Оулавюр Сигурдссон - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Оулавюр Сигурдссон
• Издательство: Радуга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984

Автор — один из крупнейших прогрессивных исландских писателей нашего времени. Его перу принадлежит более 20 книг: романы, повести, сборники рассказов и стихи.

В сборник включены повести «Игра красок земли» и «Письмо пастора Бёдвара», а также романы «Часовой механизм» и «Наваждения», взволнованно рассказывающие о судьбах современной Исландии, о связи поколений.

---

Указав мне на стул, он сел напротив меня за один из столов, провел ладонью по своим волнистым каштановым волосам, солидно откашлялся и слегка нахмурился. Костюм у него был почти так же великолепен, как и пальто, шляпа и туфли. Я обратил внимание, что запонки у него были разные: одна представляла собою блестящий, как золото, кружок, другая — голубой эмалевый клинышек. Я вдруг начал проникаться симпатией к этому незнакомому человеку, он показался мне дружелюбнее, чем раньше, серо-карие глаза его располагали к доверию и откровенности. Вместе с тем у меня сложилось впечатление, что человек он настырный и любитель красивой жизни.

— Приятно встретиться с молодым поэтом, — сказал он. — Вы много выпустили книг?

— Ни одной.

— И все же я что-то написанное вами читал. Только не помню, стихи или прозу.

— Я бы не назвал это стихами, — ответил я и только собрался сообщить ему, что уже покончил с этим ребячеством, как он спросил, сколько мне лет, и я ответил, что мне двадцать один год.

— Что, двадцать один? — переспросил он и бросил быстрый взгляд на портрет девушки на обложке датского журнала. — Стало быть, вам двадцать один год. Отличный возраст. Студент?

Я робко сообщил, что экстерном кончаю гимназию, выбрав филологический уклон[25], но еще не решил, учиться ли дальше. Во всяком случае, в настоящий момент я занимаюсь мало.

— Аттестат зрелости — не главное в жизни, окончить реальное училище, ей-богу, вполне достаточно, — сказал он. — Вы родились в Рейкьявике?

— Нет, я из Дьюпифьёрдюра.

— Очень хорошо. Сестра моей матери переехала туда несколько лет тому назад. Ее зовут Вильборг Пьетюрсдоухтир. Вы знаете ее?

— Да, это жена Йоуакима Йоунссона.

— Совершенно верно, она вышла замуж за какого-то Йоуакима, кажется кузнеца. Как она поживает?

— Неплохо, в общем, ничего. Правда, я не был в Дьюпифьёрдюре уже три года.

— Ваши родители там живут?

— Нет, я воспитывался у бабушки. Она умерла.

— Холостяк?

— Да, — ответил я и, спохватившись, добавил: — Я считаю себя помолвленным с одной девушкой.

К моему великому удивлению, это сообщение так развеселило его, что он, казалось, с трудом сдержал смех. Затем он посерьезнел, снова стал похожим на государственного мужа и принялся вертеть в руках авторучку.

— Вы, Паудль, наверное, сильны в исландском?

— Нет, — чистосердечно признался я, — к сожалению, это не так. Я знаю только тот исландский, которому научился у моей покойной бабушки.

— Вы когда-нибудь держали корректуру?

— Нет, — удивленно ответил я.

— И не писали статей в газеты и не переводили рассказов?

— Нет.

— А выпить любите?

— Сам не знаю. Я пробовал спиртное всего два раза в жизни.

— Чем вы занимаетесь — помимо литературы? На что живете?

Зачем он привел меня в эту странную контору? Выпытывать подноготную? У меня не было ни малейшей охоты посвящать незнакомого человека в мои личные дела, но тем не менее я сообщил, что прошлое лето провел на строительстве дороги, а теперь ищу работу.

— Вы состоите в каком-нибудь политическом союзе?

— Я никогда не интересовался политикой.

— Превосходно, стало быть, такой же независимый, как и я, — сказал он, протягивая мне руку. — Не перейти ли нам на «ты»?

Он поднес вечную ручку ко рту, словно губную гармошку, устремил задумчивый взгляд в потолок и принялся отстукивать носком ботинка какую-то мелодию. Видимо, он решил, догадался я, что уже в достаточной мере проявил любезность, и желает закончить беседу. Все, однако, оказалось не так.

— У тебя нет работы, — вдруг сказал он, — а у меня нет приличного и честного журналиста. Что скажешь, если я тебе предложу поступить ко мне?

Прежде чем я успел вникнуть в смысл его фантастического предложения, он встал и принялся расхаживать по комнате. Потом сообщил, что еще летом задумал издавать журнал и в первой половине августа съездил в Данию, чтобы предварительно набраться опыта. Начать издание планировал с осени, однако так не получилось, в частности из-за того, что прежний съемщик этого помещения, фирма «Бьёрднссон, Йонссон и Ко», переехал в свое новое здание лишь в ноябре. Считает, ему повезло, что он разместил редакцию на Эйстюрстрайти, хорошее место в таком деле может сыграть решающую роль. К примеру, «Бьёрднссон, Йонссон и Ко». Всего несколько лет назад начали ввозить в страну дамские чулки и резиновые куклы, а теперь превратились в гигантское предприятие с миллионным оборотом. Он с улыбкой взглянул на меня. Затаив дыхание, я ждал продолжения.

