Оулавюр Сигурдссон - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Оулавюр Сигурдссон
• Издательство: Радуга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984

Автор — один из крупнейших прогрессивных исландских писателей нашего времени. Его перу принадлежит более 20 книг: романы, повести, сборники рассказов и стихи.

В сборник включены повести «Игра красок земли» и «Письмо пастора Бёдвара», а также романы «Часовой механизм» и «Наваждения», взволнованно рассказывающие о судьбах современной Исландии, о связи поколений.

---

— На Ведланкатле нам не повезло, и мы как раз едем туда. Надеемся кое-что поймать на спиннинг, и не только мелочь. У тебя спиннинг с собой? — спросил он.

— Нет.

— Могу одолжить, когда приедем.

— Да я, наверное, ничего не поймаю.

— Тогда мы по крайней мере тебя накормим, — сказал он и, повернувшись, к колымаге, объяснил все своему спутнику, а потом помог мне уложить в машину багаж. — Надо думать, нам попадутся гольцы не хуже прошлогодних, — сказал он своему спутнику, когда колымага покатила дальше.

Что случилось? Почему я вскоре ощутил волнение в груди? Палатку я разбил совсем рядом с хутором, на поросшей вереском луговине недалеко от песчаного берега озера. Хозяин с хозяйкой и оба их сына показались мне очень приятными людьми. На зеленом берегу были источники, и по лугу бежали ручейки с журчанием настолько тихим, что его можно было расслышать лишь очень тихими ночами. После дойки старший сын отводил на пастбище двух коров и пятнистого теленка, а собака, высунув язык, носилась за ними. В ложбине росли какие-то цветы, белые-белые, я таких никогда еще не видел.

Что случилось? — опять спрашиваю я себя. Что так тронуло мою душу? Погода?

Ложился я поздно, вставал рано, но всегда высыпался. Ни разу у меня не возникла мысль о переводах, корректуре или суете в типографии. Иногда я засыпал от тихого монотонного журчания источников, иногда — от плеска волн в озере. Однажды я проснулся рано утром от сильного шума прибоя, словно у нас дома в Дьюпифьёрдюре. Ветер был до того сильный, что на волнах появились белые гребешки. Я было испугался, что палатку сорвет, но потом снова улегся, свернувшись калачиком в теплом спальном мешке, и долго в полусне слушал вой ветра и шум волн.

К рассвету шторм стих. Проливной дождь перешел в холодную изморось, но к полудню давление упало. Белые барашки исчезли, в спокойной глади озера отражались окутанные туманом горы и голубое небо с сияющим солнцем.

В целом мне везло с погодой во время первого летнего отпуска, как бы она ни влияла на мое настроение. И как мне было хорошо в этих красивых местах, у этих дружелюбных людей. Иногда мы с хозяином выезжали на лодке проверять сети. Иногда забавы ради я предпринимал неуклюжие попытки наточить косу: дескать, вот какой я никудышный косарь. Два сухих дня я помогал хозяевам убирать сено и складывать его в сарай. А они платили мне за это хорошим отношением. На хуторе все было чисто и ухожено, все прямо дышало аккуратностью. Хозяин показал мне несколько поделок из дерева, вырезанных им весьма искусно зимними вечерами. Он не отличался разговорчивостью, но я сумел выведать у него, что он не только собирается поправить дела и расширить угодья, а также приобрести в самом скором времени косилку, но одновременно планирует вырезать еще несколько вещичек из дерева и по возможности увеличить домашнюю библиотечку. Хозяйка полностью поддерживала эти планы. Ей тоже хотелось, чтобы у сыновей было побольше хороших книг. Поэтому она просила мужа смастерить зимой книжную полку и украсить ее резьбой.

Чем я еще занимался? Наслаждался красотами природы, не уставая смотреть на горы и озеро, на облака, на кустарники, на птиц. Я то бродил у озера, то поднимался на длинный холм над усадьбой, гуляя по вересковым пустошам за холмом, или же перебирался через еще один каменистый холм и спускался в заболоченную долину, где жили разные болотные птицы. А порой заходил еще дальше, к тихому озерку с зелеными берегами, где поморник, сидя на гнезде, встречал меня криками «эу-эу». Я садился на кочку и смотрел на это озерко, затерянное у самых гор, на болота, опоясывающие его. Поморник умолкал, не слышалось и блеяния овец вдали. Все было удивительно тихо и даже таинственно — может быть, из-за тумана, окутывающего горы и холмы. Казалось, этот край все время спрашивает: кто ты? Откуда ты? Куда идешь? Что тебе нужно от каменистого края, который долгими зимами изо всех сил сопротивляется осенней тьме и морозу? Какое у тебя, выуживающего анекдоты из старых календарей, может быть ко мне дело? Ты вправду боишься меня, моей каменистой почвы, тумана в моих горах, моей тишины и пустынного спокойствия? Что знаешь ты о льде и пламени? О суровой зиме? О моей борьбе за жизнь? И о жизни и борьбе народа, взращиваемого мною вот уже тысячу лет?

Наутро погода была такая же — вялая духота, временами моросил дождик. Стоя у дороги, я вдруг увидел подъезжающий автобус. Невольно я поднял руку, автобус остановился. Через минуту я уже сидел внутри, охваченный непреодолимым стремлением побывать в Тингведлире. Я предполагал, что там мало людей в будний день, да еще в дождливую погоду. Уж сейчас-то я буду избавлен от военных и их подружек. И на этот раз вышло, как я загадал.

