Оулавюр Сигурдссон - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Оулавюр Сигурдссон
• Издательство: Радуга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984

Автор — один из крупнейших прогрессивных исландских писателей нашего времени. Его перу принадлежит более 20 книг: романы, повести, сборники рассказов и стихи.

В сборник включены повести «Игра красок земли» и «Письмо пастора Бёдвара», а также романы «Часовой механизм» и «Наваждения», взволнованно рассказывающие о судьбах современной Исландии, о связи поколений.

---

— Тут либо пан, либо пропал, — говорил он, — нужно лишь разгадать секрет… подобрать ключи от кормушки… Не вижу никакой добродетели в том, чтоб довольствоваться жалкими крохами.

Жизнь он назвал лотереей, а потом спросил, обращаясь не то к себе, не то к машине, а может быть, и ко мне, понравилась бы кому-нибудь лотерея, где всем достается одинаковый выигрыш. Дескать, смешно, что некоторые люди пытаются подчинить лотерею какой-то занудной плановой системе, да еще кричат «ура!», как он выразился.

— Нет, милок, — сказал он, — они же сами крутятся в лотерейном барабане! Женщину за этим ох как следят, ха-ха!

Потом он опять пел и насвистывал. Я решил, что лучше всего он вел машину под псалмы и гимны. Древние песнопения и шлягеры влекли за собой неравномерное поступление порций бензина, резкие толчки и неожиданный галоп. Любая оперная ария в свою очередь взвинчивала скорость до опасных пределов на всем своем протяжении, от начала до конца.

Но как бы там ни было, я начисто забыл и самого себя, и лихую езду моего шефа, и его изречения и вокальное искусство, едва увидел озеро в долине Тингведлир. Исторические горы словно храмы высились на фоне ясного осеннего неба. Любуясь спокойными голубыми вершинами и лазурной гладью озера, по которой кое-где пробегали и разбивались об острова волны, я вспомнил покойную бабушку. Задолго до того, как меня научили грамоте, я слышал ее рассказы о славных событиях, разыгравшихся здесь, среди синих гор, тысячу лет назад, запоминал стихи, которые уже стали историей (Некоторые из них написаны самим Йоунасом Хадльгримссоном). Особые нотки появлялись в ее голосе, когда она говорила о Скале Закона, об ущелье Альманнагьяу, реке Эхсарау или Омуте Утопленников. Но больше всего ее мучило то, что она давно не бывала в долине Тингведлир. По ее словам, она хотела выбраться туда, как только кончит учиться на акушерку. Думала взять у кого-нибудь на время лошадь и поехать, в крайнем случае одна. Но до путешествия так и не дошло. Нужно было спешить домой, и она боялась не успеть на пароход до Дьюпифьёрдюра. «Ох, — вздыхала она, — вот так — вечно мы связаны по рукам и ногам, ни одной свободной минуты нет». Так ей и не довелось побывать тут — ни со мной, ни с кем другим.

Вышедшие на дорогу овцы шарахались от нас, порой за скалами вдруг открывалась бесплодная пустошь, облизанные ветром холмы и вересковые склоны. Но вот наконец мы вновь очутились в населенных местах и увидели огромный крестьянский хутор на огороженном поле. И вновь в ушах у меня зазвучал певучий голос покойной бабушки, искренний и чуть надтреснутый. Я смотрел на синие горы, на озера, на легкие облака над вершинами Каульфстиндар и Храбнабьёрг, на далекие снежные шапки, на поросшие мхом лавовые поля, на золотистый жар вереска и вербы, а бабушкин голос все рассказывал мне, мальчику, о долине Тингведлир и читал Йоунаса Хадльгримссона. Немного погодя я заметил, что Вальтоур едет гораздо медленнее и больше не поет. А в следующую минуту я увидел английских солдат и их лагерь прямо на краю ущелья Альманнагьяу.

Воспоминания о тихом, надтреснутом голосе бабушки тотчас оставили меня, унеся с собой и то сказочно-лирическое настроение, которое им сопутствовало.

— Что делают тут солдаты? — спросил я.

— Нас защищают! — ответил Вальтоур. — Вдруг немцы посадят самолеты на воду!

Я отказался от мысли просить его хоть чуточку задержаться на краю ущелья и дать мне взглянуть оттуда на древнее место народного собрания, освященное тысячелетней историей и сейчас дивно красивое в осеннем убранстве. Еще пристанут к нам, подумал я, примут за шпионов. Когда же мы выехали к ущелью и отвесные скалы стеною потянулись вдоль дороги — то серые и сухие, то темные и влажные, — мне пришлось внушать себе, что смотреть на них вовсе незачем, что эти бездушные камни никогда не имели отношения к славной истории и к языку. Скала Закона и река Эхсарау, горы Аурманнсфедль и Скьяльдбрейдюр, а вдали полуостров Тиндаскайи, побуревшая растительность долины Тингведлир, где некогда возвышались совсем иные палатки. Нет, я больше не видел этого, не слышал и голоса, что завораживал меня несколько минут назад. На лавовом поле тут и там пылали костры осенних кустарников, солнце сверкало на церковном шпиле, на дерновой крыше хутора желтела высокая трава, из трубы курился дымок. Чего ж мне не хватает? Почему так грустно на душе? Вальтоур опять проехал по мосту через Эхсарау, потом направился на юг от озера, мимо каких-то коттеджей, где не было видно ни одной живой души, кроме двух пугливых дроздов, собиравшихся в жаркие страны. Вальтоур, не задумываясь, называл хозяев этих коттеджей, важных людей — коммерсантов, политиков, адвокатов.

