Алла Андреева - Плаванье к Небесной России

• Название: Плаванье к Небесной России
• Автор: Алла Андреева
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-7784-0286-4

Мемуары вдовы известного русского поэта Даниила Андреева, автора «Розы Мира», — увлекательнейший рассказ о необычной женской судьбе, о необычной любви, о необычном поэте и о самой обычной для XX века и России доле. Эта книга о противостоянии талантливой мужественной женщины суровой эпохе.

Алла Александровна Андреева обладает литературным даром и чувством слова, поэтому книга читается буквально на одном дыхании.

---

В том же доме жила очень тихая женщина. Были такие тихие женщины, старые дворянки, потерявшие всех и вся. Они иногда доживали свой век где-то в маленькой комнатке, вот как та женщина в Звенигороде. И я помню, как однажды она сказала маме: «Знаете, Юлия Гавриловна, когда-то в Институте нам задали сочинение на тему „Как ведут себя люди в доме, когда появляется хороший человек“. Было очень трудно его писать, мы много думали. А вот сейчас я увидала то, что должна была писать в сочинении. Достаточно посмотреть на вашу семью в тот день, когда вы ждете Александра Петровича».

Свой отпуск папа, естественно, проводил в Звенигороде. И тут я уже была свободна, бегала везде, и на вечер меня тоже отпускали. Часов не было. Часами служили мне коровы. Стадо шло домой — я шла домой. Но поскольку мне было все-таки лет двенадцать тогда, меня после общего ужина отпускали еще в Солдатскую слободу, где жили мои подружки. Так называлась часть Звенигорода, ни одного солдата там давным-давно не было. Там уже я должна была узнавать время и к десяти возвращаться домой.

Мама и Юра к этому времени ложились спать, няня тоже. Папа сидел на веранде под керосиновой лампой-«молнией», работал. А меня ждал стакан молока, накрытый блюдечком от комаров и мошек.

Сначала я приходила в десять, потом в пять минут одиннадцатого, в десять минут одиннадцатого. Потом начала «заматывать». Папа на это очень спокойно сказал:

— Ровно в десять я снимаю блюдечко. Всех мошек, которые нападали в стакан, ты пьешь с молоком.

Он так и сделал. Я пришла — стакан открыт, в нем полно мошек. Папа говорит:

— Вот, пожалуйста, это то, что нападало с десяти. Еще бы опоздала, было бы больше.

Я с хохотом выпила молоко вместе с мошками.

И все следующие дни… Я никогда не забуду этого: вот я бегу, бегу, бегу — сосны, холмы, уже видно веранду, лампу, папа смотрит на часы и снимает блюдечко. Я врываюсь — мошек еще нету! И нам обоим было весело; папа никогда не ругал меня.

Там, в Звенигороде, до меня первый раз в жизни дотронулся мужчина. Его звали Гриша. Он был очень высокий, симпатичный. По-моему, молодой учитель. Почему мы с ним пошли в лес из Солдатской слободы — не помню. Просто переступили через ручей и пошли в лес. В лесу он меня обнял за плечи, и так мы шли. Иногда останавливались и слушали, как шелестят листья. Дело было к осени. Стояла особенная осенняя тишина в лесу, и в ней звук шуршащих листьев. Так вот мы походили по лесу, послушали листья и вернулись. А когда переступили через ручей, он просто снял руку с моего плеча и мы пришли обратно в Солдатскую слободу.

Зачем я рассказываю об этом случае? Больше ничего не было. Но я до сих пор с благодарностью помню мужскую руку на моем плече и шелестящие высоко в небе, начинающие желтеть деревья.

Глава 7. ПЕРЕУЛКИ

Еще, еще немного побыть в этой удивительной стране детства. В моей жизни странную роль играют переулки. Родилась в Теплом. Первые воспоминания — Кривоколенный. Веселая детская беготня — Колобовские переулки, около которых сейчас стоит любимый театр — Новая опера Евгения Колобова. Отрочество — школа в Кривоарбатском. Лучшие годы жизни — Малый Левшинский. Большие, широкие, красивые проспекты ничего не говорят моему сердцу, где бы они ни находились: в Москве, Петербурге или в Париже. Сразу, с первого взгляда, я влюбилась в Прагу и часами бродила по ней, упиваясь поворотами, проходными дворами, закоулками. И так было везде.

Так вот, школа в Кривоарбатском… Сначала меня отдали в обыкновенную советскую школу, но там, по словам мамы, училось «жуткое хулиганье». Научные работники объединились и организовали на базе бывшей Хвостовской гимназии школу для детей ученых. Программа, по которой тогда учились, была ужасной. Например, литература: мы потом совершенно не могли читать русскую классику. О Достоевском вообще ни слова, Лермонтова «проходили» только «Мцыри», причем с богоборческой точки зрения. Татьяна из «Евгения Онегина» преподносилась исключительно как «продукт дворянского воспитания», а «Мертвые души» давали так, что после школы я не скоро к ним вернулась.

