Оулавюр Сигурдссон - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Оулавюр Сигурдссон
• Издательство: Радуга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984

Автор — один из крупнейших прогрессивных исландских писателей нашего времени. Его перу принадлежит более 20 книг: романы, повести, сборники рассказов и стихи.

В сборник включены повести «Игра красок земли» и «Письмо пастора Бёдвара», а также романы «Часовой механизм» и «Наваждения», взволнованно рассказывающие о судьбах современной Исландии, о связи поколений.

---

— Вчера я рано лег спать. Не спал накануне.

— А что ты делал?

— Да так, ерунда.

— Фу! Ты, конечно, развлекался в «Борге»[19]!

— Нет, я там за всю зиму ни разу не был.

— Врешь! Разве ты не любишь танцевать?

— Я не умею танцевать.

— Бабушке рассказывай!

— Ей-богу, — отвечаю я, стыдясь своего невежества и одновременно чувствуя укол в груди. — А ты часто ходишь в «Борг» на танцы?

— Часто? — переспрашивает она. — Нет. Меня никто не приглашает.

Я предпочитаю промолчать. Стою влюбленный на Эйстюрстрайти — бедный, безработный мечтатель — и даже не могу пригласить девушку в приличное кафе и угостить ее кофе с пирожным. Вечер ясный и морозный, прохожие смотрят на нас, особенно на меня, и кажется, они в курсе моего финансового положения, знают, что в моем похожем на гармошку кошельке со множеством отделений всего две монетки — две кроны. Надеяться мне не на что, и самое правильное было бы попрощаться и поскорее уйти. Я благодарю бога, что вовремя зашил прорехи на пальто.

— Что это ты такой официальный? — спрашивает она. — Все о книжках думаешь?

— Нет, — растерянно отвечаю я.

— Кстати, ты куда идешь?

— Да так, никуда. Домой возвращаюсь.

— Девять уже есть?

Я смотрю на часы.

— Без шести.

— Давай попробуем попасть в кино.

— Не сегодня, — пугаюсь я. — Завтра.

— А почему не сегодня?

Я не знаю, что сказать. Лепечу, что нет настроения, да и с головой что-то, наверное, следует очки выписать.

— Завтра мне надо сидеть дома, — отвечает она. — К маме завтра ее знакомые тетки придут.

— Ну а потом? Скажем, в субботу?

— Хорошо, — говорит девушка. — Наверное.

Она тем не менее не сдается, идет со мной по улице и расспрашивает о здоровье. Ей хочется знать, часто ли у меня бывают головные боли, что у меня со зрением, я ведь такой молодой. Ее внимание трогает меня, так хочется сказать ей правду, но решиться на это я не в силах и поэтому пытаюсь вести себя как мужчина. Ничего страшного, вообще-то я здоров как бык, а голова болит оттого, что я слишком много сижу без воздуха, мне уже получше.

— Все-таки сходи к глазнику, — говорит она. — А то совсем глаза загубишь чтением.

Мы идем от центра по улице Лайкьяргата, выходим к Озерцу; в спину нам дует ветер, холодный ветер пронизывает нас в этот январский вечер 1940 года. На фоне усыпанного звездами неба четко вырисовывается шпиль Свободной церкви, лунный свет сливается с заревом огней, ниже Млечного Пути всеми цветами радуги играют волны северного сияния.

Мне не по карману угостить девушку кофе с булочкой, зато я могу обратить ее внимание на бесконечность, на луну и звезды.

— Посмотри на северное сияние, — говорю я ей. — Какое это счастье, когда в военное время можешь любоваться северным сиянием.

— Как ты высокопарно говоришь, просто жуть, — отвечает она. — А коньки у тебя есть?

— Нет, а у тебя?

— Я отдала их в ту осень, когда конфирмовалась.

— Какой прекрасный вечер, — говорю я. — Ты видишь Скотниц[20]?

— Каких скотниц?

Я показываю на небо.

— А Плеяды?

— Да-а, — говорит она в ответ. — Я и не знала, какой ты молодец.

Я останавливаюсь и окидываю взглядом небосвод.

— Вон Северная звезда, точнее, Полярная…

— Холодно что-то, — перебивает она. — Ты куда идешь?

— Как скажешь.

— Пойдем обратно?

Бесконечность Вселенной, мириады искрящихся небесных тел, движущихся по своим таинственным орбитам, луна и полярное сияние — от всего этого безмолвного великолепия зимнего вечера мне мало проку. Как грустно, когда у тебя ни гроша — и ты не знаешь, что делать. Теперь холодный ветер дует нам в лицо, мы лишь изредка перебрасываемся словами. Наконец дома снова защищают нас от ветра. Я знаю, девушке надоело бродить по городу, сейчас она попрощается и пойдет домой. Но когда мы доходим до площади Лайкьярторг, она вдруг спрашивает:

— У тебя дома, наверное, уйма книг?

— Кое-что есть.

— Дашь мне какой-нибудь роман? Мне сейчас читать нечего.

— С радостью покажу тебе свои книжки, — отвечаю я, воспрянув духом. — Среди них есть и хорошие.

