Григорий Островский - Захарий Зограф

• Название: Захарий Зограф
• Автор: Григорий Островский
• Издательство: Искусство
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 1987

Книга посвящена жизни и творчеству замечательного болгарского живописца первой половины прошлого века Захария Христова Зографа. Внимательно прослеживая творческий путь мастера, художника сложной и драматичной судьбы, автор рассказывает о его работе над монументальными росписями в монастырях, о создании им первых в болгарском искусстве светских станковых портретов.

Яркая и своеобычная фигура Зографа воссоздается на широком фоне эпохи болгарского Возрождения.

Издание иллюстрировано.

Для широкого круга читателей.

---

Свойственное Захарию Зографу как художнику зрелого болгарского Возрождения внутреннее, органическое единство этих качеств и тенденций раскалывается в творчестве мастеров уже следующего за ним поколения, и это «разведение» можно проследить даже в произведениях его племянников или художников ближайшего окружения.

Одна дорога вела к профессиональной, «ученой» портретописи: в ее едва проторенном русле вскоре появились сорок портретов кисти Станислава Доспевского, овладевавшего искусством под руководством Димитра Христова и Захария Зографа, а также А. Мокрицкого, Ф. Бруни, П. Басина… Другой путь — к портрету примитивному. В церквах св. Георгия и св. Варвары неподалеку от Пазарджика сохранились очаровательные в своей наивной непосредственности автопортреты племянника Захария Петра Костадинова Вальова. Самоковский живописец Никола Образописов, сын ученика Христо Димитрова и, в свою очередь, учитель сына Захария Зографа, создал «Портрет отца» и «Автопортрет с женой» (1908) — почти классические по своей выразительности и чистоте образцы художественного примитива.

В истории создания трех портретов Захария Зографа далеко не все, в том числе существенные, подробности представляются вполне ясными, но сам факт возникновения этих произведений говорит о многом. И если к еще не разгаданным загадкам добавляются новые, в конечном счете выступают прерывистые, но верные контуры облика нашего художника.

Захарий много работает, слава его как искусного иконописца ширится, заказы все прибывают, и он едва успевает их выполнять. Он молод и талантлив, богат и удачлив, покровительство всемогущих Чалыковых и дружба Неофита Рильского открывали перед ним все двери, и немало видных и состоятельных пловдивских семейств охотно приняли бы его в качестве зятя.

Что же еще оставалось желать самоковскому зографу, что волновало его?

Время ученичества миновало. Захарий вступил в пору творческого возмужания, и вот сейчас, на пороге своих главных свершений, он должен был остро ощутить, сколь тесно ему как художнику в пространстве современного болгарского искусства, в рамках вековых традиций и канонов церковного художества. Еще в Самокове он узнал, что где-то есть не зографы, но художники, живописцы и живут они в созданном ими прекрасном мире, ни в чем не похожем на мир болгарского искусства. Тогда, по молодости лет и под сенью казавшегося незыблемым авторитета отца и брата, Захарий вряд ли очень задумывался над этим; во всяком случае, это не стало жизненной проблемой. В Пловдиве же он все чаще возвращается в мыслях и мечтах к незнакомому и загадочному, такому притягательному миру.

«Прежде чем болгарин почувствовал себя болгарином, он был уже связан с Европой», — утверждал один из историков [51, с. 9]. Чуть ли не каждый второй пловдивский купец бывал, а то и не раз, в Вене, Одессе, Москве, Бухаресте, Белграде, Стамбуле, иные — в Венеции, Мюнхене, Марселе, Париже, и рассказами их о виденном в чужих краях полнились пловдивские гостиные. Кто-то, вероятно, привозил оттуда портреты, картины и наверняка — гравюры.

Захарий и сам уже многое знал и многое умел, он верил в себя и свою звезду, и это побудило его «перейти Рубикон» — создать первые станковые портреты. Но в самой работе над ними таился вопрос: что дальше?

Покидая отчий дом, Захарий взял с собой унаследованное от отца собрание западноевропейских гравюр; в Пловдиве и позднее, вплоть до последних лет жизни, он не упускал случая пополнить коллекцию привезенными из Вены, Парижа и других мест эстампами, атласами, книгами с гравюрами. Сохранился, к примеру, принадлежавший ему великолепный анатомический атлас, изданный в Риме в 1786 году («Anatomia esternl del согро umano per iso de pictori a sculptor»), украшенный гравированными на меди изображениями Лаокоона, Венеры Медицейской, Геракла, Аполлона Бельведерского и других античных статуй, а также фрагментами фигур и лиц — глаз, носа, губ и т. п.