— Журнал, — сказал он, расхаживая по конторе и размахивая вечной ручкой, — журнал мой будет выходить раз в неделю и посвящен будет литературе, искусству и различным культурным вопросам — во всяком случае, со временем. Вначале самое главное — это сделать журнал интересным для всех — старых и молодых, мужчин и женщин, богатых и бедных, для крестьян и для столичных жителей.

Он подчеркнул, что журнал будет совершенно аполитичным. Уже есть договоренность о сотрудничестве с Управлением культуры, и он собирается познакомить народ с его работой и штатом, публикуя как фотографии ведущих его деятелей, так и статьи о важнейших его мероприятиях. Он доверительно сообщил, что основано издание при недостатке средств, откровенно говоря, он кругом в долгах и по этой причине не может предложить мне такое жалованье, как хотелось бы. Нам обоим придется выкладываться с утра до ночи, пока журнал не окрепнет настолько, что он сможет увеличить штат.

— Понятно, — сказал я.

— Кроме того, — продолжал он, — нам придется на первых порах самим заниматься рассылкой и взысканием абонементной платы. Я попытаюсь платить тебе к весне сто двадцать пять или сто пятьдесят крон в месяц, если не вылечу к тому времени в трубу. Разумеется, я повышу тебе жалованье, если ты мне придешься по душе, а журнал будет хорошо расходиться. Ну, что скажешь?

— Хорошо, — сказал я, мысленно благодаря бога, но все-таки добавил, что с журналистикой я незнаком и не рискую говорить о своих способностях в этой сфере.

— Ну, ты-то справишься, — ободряюще сказал он, точно был уверен, что кто-кто, а я способен на великие подвиги. — Тут и говорить нечего, месяца за два нам надо сделать такой рывок, чтобы журнал стал для народа предметом первой необходимости, который будут покупать без колебаний, как… как, например, молоко.

Я кивнул. Его слова, весь его облик так вдохновили меня, что просто руки зачесались.

— Мне бы хотелось подчеркнуть один момент, — продолжал Вальтоур, глядя мне в глаза. — Я требую, чтобы все, что касается журнала, его редакции, его дел, тиража и так далее, держалось в полной тайне. Я должен быть на сто процентов уверен, что мой сотрудник не станет разглашать мои секреты направо и налево.

— Разумеется, — ответил я.

— Хорошо, стало быть, договорились?

— Да, — сказал я. — Когда приступать?

— Журнал должен выйти в начале следующего месяца. Мне тут сегодня надо переговорить с несколькими подонками, сходить в банк да уладить еще кое-какие дела. Можешь приступить завтра, суббота — день счастливый, приходи к десяти утра, я тебя введу в курс дела и передам ключи от редакции и от парадной.

Вдруг он заторопился и взглянул на часы.

— Уже больше половины первого! — воскликнул он. — А мне до обеда еще надо сделать три звонка!

Он схватил телефонную книгу и принялся лихорадочно листать ее. Я встал и прочувствованно поблагодарил его.

— Счастливо, дружище, — ответил он, — надеюсь, мы поладим.

— И я надеюсь, — сказал я и с шляпой в руках направился к дверям. Но на пороге остановился. — Прости, пожалуйста, а как будет называться журнал?

— «Светоч», — тихо ответил он. — Так его вчера окрестил заведующий Управлением культуры.

— Ясно, — сказал я. — «Светоч»!

— Хорошее название. Отличное. Но никому ни слова. Это должно быть для всех полной неожиданностью.

Выйдя на улицу, я не просто вдохнул морозный зимний воздух. Я стал пить его огромными глотками — так пьяница пьет вино. Все изменилось: улица, дома, небо, облака, но прежде всего я сам. Я не узнавал себя. Со вчерашнего вечера в моей жизни произошли такие перемены, что мне захотелось пойти в собор и под аккомпанемент органа вознести благодарственную молитву всевышнему. Никогда больше не придется мне бродить по городу полуголодным, одиноким, трясущимся над каждой кроной, над каждым медяком. Мне не надо будет питаться бутербродами и кофе в занюханной забегаловке на Хабнарстрайти, вместо этого я дважды в день буду за умеренную плату есть в опрятной столовой у Рагнхейдюр, женщины чистоплотной, читающей на досуге журнал Теософского общества. Я смогу аккуратно платить за комнату, покупать любые книги, делать небольшие подарки своей невесте и даже водить ее в театр. Жалованье, что и говорить, невелико, но Вальтоур Стефаун обещал, если все пойдет хорошо, повысить его через два-три месяца. К тому же работа необычная: журнал будет освещать вопросы литературы и искусства, различные другие проблемы культуры. Первое, что я сделаю, — укажу моим будущим читателям на то, что безработица делает человека малодушным и озлобленным. Я призову их учить наизусть стихи Йоунаса Хадльгримссона и собирать цветы. Я познакомлю их с некоторыми ценимыми мною иностранными писателями — Томасом Манном, Францем Верфелем, Роменом Ролланом, Теодором Драйзером. Я буду писать статьи о жизни на нашей планете, напомню людям о том, как краток отпущенный нам век, внушу, как важно прожить его с толком, призову их помогать друг другу, вместо того чтобы толкать и отпихивать ближнего. Культура сердца, подумал я и вспомнил покойную бабушку. «Светоч»! Название предвещало, что воссияет заря и возгорится светоч, указующий путь во мраке. Я поспешил домой, весь во власти музыки нового зова, начисто забыв, что пока у меня за душой ни гроша и что жалованье я получу, лишь проработав неделю, а то и две.