— Ужасно люблю почитать перед сном в постели, — говорит она. — Особенно если книжка занимательная.

Мы направляемся ко мне домой, и по пути, в самом конце переулка Скоулавёрдюстигюр, мне приходит в голову блестящая мысль. Я прошу девушку подождать, забегаю в магазинчик и, опустошив кошелек, покупаю на две кроны шоколада. Настроение у меня исправляется, все пути вдруг кажутся мне открытыми и доступными. Завтра что-нибудь подвернется, покойная бабушка говаривала, что богу противно, когда люди беспокоятся о куске хлеба. На самый худой конец я продам замечательную старинную книгу, напечатанную в Храхпсее, или напомню о долге Стейндоуру Гвюдбрандссону, знакомому, с которым мы вместе работали на строительстве дороги и который брал у меня взаймы в позапрошлом и прошлом году.

— Вот ты говорил насчет кино в субботу, — начинает девушка. — В «Старом кино» идет отличный фильм. На какой сеанс пойдем — на семь или на девять?

— Тебе решать.

— Я бы пошла на девять. Ты купишь билеты?

— Конечно.

— Мне не хочется, чтобы ты на меня тратился, я могу заплатить за себя сама.

— Ерунда какая, я тебя приглашаю.

— Ну хорошо, спасибо. А можно потом я тебя приглашу?

— Можно, если у тебя окажется миллион.

— Долго тебе придется ждать. Разве что я поеду в Голливуд и стану кинозвездой.

Я не решаюсь сказать ей, что она уже сейчас прекрасна, как кинозвезда, и ездить в Голливуд ей незачем. Я вновь чувствую свою серость, поскольку речь заходит о кино и знаменитых артистах. Кто, по-моему, самая очаровательная — Марлен Дитрих, Дороти Ламур, Динна Дурбин или Джинджер Роджерс? По ее мнению, Клодетт Кольбер как актриса на голову выше Греты Гарбо. Девушка сообщает мне, что терпеть не может Питера Лорра и Чарлза Лаутона. Она без ума от Кларка Гейбла и Роберта Тейлора. А какого артиста я считаю самым великим?

— Чаплина, — отвечаю я и в тот же миг обнаруживаю, что презираю Кларка Вилку и не выношу Роберта Портного[21]. Но завидую их сложению, манере держаться и цвету волос.

— Чаплин ужасно смешной, — говорит девушка. — Но некрасивый. Я не могла бы влюбиться в Чаплина.

— Он великий художник.

— Может быть. Но он некрасивый.

Мы входим в дом № 19 на улице Сваубнисгата и поднимаемся по лестнице. Судьба благосклонна ко мне: соседи не собачатся, а слушают радио. Я зажигаю свет и вешаю пальто на крючок, но девушка пальто не снимает, она задерживаться не собирается, только хотела взглянуть на мою комнату. Ну, и книжку взять.

Я показываю на кушетку. Может быть, она все-таки присядет на минутку?

— Почему ты так тихо говоришь?

— Тут так слышно все.

— Ну и что?

Я заливаюсь краской и не смею посмотреть ей в лицо.

— Ничего, — вконец смешавшись, отвечаю я, — ничего.

— Я, во всяком случае, не боюсь, меня пусть хоть все слышат, — говорит она, садясь, и показывает на снимки. — А кто эти женщины?

— Мама и бабушка.

— Они живы?

— Обе умерли.

— И отец твой тоже?

— Да.

— У тебя нет его фотографии?

— Нет.

— А братья или сестры есть?

Я качаю головой.

— И нет никаких родственников в Рейкьявике?

— Насколько я знаю, нет.

Воцаряется короткое молчание. От сочувственного взгляда девушки я теряюсь еще больше, чувствую себя самым жалким, самым рыжим, самым тощим, самым невзрачным человеком на свете, одетым хуже всех и менее чем кто бы то ни было способным понравиться красивой девушке. Наконец я вспоминаю про шоколад в кармане пальто, вскакиваю, достаю плитку и сдираю с нее обертку с такой поспешностью, словно от этого зависит моя жизнь.

— Вот шоколад, — говорю я. — Угощайся.

— Очень вкусно. А что ты сам не берешь?

— Не хочется.

— Ну нет, составь мне компанию.

Я отламываю крохотный кусочек, отправляю в рот, собираясь пососать его, но неосторожно делаю глотательное движение и уже чувствую, как в желудке поднимается буря. Я молю бога, чтобы в животе не заурчало. Тем не менее мои внутренности начинают глухую песнь, и, спасая положение, я спокойно и невозмутимо закуриваю трубку и постукиваю пальцами по столу, выбивая какую-то мелодию. Мало-помалу строптивые звуки утихают, во всяком случае на время. Кажется, девушка не обратила на них никакого внимания. Она задумалась. Я снова угощаю ее шоколадом, но она лишь рассеянно кивает головой. Ее шляпа украшена двухцветным пером. Волосы отливают червонным золотом.

— Знаешь, — вдруг говорит она. — Не надо было покупать мне рождественский подарок.

— Я ничего не покупал.

— Ты подарил мне книжку стихов. И подсвечник.