Михаил Штереншис - Зигмунд Фрейд

• Название: Зигмунд Фрейд
• Автор: Михаил Штереншис
• Издательство: Феникс, ISRADON
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-222-19226-9 (Феникс), ISBN 978-5-94467-079-3 (ISRADON)

Сегодня никто не будет отрицать, что Зигмунд Фрейд — одна из ключевых фигур XX века. Его теории наложили отпечаток не только на психиатрию — под знаком Фрейда в течение десятилетий развивались литература, кинематограф, театр, живопись… О жизни «отца психоанализа», как всегда, живо и увлекательно рассказывает израильский историк Михаил Штереншис, известный читателю по книгам «История государства Израиль», «Евреи. История нации», «Три веры в одного Бога» и многим другим.

---

Не совсем по Фрейду, не совсем. Вот отрывок из его статьи «Психология масс и анализ человеческого «Я» — «Эго».

«В толпе заразительно каждое действие, каждое чувство, и притом в такой сильной степени, что индивид очень легко жертвует своим личным интересом в пользу интереса общества. Эго — вполне противоположное его натуре свойство, на которое человек способен лишь в качестве составной части массы. Масса же импульсивна, изменчива и возбудима. Ею почти исключительно руководит бессознательное. Импульсы, которым повинуется масса, могут быть, смотря по обстоятельствам, благородными или жестокими, героическими или трусливыми, но во всех случаях они столь повелительны, что не дают проявляться не только личному интересу, но даже инстинкту самосохранения. Ничто у нее не бывает преднамеренным. Если она страстно и желает чего-нибудь, то всегда ненадолго, она не способна к постоянству воли. Она не выносит отсрочки между желанием и осуществлением желаемого. Она чувствует себя всемогущей, у индивида в массе исчезает понятие невозможного.

Масса легковерна и чрезвычайно легко поддается влиянию, она некритична, неправдоподобного для нее не существует. Она думает образами, порождающими друг друга ассоциативно, — как это бывает у отдельного человека, когда он свободно фантазирует, — не выверяющимися разумом на соответствие действительности. Чувства массы всегда просты и весьма гиперболичны. Масса, таким образом, не знает ни сомнений, ни неуверенности…»

Фрейд Дарвина читал, но мыслил по-своему. Дарвин видел схожесть человеческого и животного организмов. Фрейд видел животные импульсы в психике. В любом случае оба учения взаимоусилили друг друга, хотя сами психоаналитики мало внимания обратили на этот факт. По Фрейду, в глубинах бессознательного лежит не животный импульс, а вытесненное отцеубийство, чисто человеческое переживание. В одной из своих самых известных работ «Тотем и табу», написанной в 1912 году, он рассматривает трагедию, совершившуюся, по его мнению, в доисторические времена и приведшую к возникновению религии как таковой. Опираясь на изыскания современных ему ученых, Фрейд анализирует убийство праотца восставшими против его тиранического владычества единокровными братьями. Праотец в то же время — это соперник, поскольку ему принадлежат все женщины орды, и сыновья-страдальцы поневоле анахоретствуют. Ненавидя жестоковыйного правителя, обладающего единоличным правом на сексуальные утехи, сыновья расправляются с ним. Убийство отца, по принципам бессознательной логики, претворяется в убийство Бога, становящегося в дальнейшем заместителем убитого. Чтобы заглушить чувство жесточайшей вины, создаются нравственные предписания и нормы.

За 250 лет до этого Спинозу раввины отлучили от религии и за менее неординарные рассуждения о Боге, теперь же Фрейду его книга сошла с рук. В «Тотеме и табу» Фрейд использовал некоторые теоретические рассуждения других ученых и мыслителей — Дарвина, Аткинсона и в особенности Робертсона Смита, объединив их с открытиями и гипотезами психоанализа. У Дарвина Фрейд заимствовал предположение, что первобытные люди изначально жили небольшими ордами, каждая такая орда находилась под властью старшего самца, который управлял ею с помощью грубой и жестокой силы, присваивал себе всех самок и подчинял или убивал всех молодых самцов, включая собственных детей. Аткинсон помог отцу психоанализа предположением, что патриархальная система была сокрушена восстанием сыновей, которые объединились против отца, свергли его и на совместном победном пиршестве съели его тело. Наконец, следуя тотемной теории Робертсона Смита, Фрейд предположил, что структуру первичной орды, в которой властвовал один вожак-Отец, сменила структура тотемистского клана братьев. Чтобы ужиться друг с другом, братья-победители должны были отказаться от тех женщин орды, ради которых, фактически, убили отца, и согласиться ввести экзогамию, то есть «брак на стороне». После свержения власти Отца семьи управлялись матриархально. Но Отец и его воля не исчезли окончательно: Отца заменило некое животное, провозглашенное тотемом-покровителем клана; оно символизировало собой Предка (или предков вообще), служило духом-хранителем клана, и его запрещено было касаться или убивать. Однако раз в году весь клан собирался на совместное пиршество, во время которого «сакральное» тотемное животное разрывали на куски и пожирали. От участия в таком пиршестве никто не мог отказаться, ибо оно было не чем иным, как символическим повторением того самого отцеубийства, с которого начались все новые социальные законы, моральные заповеди и тотемистская религия.