— Эта — Аурдни Аурднасона, — сказал он. — А вон и моя хибара!

«Хибара» ничуть не уступала другим коттеджам и выглядела не хуже того добротного дома в Дьюпифьёрдюре, где прошло мое детство. На зеленых воротах висел массивный замок, грозная ограда из колючей проволоки оберегала маленькие цветочные клумбы и молоденькие деревца — березки, рябины и елочки высотой по колено. Вальтоур закурил сигарету и стал выгружать вещи с заднего сиденья — старый портфель с завтраком, два термоса кофе, три или четыре полосатых одеяла из домотканой шерсти, толстые кофты, шарфы, варежки, теплое белье, банки какао и чая и даже несколько восковых свечей, напомнивших мне о рождестве, о доме. Багаж он складывал на траву у ворот, мурлыча какие-то танцевальные мелодии и пуская дым из уголка рта. Я хотел было поинтересоваться, зачем он привез теплые вещи и продукты в пустующий зимой коттедж, но он, вернувшись к машине, сказал:

— Ну и барахла!

В куче «барахла» лежали полурассыпавшиеся картонные коробки и небольшие деревянные ящики с банками иностранных и отечественных консервов: баранья тушенка, всевозможные паштеты, рыбные тефтели, сардины, разные фрукты, фасоль, овощи и даже грибы. Я вытаращил на все это глаза, но мое удивление лишь рассмешило Вальтоура.

— Теща собирается переехать сюда, если немцы начнут бомбить Рейкьявик, — сказал он. — Боится, старая. Немцы, разумеется, не разбомбят дорог, по крайней мере бомбы не будут столь невежливы и не упадут прежде, чем теща водворится здесь!

Мы перетаскали ящики к воротам, туда, где висячий замок крепко сжимал кривым пальцем железные скобы.

— Черт подери! — выругался Вальтоур, похлопывая себя по карманам. — Ну как же я мог забыть у старухи ключи!

Вся его одежда звенела и позвякивала, точно он был ходячей скобяной лавкой. После многократных похлопываний и ощупываний каждого кармана брюк и куртки он, слава богу, нашел огромную связку ключей. Отомкнув замок на воротах и помахивая ключами, как фонарем, Вальтоур сказал, что сперва надо вытащить из чулана оконные ставни — пусть будут под рукой, — а потом, прежде чем заносить барахло, он покажет мне старухину вотчину.

На дверях чулана висел другой замок, мощный и надежный, он уже начал ржаветь, и его заедало. Вальтоур искал какие-то инструменты, гвозди и болты, а я рассматривал старухины сокровища — немалые запасы угля и дров, канистры керосина, бидоны, воронки, банки с краской, молотки, веревки, мотки проволоки, столбы для забора и мышеловки. Из чулана был ход в кухню, но позже я узнал, что двери туда не просто заперты, а еще закрыты со стороны кухни на крюк.

— Вот, милок, тебе бы такую хибару!

Увиденное поразило меня.

— Что? Мне?

— Разве тебе помешало бы выезжать за город на выходные? Собрал бы стройматериала, а он стоит чертовски дешево, сущий пустяк, и построил бы замечательный домишко!

Вальтоур попросил меня выволочь наружу лестницу и несколько огромных ставен, потом сдвинул шляпу на затылок, швырнул окурок в кусты и, тряхнув ключами, быстро зашагал к главному крыльцу, продолжая показывать мне старухины владения. Ключи звенели не умолкая, потому что двери в доме были крепко-накрепко заперты, да и не только двери, но все, где хоть что-то можно хранить, в том числе и два здоровенных сундука, куда нужно было сложить привезенное «барахло». Один стоял в комнате, другой — на кухне. Сундук в комнате не поддавался. Вальтоур пыхтел над ним, обзывал ископаемым и грозился свезти в музей древностей. Тем временем я рассматривал красивый камин, подсвечники и керосиновую лампу, плетеные стулья, стол и диван, резные полки с керамическими воробьями, воронами и куропатками, сухой букет, овчину на полу, картины. Должно быть, приятно сидеть в этих плетеных стульях и читать хорошие книги, в камине потрескивает огонь, а за окном хлещет дождь. Умеючи, возможно, и удалось бы слепить недорогую хижину, мечтательно подумал я. Несмотря ни на что, я уже мысленно видел молодую чету у этого дивной красоты озера, утреннюю зарю и закаты, темную зелень июньской ночи, лунный свет.

— Вот чертовщина! — вздохнул Вальтоур, рванув вверх крышку сундука. — Мне в голову не приходило, что он полон барахла, как и остальные. Ох и теща, попробовала бы сама еще хоть что-нибудь запихнуть в свой антиквариат!