Генри Олди - Пасынки восьмой заповеди

• Название: Пасынки восьмой заповеди
• Автор: Генри Олди
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-05433-2

Странным даром обладают приёмные дети Самуила-бацы из глухого села Шафляры в Нижних Татрах: люди как люди, а есть у них способности, коими человек обладать не должен бы. Воры они, но не те, что у прохожих кошельки срезают или дома по ночам чистят, — а те, что крадут помыслы, чаяния, навыки и знания у других людей. Неплохо устроились в жизни приёмыши Самуила: Ян — аббат в тынецком монастыре бенедиктинцев, и скоро быть ему епископом; Тереза — жена богатого купца; пан Михал — воевода в графском замке, женился по любви, да и фехтовальщик он знатный, такие в бурный XVII век нарасхват. А вот с младшенькой, с Мартой, не заладилось…

---

Они шли в тынецкий монастырь.

Слуги Великого Здрайцы незримо шли следом.

3

Скорбный Христос со стенного распятия смотрел на замолчавшую Марту. Женщина боялась поднять глаза — ей казалось, что в Божьем взгляде она прочтёт осуждение и беспощадный приговор.

Аббат Ян встал, прошёлся по келье, сумрачно кивая в такт ходьбе. Лицо его осунулось, потемнело и нисколько не напоминало тот возвышенный образ, какой привыкли видеть приходящие в тынецкий монастырь богомольцы. Плохо было аббату, очень плохо, и не только потому, что сейчас он разрывался между святым отцом Яном и Яносиком из Шафляр, старшим из непутёвых детей Самуила-бацы.

— Вчера на рассвете Михал приезжал, — невпопад бросил аббат, перебирая висевшие у пояса агатовые чётки.

— Михалек? — вяло удивилась измученная Марта, не понимая, какое отношение к рассказанному имеет приезд в монастырь Михала, их четвёртого брата, который был младше Яна и осевшей в Кракове Терезы, но старше самой Марты.

Вот уж за кого никогда не приходилось беспокоиться, так это за Михалека, способного постоять за себя лучше любого защитника…

— Отец умер, Марта, — скорбно сказал аббат Ян, глядя куда-то в угол. — Михал был на похоронах.

— Отец умер, — безвольно повторила Марта. — Батька Самуил. Умер. Умер…

И небо обрушилось ей на плечи.

Когда мир снова родился из кричащего небытия, сузившись до размеров монашеской кельи — аббат Ян по-прежнему ходил из угла в угол, перебирая чётки сухими пальцами, а Христос с распятия всё так же смотрел на бледную Марту.

— После услышанного я бы предложил тебе для начала обосноваться в монастыре, — Ян отсчитывал слова скупо, как чёрные бусины чёток, — и пересидеть некоторое время в освящённых стенах, пока мы не решим, что делать.

— В вашем монастыре?

Что-то, похожее на усмешку, искривило тонкие губы аббата.

— Наш монастырь — мужской, дочь моя. Я бы отвёз тебя в чорштынскую обитель кармелиток — тамошняя аббатиса мне кое-чем обязана… Впрочем, сейчас это не имеет значения. Ты помнишь клятву, которую мы давали, уходя из Шафляр?

— Помню, — кивнула Марта.

— И ты поедешь на поминки отца? Подумай, Марта — ведь если мы хотим успеть на сороковины, то выезжать должны завтра, в крайнем случае послезавтра. Ни о каком монастыре тогда и речи быть не может. А если всё, что ты наговорила мне — правда…

— Это правда, Яносик. Но если я не встану в нужный день над могилой батьки Самуила — я прокляну себя вернее, чем это сделает любой дьявол. Ты веришь мне?

— Я боюсь за тебя, — ответил аббат.

И Марте почудилось, что в глазах распятого мелькнуло одобрение.

— Ну что ж, — невесело улыбнулась женщина, — раз ворам прямая дорога в ад (не хмурься, Яносик, ты у нас святой, тебя это не касается!), значит, доведётся мне ещё разок увидеться со старым Самуилом. Может, соберёмся на одной сковороде: я, батька, Тереза, Михалек…

— В ад? — странным тоном спросил аббат.

— А что, отец мой Ян, ты не веришь в ад? Весьма удивительно для тынецкого настоятеля!

— Я верю в Бога, — очень серьёзно отозвался аббат. — А ад или рай… возможно, они пока что пустуют, Марта.

— Пустуют?

— Я говорю — возможно. Тебе ведь известно, когда Господь будет судить души живых и мёртвых, отделяя овец от козлищ?

— По-моему, ты хочешь таким образом отвлечь меня, Яносик, от более земных забот. Конечно, известно. Когда наступит Dies irae, День Гнева, Судный день.

— Значит, Судный день ещё не настал?

— Издеваешься, святой отец?! Конечно, нет!

— Но если нас ещё не судили, — плетью хлестнул голос аббата, — если Господь ещё не вынес нам приговор, то почему нас должны наказывать или награждать?! Кто взял на себя право судить, карать и миловать раньше Господа?! Откуда рай или ад, кара или воздаяние, если приговор не вынесен?! Ответь, Марта!

Марта растерянно молчала.