Я не заметил почти никаких признаков человеческого присутствия, не говоря уж о присутствии войск, пока бродил по этим легендарным местам, словно разыскивая какую-то потерю. Я бродил среди развалин каких-то построек на берегу Эхсарау, где издавна рос подмаренник, борясь за жизнь среди камней, и где у заботливой пчелы было еще много дел. Я обошел весь восточный берег речки Альманнагьяу, побывал на Скале Закона, где, как гласит незабываемое стихотворение, «со всей страны сливаются потоки воедино». Потом я уселся на мох и долго смотрел на Омут Утопленников, пока не поймал себя на том, что начал прислушиваться, будто мог услышать не только журчание реки, но и эхо рыданий и криков женщин, которых в минувшие века приводили сюда на казнь. Я прошел к водопаду на речке Эхсарау, потом еще дальше, но тем не менее не сориентировался, нахожусь ли я у речки Стеккьяргьяу или действительно вижу перед собой Скалы Висельников. Я понял, что очень плохо знаю эти места, когда так и не сумел найти ущелье Бреннугьяу, где людей сжигали на кострах за колдовство. И едва ли мне удастся без чужой помощи отыскать Лобное место, где палачи по приказу исландских старейшин и иностранных властей секли виновных и рубили головы. На этот раз я решил бросить блуждания по славным местам и местам казни и повернуть назад. На шоссе остановлю машину, если повезет, а если нет, доберусь до палатки на своих двоих.

Туман все так же висел над этими прекрасными горами, которые осенью 1940 года казались мне храмами. Временами накрапывал теплый дождь, видимо не мешавший птицам — по крайней мере и кроншнеп, и дрозд пели как ни в чем не бывало. Летнее убранство земли — мхи, кустарники и травы — тоже наслаждалось теплой небесной влагой, которая смывала с растений пыль, возвращая им свежесть и яркость. Я подумал, что погода в самый раз для косьбы. Вот вернусь сегодня вечером на хутор и сразу возьмусь за косу. К утру, глядишь, прояснится, и можно будет ворошить сено. Крестьянин — опора сельского хозяйства, сельское хозяйство — опора страны, подумалось мне, и тут я вспомнил слова одного хорошего поэта, который выше других оценил красоту здешних мест. Он писал о своих друзьях, о цветах, о жизни рабочего люда, трудящегося в поте лица своего день за днем и год за годом: плавает среди пены морской, косит под солнцем палящим, гнет спину под звездами. Разве можно понять красоту и загадочность этого края, не зная его истории, не зная его величия, тревог и страхов?

Не в силах встать и уйти, я все сидел и смотрел на туманные горы, на крутой склон ущелья, на лаву, кусты, воду.

Кто я такой? Откуда я? Куда держу путь?

Домой…

Куда домой?

Домой в свою палатку!

Когда я вернулся, братья так обрадовались, что у меня потеплело на душе.

Короче говоря, во время летнего отпуска не произошло ничего такого, что стоило бы записать. Но случилось кое-что, чего не выразить словами. Что-то изменилось в моей душе, изменилось раз и навсегда.

6

Незаметно подошло осеннее равноденствие 1944 года, и я заметил, что споры о всенародных делах получили новый толчок. Кругом говорили, что дни внепарламентского правительства сочтены и скоро будет образовано парламентское правительство из представителей трех партий, в том числе из красных, одержавших серьезную победу на выборах. Сначала Эйнар Пьетюрссон отказывался верить этим слухам, считая абсолютно немыслимым, чтобы, как он выразился, ответственные руководители государства пошли на поводу у безответственных фанатиков, большинство из которых страдают каким-нибудь комплексом, особенно комплексом неполноценности. Однако шеф воспринял этот слух совершенно спокойно, заметив, что он не лишен оснований, и велел Эйнару придержать язык и помнить, что акционеры общества «Утренняя заря», финансирующего «Светоч», не хуже Эйнара знают, с кем следует вступать в коалицию, а с кем нет.

Подвальный ресторанчик на улице Ингоульфсстрайти гудел от досужих предсказаний и гипотез. Один картавый умник заявил как-то, ссылаясь на якобы достоверные источники, будто два большевистских лидера провели сепаратные переговоры с крупными промышленниками и пытались склонить их к сотрудничеству, обещая вечную поддержку, если они согласятся сформировать правительство, которое обновит и увеличит рыболовный флот. Другой умник вскоре после этого сообщил, что траулеры за границей вот-вот будут закуплены, ведь три партии уже начали борьбу за министерские кресла, в том числе за кресло министра иностранных дел. Только я стал прислушиваться, как третий умник, веселый розовощекий мужчина, поклялся, будто бы главный организатор предвыборной кампании консерваторов, управляющий Бьярдни Магнуссон, у него на глазах в полночь в вестибюле гостиницы «Борг» обнимался с красным историком, а потом они, шатаясь, вместе брели по улице, распевая студенческие песни «Горы — любовь моя», «Зимние сумерки» и, конечно, «Не подводи страну родную, а напейся лучше вдрызг». Сам я высказывался не больше, чем обычно, но подумал, что последнее событие, может, и впрямь имело место. Так как накануне вечером мой квартирохозяин после трехдневного приступа подагры, который, кажется, сильно подействовал на настроение фру Камиллы, печально напевал по-немецки: «О alte Burschenherrlichkeit». Жизнелюбивый умник в подвальном ресторанчике на Ингоульфсстрайти сделал из пения и объятий консерватора и красного историка вывод о том, что консерваторам и радикалам удалось прийти к соглашению.