Елена Блонди - Инга

• Название: Инга
• Автор: Елена Блонди
• Жанр: Современная проза

---

Сережа встал, отряхивая руки.

— Доброе утро тебе, Лика. Ставь чай, мы с Ингой к роднику пойдем, вода кончается.

— Доброе и вам. Иван бы сходил, чего суетитесь. Гуляйте.

Она присела на корточки, раскидывая сборчатый подол. Приняла от Инги котелок, уже наполненный водой.

— Туда и погуляем. Ивану нельзя таскать тяжелое. Обойдется.

Они уходили, под ранним еще нежарким солнцем. И Лика понимала — у них все случилось, как надо, этой первой ночью. Отсюда и свет, и мирные лица.

Под сандалетами хрустела сухая трава. Кидались в стороны степные кобылки, распуская веера крыльев. Над головами, в зените, висел крестиком соколок.

— Смотри, заяц! Красивый какой, рыжий! — Инга схватила Горчика за локоть.

Тот кивнул.

— Ага. Тут и лисы ходят. Я три раза видел, к костру приходили, глаза горят, как два фонаря.

— Боялся? — она засмеялась.

— Не. А ты мне скажи, ляля моя. Тебя, пока меня не было, не обижал никто?

— И хвост у него, цветком. На белой попе. Смешной такой. Я думала, зайцы зимой только красивые.

Горчик остановился, отпуская ее руку. Поглядел в сумрачное лицо.

— Так…

— Серенький, ну вот так все хорошо, а ты начинаешь, — у нее задрожали губы, и уже знакомо ему, она прикусила нижнюю, глядя чуть исподлобья. Повернулась, пошла медленно вперед, и по спине было видно, слушает, идет ли он следом. Серега догнал, поддергивая на спине спадающий рюкзак с парой пластиковых канистр, а еще одну Инга несла в руке. Сказал мрачно:

— Эй! Девушка! Слышь, Михайлова!

Она передернула плечами.

— Ми-хай-ло-ва! — раздельно произнес мальчик и, догнав, обхватил ее плечи, — я кому говорю!

— Мне…

— Тогда стой и слушай. Щас воды наберем, и там в кустиках посидим, расскажешь, ясно? И выкинем с головы. На неделю.

Она закрутилась в его руках, чтоб повернуться лицом.

— А ты сумеешь? Выкинуть?

— А ты? Черт, так все плохо, да?

Инга засмеялась. Бросая на траву канистру, привстала на цыпочки. Поцеловала Горчика в нос, потом в каждый глаз отдельно, с тающей нежностью чувствуя, как моргают щекотно ресницы.

— Да пустяки. Серый, правда, пустяки. Могла бы соврать, просто сказала бы — да вообще ничего. Но знаешь ведь, не могу.

У родника маленькая глубокая лужа заросла по краям зеленой осокой, и на ней сидели драгоценные синие и алые стрекозы. Вода стекала в канистру, ударяя в дно звонкой струей. Увязав воду в рюкзак, Горчик похлопал по песчаному пригорку, крытому ажурной тенью.

— Давай. Садись и говори.

Зной усиливался, сидеть в тени было хорошо. Инга сняла вылинявшую кепку и, крутя ее на коленке, медленно рассказала о Роме. Не слишком подробно. О том, что прокрался в ее комнату, не стала говорить, уныло думая — ее правда превращается в постоянные увиливания, и толку от такой правды. Но с другой стороны, хорошо, что она может хотя бы промолчать. О том, например, что этот козел ей приснился. Сережке это точно не понравится.

— Козел, — с чувством сказал Горчик и она вздрогнула.

Прижимаясь к его твердому плечу, сказала поспешно, желая, чтоб не стал задавать вопросов:

— Да ерунда это. Думаешь, я такая вся слабенькая? Пусть только попробует еще раз подойти.

— Я его убью. Если хоть что сделает тебе. Убью.

Инга испуганно посмотрела на закаменевший профиль и сжатые губы.

— Сереж, помнишь, ты мне обещал говорить только правду? Не смей таких вещей больше. Ты понял? Нельзя.

Уговаривая и сердясь, подумала с еще большим испугом, а и сама хотела. Лежала ночью, не спала. Думала о том, что Ромалэ можно заманить в подводную пещеру. И удрать, выбив из расщелины деревянные ступени. Он останется там. И думая, никакой жалости не испытала к лощеному наглому Рому. Потому испугалась себя. А теперь, глядя на затвердевшие черты Горчика, поняла, что может сделать он. Повторила, почти со слезами:

— Нельзя! И ты обещал мне. Что у нас будет все хорошо-хорошо. Хотя бы сейчас!

Горчик повернул к ней узкое лицо, смягченное улыбкой.

— Будет, Михайлова. Цаца моя, и сейчас будет. И всегда будет.

Поднял руки ладонями к ней:

— Только не проси, чтоб я клялся!

— Ты сам захотел тогда! А теперь я значит виновата? Дурак ты…

Но он, перебивая, заорал во все горло:

— Дура ты, Михайлова!

И хохоча, они повалились, съезжая вместе с маленькой лавиной песка.

