Баян Ширянов - Низший пилотаж

• Название: Низший пилотаж
• Автор: Баян Ширянов
• Жанр: Сказка
• Год: 2001
• ISBN: 5-93321-021-8

Роман Баяна Ширянова – наиболее скандальное литературное произведение русского Интернета в 1998 году. Заявленный на литературный конкурс АРТ – ТЕНЕТА – 97, он вызвал бурную полемику и протесты ряда участников, не желавших выступать в одном конкурсе с произведением, столь откровенно описывающим будни наркоманов. Присуждение же этому роману первого места в конкурсе, сделанное авторитетным литературным жюри во главе с Борисом Стругацким, еще более усилило скандал, вызвав многочисленные статьи и интерьвью в сетевой прессе.

"Низший пилотаж" – роман с первитином. Он же винт – могущественный психостимулятор, успешно конкурировавший с молекулами ДНК в крови постсоветской богемной и прочей деклассированной молодежи.

Главный наркотик начала девяностых – беспрецедентно доступный и дешевый (в своей весовой категории, разумеется, – трава не в счет). К середине девяностых был потеснен близнецами-братьями героином и кокаином, но в памяти народной по-прежнему живее многих живых, благо "винтовая тусовка" – хочется сказать "винтовой этнос", до такой степени препарат повлиял на психику и физиологию своих приверженцев – успела обзавестись своим фольклором.

"Низший пилотаж" – энциклопедия винтового сленга, кумарных притч, стремных примет и торчковых мудростей.

"Низший пилотаж" – история поколения, полная неоновых картинок "из жизни" и надрывных нецензурных разговоров.

Стиль Баяна Ширянова сочетает ледяную патетику в духе Берроуза с трезвой журналистской ироничностью; интонации истерики, исповедального монолога, физиологического очерка, анекдота и сенсационного репортажа сплавлены в романе без видимых швов. Этакая пристрастная беспристрастность, тоскующая ненависть, понятная любому, кто "соскочил".

---

ГЛЮКИЕ ВРАЧИ.

Когда пишешь терку, главное не то, что выписываешь, а фамилия больного. Впрочем, попадаются некоторые грамотеи, которым лень заглянуть в толстого Машука. Вот они и пишут «Sol. Ehpedrini», стремая тем самым и себя и драги.

Да, чтобы получить этот самый Эх! Педрин! надо постараться. Напишешь «больной Иванов», и сразу понятно, что это поддельная терка. И фамилия Хуеглотопер тоже не по-хорошему бросается в глаза, заставляя дибить обладателя этой фамилии, или его родственника, ибо сам гражданин Хуеглотопер не соизволил прийти за своим лекарством.

Дальше. Лучше всего писать хохлов. Иванько, Бегунько, Лещенко. У них, блядей, не поймешь по фамилии, мужик это или баба. А значит, стрему меньше.

Но иногда случаются накладки. Пишет некто фамилию больного – Клочко. Рука у него срывается и вместо Клочко получается Клочкед! Вот и погоняло.

С торчками, вообще, частенько хохмы происходят. Напишет кто-нибудь так, для прикола: больной Эпхман. А терку берут и отоваривают! В следующий раз наркоша совсем наглеет и появляется больной Перви'тин. А за Первитина торчка и берут в менты. Не наглей!

С врачами тоже на все так просто. К примеру, во врачиху Машину Коленику Ввеновну никто не поверит. Зато если на терке стоит печать врача Семаря-Здрахаря, ее почему-то берут.

Неисповедимы терочные пути! Неисповедим Великий Джефой Путь!

Или так иногда бывает, скажет кто-то: «На, вот, настоечку!» А второму возьмись и приглючься: «Навотно Стоечко.» Кто такой Навотно Стоечко? Врач. Он эфедрин выписывает. Причем всем подряд. Да и сам не против его употребить.

Прозвучит: «Скидай костюмчик.» А получится Седайко Стюмчек.

Правда, некоторые врачи бывают совершенно глюкие, непонятно откуда пришедшие. Вот Шантор Червиц. Как он появился? Загадка. Или Чевеид Снатайко. Тоже таинственная личность. Блим Кололей. При этом имени проскакивают какие-то ширяльные ассоциации, но что конкретно? Не понять.

Но всех этих врачей объединяет одна страсть. Очень они любят психостимуляторы. И выписывать, и потреблять. Понравится какому-нибудь безымянному торчку врач, вот он с ним и сотрудничает. Учится его подпись ставить, отождествляется с ним. Так и выходит, был врач, стал торчок.

А потом, по мере накопления подвигов, им звания присваивают. «Почетный астматик Советского Союза», «Заслуженный Астматик Советского Союза». Или такие: «Дважды шировой, почетный больной города Москвы и его каличных, орденоносец трех степеней «Золотого Баяна», герой ширяльного труда Семарь-Здрахарь». После такого представления у торчков-пионеров крышняк слетает и они послушно бегут по драгам.

А Семарь-Здрахарь сидит на своей хате и ждет: не привалит ли еще какая глюка с именем?

ЛАБОРАНТЫ.

В тот год Седайко Стюмчек и Чевеид Снатайко устроились работать. Они долго выбирали себе должность по вкусу и, наконец, им подвернулись места лаборантов.

Институт был учебный, а кафедра химической. И торчекозники надеялись разжиться среди завалов реактивов чем-нибудь для них пользительным.

Но, при детальном рассмотрении, никаких эфедринов, первитинов и фенаминов среди химикатов не нашлось, за исключением уксуса и марганцовки. А Седайко Стюмчек и Чевеид Снатайко были как раз заядлыми мулечниками, ибо винта варить пока не умели.