Почти в любой религии человек изначально виноват, так как он греховен и не оправдывает надежд Бога. Фрейда раздражает тот факт, что в синагоге ли, в церкви ли, в мечети ли человек сразу должен встать в позу виноватого. «Грешен, батюшка, грешен». В этом Фрейд видит невроз. Мы ведомы заглушаемым, мучительным и стойким неврозом греха перед Богом и ожиданием заслуженного наказания, подчас за то, чего мы даже выдумать не в состоянии. Но тут человеку помогает уже устоявшаяся, набравшая силу религия, где, по принципу древнейших мистерий, приносят в жертву человека, и не просто человека, а сына того отца, перед которым мы все так ужасно виноваты. Сын искупает первородный грех. Получается, что религия сначала ставит человека в положение виноватого, а потом его же утешает. Но чувство вины остается одним из самых могучих рычагов, воздействующих на душу члена Церкви. Ведь в то же время сын и отец — едины. Религия таким образом позволяет человеку чувствовать себя спокойнее, служа ему бессознательной защитой от внутреннего хаоса страха и вины, ограничивая бессознательные импульсы. А с другой стороны, бьет тем же самым оружием, держа его в подчинении. Замкнутый круг.

А по Фрейду, любой невроз — это замкнутый круг, который надо разрывать. Фрейд считал религию общечеловеческим навязчивым неврозом, иллюзорным исполнением древнейших подспудных желаний, остающихся неудовлетворенными и вытесняемых в сферу бессознательного. Родительская фигура Бога-отца, которого мы наделяем властью миловать нас и нещадно карать, в огромной степени инфантилизирует человечество, то есть делает его не отвечающим за себя, изнывающим от страха наказания. И душа лелеет бессознательное желание отцеубийства, потому что вынести такой гнет нельзя. Эдипов комплекс человечества налицо. Это же происходит с образами вполне конкретных родителей в душе каждого отдельного человека.

Так из невропатолога, психиатра и психопатолога вырастает философ. Фрейд действительно не признавал за жизнью права на тайну, в самом сакральном смысле, дивности и мистичности человеческой души. Он искренне, как и все, что он делал, думал, что структуру личности пронизывает эдипов комплекс, а бессознательное — это скопище воспоминаний о травмах, о вытесненных жутких и не очень желаниях и страстях. Фрейд имеет дело с невротиками и неврастеничками, это понятно, но он просто не замечает психически здоровых людей, которые плевали на эдипов комплекс.

В конце концов, впасть в депрессию можно и из-за внешних причин, а не только из-за внутренних конфликтов в себе самом. Это заблуждение Фрейда побудило Юнга, «наследного принца психоанализа», на которого возлагались самые большие надежды, оставить своего друга и учителя, одно время игравшего жизненно важную роль в его становлении. Произошло это в 1913 году, незадолго до Первой мировой войны. Юнг в буквальном Смысле «ушел в себя» и погрузился с головой в те самые бездны бессознательного, которые открыл Фрейд. То, с чем он столкнулся в глубинах этого бездонного океана, окончательно убедило его, что, настаивая на одномерности нашей души, Фрейд неправ. Человеческая личность предстала его взору как уходящая вдаль и вглубь сокровищница творческих начинаний. В так называемом «бессознательном» оказалось не в пример больше созидательного и живого потенциала, чем это представлялось Фрейду. Это не исключает невротическую составляющую, просто она — отнюдь не вся душа. Юнг увидел в душе ее божественную, дивную суть и признал за ней, с трепетом и восхищением, ее причастность к священному и вечному. Фрейду же забираться в такие глубины просто не приходило в голову: он считал себя ученым, работающим с пациентами, с фактами, проверяющим свои положения на практике. Он писал трактаты. Он думал, что занимается наукой, а весь курьез заключался в том, что в этих научных изысканиях речь шла о самой парадоксальной, ускользающей и многомерной субстанции — душе человека. И так как Фрейд был человек, а значит, обладал этой же самой ускользающей и подносящей сюрпризы душой, замешанной на парадоксе, он временами противоречил самому себе. Основываясь на своих изысканиях, потребовавших немало смелости, Юнг приходит к выводу, что либидо, Эрос, есть фундаментальная движущая сила творчества, в которой сексуальное — лишь одно из ее разнообразных проявлений. Теория Юнга об устройстве психики человека словно расширяет и разветвляет коридор, проложенный психоанализом. Двойственность сочетания жизни и смерти проступает в амбивалентности архетипов, существующих глубоко в коллективном бессознательном — общем для всех нас древнейшем бессознательном. Эти могучие энергетические образы, образующие подкладку человеческой души, обладают двойственной природой: они и возрождают к жизни, и убивают. С ними надо учиться обходиться. Они являются во снах, а сны, по поэтическому выражению Фрейда, есть «дорога в царские чертоги», к тому, что таится в бессознательном и хочет заговорить. Когда Юнга спросили, как же он отважился противопоставить себя такому светилу, швейцарец ответил: «Карлик увидит дальше гиганта, если встанет гиганту на плечи».