Вечером, совершенно уставшие от солнца и сверкающей воды, снова сидели молча, намертво сцепившись руками, смотрели, как прыгает и трещит огонь. Лика молчала, разглядывая их, улыбалась тихонько. Иван, ставя в песок пустую тарелку с выщербленным краем, сказал густо в ответ на тихое молчание:

— Это все их сила, Лика. Мы старики, я вот болею. Поизносились. А эти двое, — кивнул в сторону одновременно повернутых к нему тихих лиц с глубокими глазами, — они как источник живой. С нами делятся. Потому старики так любят сватать, да с детьми возиться.

— Экие мы вампиры, — вздохнула Лика.

— Нет. Так мир устроен. Скажешь, плохо?

Вместо жены ему ответила Инга, прижимаясь плечом к своему мальчику.

— Хорошо.

Горчик кивнул, соглашаясь. И вдруг спросил:

— Иван. У тебя в инструментах долото есть? Нет, зубило. Ну, такое, чтоб по нему молотком.

— Я погляжу. Там в доме полный ящик всякого ржавья. А тебе для чего?

Серега помолчал. Мотнул головой, рукой отбросил со лба светлые волосы.

— Ну… потом, ладно? Я сперва, в общем, после скажу.

Инга сонно подумала, вот, что-то затеял. Как хорошо, что это будет утром. А сейчас они уйдут в сарайку. Это самая лучшая на земле сарайка. Во всем мире. Это райка-сарайка.

— Бери свою лялю, — сказал Иван, — еле сидит уже, на песок сползает, укладывай спать.

29

Они шли друг за другом — идти было далеко, берегли силы. Узкая полоса влажного убитого мелкими волнами песка твердо ударяла по пяткам. И ветер шумел прибоем в левое ухо. Инга шла первой, оглядывалась на Сережин пристальный взгляд и, смеясь, поводила плечами. С непрестанным и уже привычным удивлением смотрела на себя его глазами — смуглая крепкая спина с полоской синего купальника, лопатки, синие трусики ниже талии, и мерно работающие ноги. Было немного неловко идти так, и пару раз споткнувшись, она остановилась, хватая его за локоть и толкая вперед:

— Теперь я буду смотреть.

Обходя, Горчик на ходу обнял ее, остановился целовать, но Инга, по-жеребячьи встряхивая гривкой, замотала головой:

— Отстань, сам сказал, далеко идти. Скоро совсем жарко.

Он громко вздохнул, отпуская горячие локти. Пошел, расплескивая мелкую стеклянную воду, с удовольствием постукивая пятками. А Инга, спотыкаясь, не отводила глаз, шла следом за узкой гибкой спиной, ниже поясницы отчеркнутой трусами с растянутой резинкой. Горчик поддернул их, перекашивая на бедрах, и оглянулся. Скалясь, спустил пониже, завилял задом, не переставая мерно шагать. Радуясь, слушал, как она хохочет, и театрально ежился, когда ногой поддавала мелкую воду, брызгая на его ноги.

Идя следом, она думала — всю жизнь могу так. Смотреть, как работают мышцы, как изгибается он в поясе, мелькают мокрые ступни, разбрызгивая светлые капли. И волосы то и дело ветер сносит в сторону, а тонкая сильная рука привычным жестом подхватывает их, закидывая со лба.

«Беленький совсем. И коричневый».

Он резко остановился, бросая на песок сумку. Повернулся, ловя ее руками, и потащил в воду.

— Привал. Окунемся и посидим.

— Окунемся, — согласилась она, валясь в прозрачное, праздничное, — и полежим. На рубашках.

Так и сделали. Надев кепки, устроились посреди совершено пустого пляжа, длинного, как взлетная полоса. Лежа головой на ингиных коленях, Горчик сказал, глядя вверх, на ее подбородок и грудь, охваченную мокрым трикотажем.

— Сняла бы. Для здоровья. А то сырое ж все. Только на солнце долго не жарь, вредно.

Инга сразу же развязала мокрый узел и, проводя хвостиком по его лицу, удивилась весело:

— Откуда знаешь? Такое вот, женское.

— Та. Послушала бы с первого класса, мать на веранде — диеты, гимнастики, кремы всякие. Калории там. Я теперь ученый, хоть куда. И трусы.

— Да? А ты?

— И я… Только попу не спали, будешь у меня как гамадрил, с красной жопкой.

— Про гамадрила тоже наслушался из журналов?

— Нет, — скромно ответил мальчик, вытягивая ноги, и стаскивая трусы, ворочаясь головой на ее коленях, — это я сам.

— Да ты поэт!

Он сел, давая ей тоже раздеться. Поерзал на расстеленной рубашке, сел по-турецки, сложив руки между колен. И она, став серьезной, но блестя глазами, села так же, свесив ладошки между своих. И замолчали.

В первый раз днем. Посреди огромного светлого мира, полного радостного ветра, шумной мерной воды, и яркого, уже почти белого солнца. Сидели, будто застыв, не делая ничего, только смотрели. Короткая щетка травы, отмечая край пляжа, уходила почти к горизонту, там, в дымке, задирая его плавно в линию пологих холмов. Песок, яркий, блестяще-желтый, длился за спину мальчика, и где-то там, за плавным поворотом остался Иван над удочками, а еще дальше — хутор, из одного беленого дома с пристройками-чуланчиками и покосившегося рыбацкого сарайчика. Там пела Лика.