И, несмотря ни на что, педагоги Хвостовской гимназии были настоящими. То, что они ухитрялись сделать в рамках школьной программы, мы смогли оценить только став взрослыми. Они ужимали программу, чтобы оставались пустые уроки, на которых нам читали вслух. Я почему-то запомнила, как преподаватель литературы Георгий Иванович Фомин читал «Аттические сказки» Зелинского. Нас водили в Музей изящных искусств, в который вообще-то водить «не полагалось». Биолог устраивал выездные экскурсии. Нам давали списки книг, и мы упоенно читали их под партами. Тогда еще можно было достать книжки.

Мне повезло, потому что у папы были друзья Бернштейны. Один математик, другой физиолог. У них была библиотека юношеской литературы, и я имела к ней полный доступ. У Даниила книги оставались с прежних времен, потому что он был на восемь лет старше меня, и добровский дом хранил многое из «мирного времени» — как тогда говорили. Существовала такая серия «Золотая библиотека». Позже советская власть добралась и до нее. Потом произошло то, чего уже никто не помнит: были запрещены сказки. Запретила их лично Крупская, потому что в сказках Иван-царевич подвигами добивается царевны, классовой борьбы вообще нет, а побеждает добро. Поэтому образовалась «дыра»: есть сказки, изданные до революции, а потом — Чуковский и Гайдар. Сказки, с которыми мы жили, росли, постигла печальная участь. А потом постепенно запрещенным оказалось все.

Историю мы не изучали. Вместо нее был такой предмет — обществоведение, точнее, перечисление революционных движений. История в нем представлялась так: сначала Спартак, потом, кажется, крестьянские войны в Германии, потом промышленный переворот в Англии, Французская революция, революция 1905 года и великая революция 17-го года в России, которая все привела в порядок. Так и выглядела бы для нас история, если б мы не вырывали друг у друга из рук, зачитывая до дыр, книжки — от Вальтера Скотта до Соловьева, того, что писал исторические романы, Всеволода. Вот так мы учились. Благодаря родителям, книгам и умным педагогам все-таки окончили школу с какой-то, пусть сумбурной, суммой знаний.

В годы моего детства мы, дети, жили не так, как современные бедолаги. Телевизора не было. Радио не было. Бесконечных каких-то кружков и занятий с нами не вели. Конечно, обязательный урок музыки — никто на него не водил, ходила сама. Обязательный урок какого-либо языка — немецкого или французского — жуткая скука. Домой приходила какая-то дама, и надо было терпеть. Но это не было занятиями с нами, это было моей обязанностью.

Понятия не имею, как и когда я готовила уроки. В школу ходили сами, никто не водил. И ходили не рядом с домом, а довольно далеко: я, например, с Петровки на Арбат, пешком больше часа. Много времени мы были предоставлены самим себе — соседские мальчишки и девчонки, одноклассники, с которыми я подружилась. И мы с этим временем прекрасно справлялись.

Моя подростковая жизнь была не то что полна, а переполнена. Чего только не было в моей фантастической голове! Конечно, была школа, и она занимала немало времени, тем более, что с пятого класса, то есть с 10–11 лет, у нас была вторая смена. Мы начинали учиться где-то часа в два и учились до вечера. Дорога — час туда и час обратно. Училась я, как теперь понимаю, весьма неважно. Выручало то, что можно назвать общим уровнем, развитостью, начитанностью. Такими были почти все в классе. Но были и очень хорошие ученики — не я. Были в школе и очень интересные уроки, на которых можно было сидеть и слушать с неподдельным вниманием. Конечно, были физика и математика, тут уж хоть слушай, хоть не слушай, понять все равно ничего нельзя. И еще это обществоведение, где все мы с трудом пробирались между Спартаком и крестьянскими войнами в Германии.

Я не прогуляла ни одного дня в школе. Не только не прогуляла, но даже такая мысль никогда не приходила в голову. Не знаю, чем это объяснить. Может быть, мама сумела как-то в подсознание, в самую глубину, вложить строптивой девчонке элементы дисциплинированности. Другого объяснения не нахожу. Я училась в период так называемого совместного обучения — девчонки и мальчишки вместе. Знаю, что на этот счет существуют очень разные мнения. Я с радостью вспоминаю школьные годы и думаю, что благодаря этой совместности мне было в детстве хорошо с мальчиками и всю жизнь легко и хорошо с мужчинами. Мальчишки нашего класса были умными и недаром стали образованными людьми. Один из них — известный поэт Евгений Долматовский, с которым мы были младшими в классе, — как-то, много лет спустя, проследил судьбы всех наших одноклассников и выяснил, что многие из них стали серьезными учеными. Особенно в области тех самых физики и математики, на школьных уроках которых они присылали мне потихоньку решение всех уравнений.