Сохранилась и большая тетрадь, куда Захарий старательно наклеивал и подшивал гравюры; среди них эстампы с картин Рафаэля, Дюрера, Кранаха, Гольбейна, Рубенса, Рембрандта, оригинальные и тиражированные оттиски Калло, Лебрена, Яна Брейгеля, Сальватора Розы, других итальянских, французских, голландских, фламандских, немецких граверов с XVI и до начала XIX столетия. (В обиходе Захарий Зограф называл эти гравюры «дюрер» и «кранах»; представления о личностях и творчестве великих мастеров были у него более чем ограниченными.)

Вероятно, Христо Димитров и его сыновья были не единственными в Болгарии владельцами коллекций; возможно, что такие собрания, меньшие по объему, или хотя бы отдельные образцы гравюр имелись и у других зографов; важно, как именно Захарий распорядился ею.

Для него это было окно в совершенно иной мир, бесконечно разнообразный и, быть может, несколько пугающий неизведанными глубинами, мир иных измерений, где все другое: боги, герои, короли, философы, крестьяне, святые, города, ландшафты, пространства, сюжеты, композиции, светотень, рисунок, ракурсы, объемы… Проникновение в него означало кардинальную ломку привычных понятий, представлений, профессиональных навыков. Захарий не отрекался от прошлого и настоящего, однако всем естеством ощущал, что будущее предлагает выбор не одной, а по крайней мере двух дорог.

Он начинает, как каждый самоучка, с копирования образцов. В дошедшем до нас «архиве» Захария Зографа десятки рисунков: путти в различных ракурсах, лежащие женщины, женская голова, обнаженная, апостолы Петр, Иоанн и Иуда, еще обнаженная с яблоком в руке (Ева? Афродита?) и еще женская голова, Аполлон, Венера, Фарнезский бык, Лаокоон, мифологические сцены, аллегории… В основном карандаш, кое-где подцветка акварелью; иногда накладывает сетку, проверяя по квадратам правильность пропорциональных отношений. Рисует много, добросовестно, тщательно, пытаясь проникнуть в неподдающуюся тайну великих мастеров.

Раньше или позже, логическим путем или интуитивно, но как художник Захарий в своем развитии должен был прийти по крайней мере к двум выводам:

мастерство не в подражании образцам, а в наблюдении и воссоздании их первоистока — самой натуры;

копирование гравюр небесполезно, но успех принесет не усвоение тех или иных приемов, а то, что мы сейчас называем системой, иными словами — специальное художественное образование.

Захарий принимает решение ехать в Россию.

С детства он вырос в атмосфере преклонения перед «дядо Иваном» — великой державой, защитницей славянских народов, надеждой на избавление от османского ига. «Благослови, господи, Русия, белокаменна и сладкозвонна, за сърцата» — так учили его молиться отец и мать.

Московия-Русия
Русанка, Руско,
              Русийкя
И дядо Иван, наш Иван,
Майчина-Русия —

говорится в болгарской песне.

Тяготение художника к России было осознанным, прочным и постоянным. Сыграла свою роль и тесная дружба с Неофитом Рильским, Захарием Крушей, Николой Карастояновым; все они были убежденными русофилами, хорошо знали русский язык и, поддерживая связи с Одессой, Москвой, Петербургом, регулярно получали оттуда книги, учебники, широкую и разнообразную информацию. Их политические убеждения и ориентиры не были свободны от добросовестных заблуждений и прекраснодушных иллюзий, но и при неизбежных разочарованиях любовь к России оставалась постоянной.

Болгарии уже другой надежды не осталось,
Как с плачем и мольбой к России обратиться:
О Россия, моя единокровная сестра милая,
Зачем ты на столько веков меня оставила?..
Помоги своей бедной сестре Болгарии:
Она ведь не из чужого племени, не из Татарии,
Но твоя чистая сестра, родная и милая,
И сейчас, как и в старое время было.
Доказал это весьма ясно Венелин чудный,
Историк русский в наше время и зело рассудный…

Захарий, конечно, не мог не знать этих наивных и трогательных виршей Неофита Рильского.

Первый большой прилив болгарской молодежи в учебные заведения России приходится на начало сороковых годов; вдохновителем его был В. Априлов, призывавший ее «направить путь не к Югу, а к Северу», не в Грецию, а в Россию. «Только воспитанные в России, — убеждал соотечественников В. Априлов, — могут различными способами быть полезными для народа, и пусть всякий патриот учитывает это как подобает». В 1840 году В. Априлов добивается от русского правительства нескольких стипендий для обучения болгар в Ришельевском лицее и Одесской духовной семинарии; позднее такие стипендии получат студенты в Москве, Петербурге, Киеве; а пока что многих московских студентов-болгар материально поддерживали Иван Денкоглу и другие купцы.

Решение Захария созрело еще раньше — в 1838 году.

Время это в биографии художника знаменательно по крайней мере двумя обстоятельствами.