Константин Кунин - За три моря. Путешествие Афанасия Никитина

• Название: За три моря. Путешествие Афанасия Никитина
• Автор: Константин Кунин
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-08-005230-9

Историческая повесть «За три моря» К. И. Кунина создана на основе записок Афанасия Никитина «Хожение за три моря» – одного из замечательнейших произведений древней русской литературы.

Афанасий Никитин – предшественник первопроходцев. С научной точки зрения, его путешествие было великим географическим открытием. За 30 лет до путешествия Васко да Гама, открывшего морской путь из Европы в Индию, тверской купец Афанасий Никитин побывал в ней. Он написал записки о своем шестилетием путешествии по восточным странам и Индии. Он рассказал об этой удивительной стране, ее населении, великолепных дворцах князей и об индийском искусстве и архитектуре. Открыватель неведомых земель Никитин был патриотом Руси, стремился возвратиться на родину и умер на пути к родной Твери в 1473 году.

Для среднего школьного возраста.

---

И опять Афанасий стал ждать. Его знобило, клонило ко сну, кости его болели.

В полдень явился гонец.

– Все устроил! – закричал он. – Иди поднимай своих!

Торопливо перекрестившись, Никитин бросился вслед за гонцом.

Медлительный сторож провел Афанасия и гонца через два маленьких дворика и ввел их в третий. Дворик был небольшой и чистый, но откуда-то тянулся тяжелый запах.

– Здесь, – сказал сторож.

Никитин осмотрелся вокруг, но ничего, кроме гладко выбеленных стен и одной двери, в которую они вошли, не было видно.

– Где же? – удивленно спросил он.

Сторож показал вниз.

Тогда Афанасий увидел три вделанные в землю деревянные решетки. Он бросился к одной из них и припал лицом к щели между брусьями.

– Живы, родимые? – крикнул Афанасий, потом перебежал к другой и к третьей яме.

Нестройные голоса ответили из ямы, кто-то зарыдал.

– Отпирай скорей! – кинулся Никитин к сторожу; ему казалось, что тот бесконечно долго возится с замками.

Наконец деревянные решетки были подняты. В ямы спустили лестницы, и один за другим стали выходить наверх заключенные – худые, оборванные, грязные. Они отвыкли от яркого света и закрывали лица руками.

Юша, в драной грязной рубашке, босой и изможденный, кинулся к Никитину и прижался к его плечу.

– Дедушка помер… Дяденька Афанасий, родненький, куда же я-то теперь? Куда пойду, что делать буду? – заговорил Юша и вдруг громко, по-детски всхлипывая, заплакал.

– Ничего, Юша, не пропадешь, вместе жить будем, – уговаривал подростка Никитин, поглаживая его грязную русую голову.

– Все вышли? – спросил сторож.

– Все, – ответило несколько голосов. – Двое не выйдут: еще глубже нас закопаны.

Сторож пересчитал заключенных.

– Одиннадцать, – объявил он. – Один лишний. Двенадцать было русских – двое подохло. Должно быть десять. Кто лишний? – спросил он.

– Самаркандец лишний, – сказал кто-то из заключенных, и Никитин узнал самаркандского купца Али-Меджида, такого же худого, грязного и оборванного, как и все его товарищи по яме.

– Что стоишь, грязная собака?! – крикнул на него сторож. – Ступай, сын свиньи, обратно! Жди – может быть, выкупят тебя, а нет – сгноим в яме.

И он подкрепил свои слова ударом палки.

Али-Меджид медленно оглядел всех товарищей по заключению, сторожа, Никитина, горько улыбнулся, посмотрел на небо, на солнце, на зеленую ветку, протянувшуюся во дворик из-за стены, и стал спускаться вниз по лестнице. Когда он исчез в яме, сторож вытянул лестницу и, захлопнув деревянную решетку, запер со звоном замок.

– Пошли, – коротко сказал он.

«Вот и сделано дело, вот и дождался, добился свободы для товарищей, а радости нет», – подумал Афанасий.

Вновь и вновь вспоминал он Али-Меджида. Самаркандец остался теперь один в этой яме, и когда еще доберутся до кайтахского аула земляки его! А если не доберутся? Так и сгинет на чужой стороне этот умный и ласковый человек…

Вечером Никитин долго совещался с шахским гонцом, потом снял с шеи нитку жемчуга и отдал ему.

Спал он, как и в прошлую ночь, плохо. Рано утром гонец куда-то исчез. Пропадал он довольно долго, а потом, вернувшись, сказал Афанасию:

– Сегодня после полудня свободен будет.

При этом он передал ему нитку. Вместо пятнадцати жемчужин осталось три.

– Теперь дело сделано, – проговорил тихо Никитин и вдруг почувствовал сильную усталость. Непреодолимое желание вытянуться, уснуть охватило его.

Будто сквозь пелену видел он лицо Али-Меджида, слышал его взволнованные слова: «Никогда не забуду, что ты сделал для меня», а потом все смешалось…

Очнулся Никитин в небольшой низкой горнице. Солнце играло на белой стене. Где-то близко шумело море. Афанасий с трудом повернул голову и увидел отворенную дверь, белый песок и полоску моря. В дверях, спиной к нему, стоял кто-то очень знакомый.

Долго, мучительно долго всматривался Никитин в этого человека. Наконец позвал тихонько: «Юша!» И тотчас же сам удивился своему тихому, дребезжащему голосу.

Юша бросился к постели.

