — не есть я, это даже не моя жизнь, в которой были, возможно, более важные для нее люди, события и сюжеты.

И все-таки — это мой писательский кабинет. Кое о чем он говорит прямым текстом, кое о чем — проговаривается, но о большем — умалчивает, скрывает. По ночам это «большее» заглядывает мне в глаза. Наверное, оно умрет и воскреснет только вместе со мной.

Египетский карлик знал, что именно саркофаг надо делать непременно «на вырост».

Но место над бездной, на котором он стоял на этой земле, безвозвратно поменяло черты.

1996