И потянулись занудные трудовые будни, которые каждый из них сдабривал несколькими кубами мульки.

Вот как это происходило.

В те годы фабричный эфедрин был благополучно проширян армией марцифальщиков. Без вытерки его стало не достать, да и то лишь в терочно-бодяжных отделах каличных.

И с утреца, до захода на работу, Седайко Стюмчек шел в пару ближайших драг и заказывал 20 по 3. Это значило, что к обеду добросовестные аптекари должны будут для него забодяжить двадцать кубов трехпроцентного эфедрина.

Достоинство мульки в том, что с нее практически не кумарит. Ее нужно было ширять сотнями кубов, прежде чем торчок на мульке мог просечь какие-то некайфы, типа дрожи в руках, слабости в ногах и зацикленности в мозгах, которые отказывались работать в другую сторону, нежели добывание эфедрина.

Еще одним недостатком мульки было то, что она частенько выходила перекисленной и палила веняки. Но ее подшкурное попадание не было таким болезненным, как у пришедшего ей на смену винта.

Существовала еще народная мулечная игра в догонялки. Чем больше широкезник мазался мулькой, тем больше ее было надо. И догоняться зачастую приходилось каждый час. Это при мазовом раскладе. Впрочем, если запасы кончались, можно было спокойно обойтись и без ширева. Некоторое время.

Но Седайко Стюмчику и Чевеиду Снатайко этого не хотелось.

Поставив тупым студакам лабу, они курили в сортире, предвкушая послеобеденный поход по каличным. Хотя нет, вместообеденный, ибо какой может быть обед под мулькой?

С трудом дождавшись перерыва, торчки срывались и бежали отоваривать квитки на джеф. Вернувшись с добычей, они забирались в каптерку Чевеида Снатайко. Там были подходящие условия для варки марцифали.

Вылив сорок кубов в бодяжный стаканчик, Чевеид Снатайко ставил его на магнитную мешалку, и устанавливал на ней температуру в сорок цельсиев. Дождавшись, когда на поверхности раствора появится стабильная воронка, в него добавлялось расчетное количество одно-молярной уксусной кислоты.

Седайко Стюмчек в это время отмерял на аналитических весах необходимое для реакции количество кристаллического перманганата калия одноводного. Засыпав и его, торчки некоторое время вдумчиво и пытливо наблюдали за коричневением смеси, пока не наступала пора готовить фильтрующую установку.

Они, конечно, за долгий мулечный стаж, научились крутить петухов и забивать метлы, но само наличие химической посуды провоцировало их на максимально полное ее использование.

Вырезав фильтр-бумажку под размер воронки Бюхнера и смочив ее дистиллятом, они водружали это на колбу Бунзена, на носик которой уже был надет шланг, присоединенный к водоструйному насосу. К этому моменту марганцовка должна была полностью прореагировать, и можно было получать ширяльную жидкость.

Чтобы бодяга не попала в чистяк, они сперва включали водоструйку и лишь когда фильтр намертво присасывался к донышку воронки Бюхнера, наливали в нее мульку.

Сразу же в колбу начинал поступать раствор. Чевеид Снатайко и Седайко Стюмчек заворожено следили сперва за струйкой, потом за каплями и, лишь когда бодяга в воронке была уже совершенно сухой, прекращали процесс фильтрации.

Готовую мульку переливали в термостойкую стакашку и, если было время и настроение, упаривали на той же магнитной мешалке раза в два, а то и три. Если же настроения не было, мулькой заряжались десятикубовые Ширяновские баяны.

Мазаться в каптерке было стремновато, мог зайти кто-нибудь из препов. Поэтому ширяльными местами были избраны чердак и сортир.

Ублаготворившись, Седайко Стюмчек и Чевеид Снатайко шли работать. Они доходчиво втолковывали безмозглым студакам основы химии и ждали конца рабочего дня.

Приведя помещения в порядок для следующего дня, они опять встречались и, вмазавшись остатками мульки, разбредались по драгам, пытаясь закинуть в них терки для завтрашней ширки.

Они проработали так около года, и ушли в один день, захватив с собой остатки марганцовокислого калия, магнитные мешалки и фильтровальные установки, так как очень уж сильно к ним привязались.

ПРЫЩИ.

Однажды Семарь-Здрахарь собрался сварить винта. А бензина не было, и как тягу он взял толуол.

Винт получился клевый. Приход долгий, таска мягкая. А на следующий день вся спина и руки Семаря-Здрахаря покрылись большими красными прыщами. Которые, к тому же, еще жутко чесались.

Семарь-Здрахарь разодрал себе все руки и спину, куда смог дотянуться. А потом он сварил винт на бензине и все прыщи пропали.

Такая вот мистика.

ПЕРВЫЙ КВАДРАТ.

Меня зовут Клочкед. Но я пока этого не знаю.

Сегодня произойдет одно событие, которое я сочту маловажным, но оно в корне изменит всю мою жизнь. А пока что я сижу на лавочке, в окружении длинноволосого пипла, лениво переругивающегося матом и обсуждающего проблемы найта и вписки. Вокруг бегают крысы странного рыжего цвета, сквозь тополиную листву со скрипом продираются лучи послеполуденного солнца, а я сижу, смоля «пегасину», и наблюдаю за окружающим пространством и существами, его наполняющими.

Внимание мое привлекают несколько хиппарей. Их поведение не сильно отличается от остальной массы, но… Эти отличия заставляют меня приглядеться.

Трое менов и одна герла скучковались на скамейке и занимаются непонятным процессом. Они стоят так, чтобы полностью загородить от посторонних предмет их деятельности.