– Очнулся, дяденька Афанасий! – обрадовался подросток. – Вот и хорошо! Три недели не узнавал, три недели…

– Где я, чем болел? Где все? – спросил Афанасий. Он припомнил поездку к кайтахам, ямы с деревянными решетками, горькую усмешку самаркандца. – Где я? – повторил он.

– В Дербенте-городе, – ответил Юша. – В горнице посла, что с нами из Руси приплыл. Болел ты лихорадкой, еще у кайтахов свалился, и привезли тебя сюда на седле привязанным. Наши все к ширванскому шаху, к государю здешнему, подались, били ему челом, чтобы он пожаловал, с чем дойти до Руси. Он им не дал ничего: очень, бает[47], вас много. Заплакали все да и разошлись кто куда: кто на Русь пошел с Васильем Папиным, кто в Шемахе остался, кто в Дербенте…

– А ты?

– А я при тебе остался, дяденька. Чужие края посмотреть хочу, а то я только и видел чужое небо через решетку из ямы. Да и ты болел. Вот я и остался.

Никитин выздоравливал медленно, но силы его все же прибавлялись с каждым днем.

После болезни он постоянно хотел есть, и Юша сбился с ног, добывая Афанасию еду. Одну жемчужину пришлось продать, чтобы купить пищу.

Почти все русские разбрелись из Дербента, а те, кто еще оставался в городе, сами начинали голодать. На базаре Юша несколько раз видел Али-Меджида. Оборванный самаркандец просил милостыню. Потом Али-Меджид исчез. Говорили, что он нанялся гребцом на судно, плывшее через море в туркменские земли.

Когда Афанасий выздоровел, он стал думать, как быть дальше.

– Мне вернуться на Русь нищим – в кабалу за долги идти, – говорил он Юше. – Да и не хочется с пустыми руками домой ворочаться. Вот побывал я в Дербенте, а мало нового повидал. Говорил с купцами, сказывают – привозят к ним товары из Ормуза-города.

– Поедем в Ормуз, дяденька!

– А на что поедешь? – усмехнулся Никитин. – Нет, надо, видно, работу искать.

Подумали, посоветовались с бывалыми людьми. Дербентские жители говорили, что в Баку из-под земли черное жидкое масло добывают, черпая его из колодцев кожаными ведрами. Есть то масло нельзя, а можно лечить им коросту у скотины да жечь в светильнях. Издалека приходят за тем маслом караваны верблюдов и буйволов, запряженных в арбы, и суда из-за моря. Далеко – в Грузию, Турцию, Персию, Бухару – увозят они огромные бурдюки земляного масла. Для добычи его много народу требуется, вот и приходят в Баку на заработки из Ширвана, Астрахани и Персии бедные люди.

Решил и Никитин пробираться в Баку. За несколько персидских денежек корабельщик взялся довезти его и Юшу туда на своем корабле.

Бакинская неволя

К Баку подошли ночью. Кормщик подвел корабль к темному берегу.

Город уже спал и с корабля был почти неразличим. Лишь кое-где мелькал красноватый огонек очага.

Дождавшись утра, Афанасий с Юшей покинули корабль. Работу они нашли легко – нанялись к старому Хурраму. Это был высохший, маленький и юркий старичок. По-персидски его имя означало «радость», и в самом деле, улыбка не сходила с его лица. Ласково поговорил он с Афанасием, расспросил о Юше, а потом повел их обоих в Сура-ханы показывать работу.

В бесплодной, унылой лощине повсюду блестели на солнце черные маслянистые лужи. Пропитанный нефтью, бурый песок был жирным и липким на ощупь. Нигде ни травинки. От душного зноя и тошнотворного запаха кружилась голова. В этой-то отвратительной местности и были разбросаны колодцы – низенькие сооружения из досок и камней.

Хуррам подвел Никитина и Юшу к одному из колодцев. Высокий шемаханец в пропитанной нефтью рваной одежде вращал рукоятку ворота[48], и в колодец опускалось большое кожаное ведро. Потом, наваливаясь всем телом на рукоятку, шемаханец с трудом вытаскивал ведро с черной нефтью и опрокидывал его над желобом. Нефть стекала в неглубокие ямы.

Одна яма уже была полна. Около нее суетился полуголый, черный от нефти мальчик. Он наливал черную жидкость деревянным ковшиком в огромный бурдюк.

Время от времени к колодцу со скрипом и скрежетом подъезжала арба. На нее грузили бурдюки и везли их к морскому берегу, где нефть ждали корабли.

– Видел, чужеземец, как работают у нас? – спросил, приветливо улыбаясь, Хуррам. – Пойдем – покажу, где ты работать будешь.

Хуррам остановился у одного колодца. Рабочего здесь не было, хотя ворот стоял наготове. Колодец был заложен досками, а сверху обмазан смесью глины с нефтью. На гладкой черной обмазке был виден след человеческой ступни.

– Мой знак! – довольно сказал Хуррам. – Если хозяин знак поставил, никто не посмеет его колодец тронуть. Здесь работать будешь.

Возвращались обратно уже ночью. Кругом было темно. Выли шакалы.

Вдруг за поворотом дороги неожиданное зрелище открылось перед Афанасием и Юшей. Вся лощина была освещена багровым неровным светом. На пригорке виднелось невысокое четырехугольное здание с круглыми башенками по углам. Из этих башенок и из отверстий в стенах вырывалось пламя. Ветер колыхал языки огня и отгонял в сторону черный тяжелый дым.