— Ты что-нибудь слышала о ереси альбигойцев, которые сами себя называли «катарами», что по-гречески значит «чистые»? О крестовых походах внутри Европы, случившихся почти четыре века тому назад, когда альбигойский Прованс истекал кровью, когда пало Тулузское графство, а преданный анафеме граф Раймунд VI Тулузский уступил свой титул крестоносцу Симону де Монфору — правда, через два года доблестный граф Раймунд отбил родную Тулузу у захватчика, а ещё через два года крестоносец де Монфор был убит во время восстания местного населения! Что ты знаешь о маленькой крепости Монсегюр в Пиренеях, которая пала последней?!

Аббат Ян перевёл дыхание, некоторое время молчал, а потом виновато посмотрел на Марту.

— Извини, Марта… ты и не должна быть знатоком в подобных вопросах. Просто ересь катаров уже давно не даёт мне, аббату Яну Ивоничу, вору Яносику из Шафляр, спать по ночам. Да, «чистые» исказили многие католические догматы; да, они протащили в христианство зороастрийских Ормузда и Аримана, как символы добра и зла; они считали, что исповедуясь, мы помогаем Господу, а не наоборот, но не в этом дело. Невместно мне осуждать поступки святого Доминика Гусмана, основателя ордена доминиканцев, но я бы не стал подобно ему жечь «чистых» на кострах. Я вообще не люблю костров, Марта…

— Ты что-то не договариваешь, Яносик, — бросила Марта, пристально глядя на взволнованного аббата. — Я могла бы украсть у тебя это «что-то», но вор не должен красть у вора, а сестра у брата. Расскажи мне сам.

— Альбигойцы считали, что после смерти человек начинает жить заново, что душа его воплощается в ином живом существе — звере, человеке, птице — и грехи прошлого вкупе с былыми заслугами довлеют над возродившимся в его новой жизни. И так, до самого Страшного Суда, человек копит в себе добро и зло, его мучит свобода выбора, он ищет, спорит, соглашается, грешит… Но тогда — если Господь даровал таким, как мы, способность брать чужое добро из душ человеческих, то не готовил ли Он для нас особую участь?! Не выше других, не над людьми — но другую, как разнятся участи воина и лекаря! Ведь если допустить хоть кроху правоты в догматах катаров — значит, проданная дьяволу душа попадает не на сковородку, пугало старух-богомолок, а начинает жить заново под сюзеренитетом Сатаны! Не это ли ад, Марта! Ад на земле, способный вовлечь в своё пламя и находящихся рядом невинных жертв! Ты украла погибшую душу у Сатаны… нет ли в этом особого промысла Божьего?!

— Не знаю, Яносик. Не знаю. Знаю только, что мне тяжко жить с той проклятой ночи. Когда, ты говоришь, должен приехать Михал?

— Завтра, — ответил аббат Ян.

Нить его чёток неожиданно лопнула, агатовые бусины звонко раскатились по полу, но он даже не заметил этого.

— Завтра, Марта. Михал приедет вместе со своей женой — она в тягости, и мы должны отслужить молебен о счастливом разрешении от бремени — но обратно жена Михала поедет без него.

Марта кивнула.

Пан Михал Райцеж, придворный воевода графа Висничского, был исключительно хорош собой. Это отмечали пылкие флорентийки, в чьём родном городе пан Михал постигал нелёгкое искусство владения рапирой под руководством строгого Антонио Вазари; это обсуждали между собой искушённые в любовных делах уроженки Тулузы, где знаменитый мастер шпаги Жан-Пьер Шарант после долгих уговоров согласился взять в обучение худородного шляхтича из далёкого Подгалья; красота пана Михала не давала спать пухленьким саксоночкам Гербурта, когда возвращающийся домой Райцеж сумел упросить барона фон Бартенштейна преподать ему несколько уроков владения тяжёлым драгунским палашом, застряв в баронском замке на три года; женщины беззаветно любили пана Михала, но увы — пан Михал не любил женщин.

Нет, это отнюдь не значило, что шляхтич Райцеж был склонен к мужеложству.

Просто пан Михал любил оружие, и страсть эта заполняла дни его столь полно, что ночами ему снились выпады и отражения, в результате чего Михал Райцеж шептал во сне вместо имени возлюбленной:

— Парад ин-кварто и полкруга в терцию!.. парад ин-кварто… Двигайся! Двигайся, я тебе говорю!.. парад ин-кварто…

Дам, изредка попадавших в его постель, потом долго мучила мигрень, и не раз они в самый неподходящий момент командовали законному мужу:

— Парад ин-кварто… двигайся, я тебе говорю!

Мужья не любили пана Михала.

Они его боялись.

Они боялись бы его ещё больше, если бы знали, что пан Михал Райцеж, Михалек Ивонич, приёмный сын Самуила-бацы из Шафляр — вор.

Такой же вор, как Марта и аббат Ян.

Сам же Михал не без оснований считал себя самым ловким вором из всей семьи, но и самым неудачливым. Мечту его жизни нельзя было просто вытащить из карманов чужой души — воинский талант, как и любой талант вообще, хранился в самых глубоких подвалах его обладателя, сросшись с фундаментом, основанием сущности хозяина.