Александр Чуманов - Три птицы на одной ветке

• Название: Три птицы на одной ветке
• Автор: Александр Чуманов
• Жанр: Современная проза

---

И Алевтина Никаноровна первой положила трубку. Несмотря на суровость тона, ей опять было весело. Хотелось смеяться над собой и над ситуацией, которая нормальному человеку, имеющему нормальную родню, должна, пожалуй, казаться бредовой. И еще старушку занимал один вопрос — все фокусы на сегодняшний день продемонстрированы или что-то еще имеется в рукаве на «бис»?

Через минуту выяснилось, что у внучки в запасе, как минимум, одна реприза. Потому что телефон зазвонил снова.

— Слушаю, — сказала Алевтина Никаноровна, готовая ко всему.

— Это опять я, ба, — донеслось из трубки, — голос при этом был несколько неуверенным, но после первых слов непобедимая уверенность вернулась к нему, — баб, мы тут подумали…

И внучке пришлось выложить свою последнюю инструкцию. А бабушка, чтобы хоть как-то поквитаться с несносной девчонкой, пусть и делать было решительно нечего в осточертевшем апартаменте, еще ровно полчаса просидела одетая перед телевизором, телефон в этот промежуток времени звонил еще раз, как видно, на всякий случай, но она, собрав волю в кулак, трубку не подняла. И наверное, зря. Наверное, внучке удалось бы ее вконец разозлить, так чтоб старуха «встала на принцип». Но и при таком раскладе Софочка свалила бы все на старуху…

И вот наконец историческая встреча произошла. Алевтина Никаноровна увидела своего молодого зятя. Как выяснится несколько позже — первый и последний раз.

Внучка с мужем приехали на назначенную станцию все-таки десятью минутами позже Алевтины Никаноровны, но они так радостно летели к ней навстречу, лавируя в потоке людей, такую мощную и взаимную любовь излучали на всю «Баррикадную», что не только бабушкино лицо преобразилось в этих лучах, но даже и непримиримые металлические лики членов скульптурной группы словно бы слегка помягчели.

Когда молодые приблизились, от бабушкиного наметанного глаза не ускользнуло, что лицо новоиспеченного мужа лучилось любовью вполне искренней, а лицо новоиспеченной жены не вполне. Впрочем, сказать, что оно лучилось стопроцентной фальшью, было бы несправедливо. Скорей, это было желание любви, попытка убедить всех, но в первую очередь себя, что случившееся — именно любовь, только любовь, и ничего кроме нее.

«Интересно, насколько продуктивно прошла первая брачная ночь?» — мелькнул у бабушки в голове обязательный в таких случаях вопрос, который никогда воспитанными людьми напрямую не задается, однако это не значит, что он их не посещает.

Бабушка напрягла зрение и чутье, но ничего определенного различить и понять не смогла. Хотя потом, спустя время, клятвенно уверяла, что сразу заметила в облике зятя некую придавленность, легкую панику в глазах. Заметила, но отнесла это на счет общей непривычности положения и внутреннего состояния.

А к ней подлетели, лихо затормозили, подхватили под руки, новый зять, потешно хлопающий ресницами, был представлен на ходу, Софка тараторила без умолку, всем видом своим и сбивчивой речью доказывая бабушке полноту и подлинность захлестнувшего ее счастья, она то преданно заглядывала в глаза старухи, то столь же преданно и, одновременно, зазывно-нежно — в глаза мужа, ни на мгновенье не отпуская его поразмышлять о своем, то и дело заставляя издавать утвердительные звуки в ответ на ее беспрестанные: «Да, Дима? Правда, Дима? Скажи, Дима!»

А когда сели в какой-то поезд, выяснилось, что едут они вовсе не к родителям Дмитрия, то есть, выходило, что по замыслу неутомимой Софочки это в конце концов неизбежно предстояло, но — позже. После как бы культурной программы, в ходе которой бабушке надлежало получить эстетическое наслаждение от знакомства с достопримечательностями столицы нашей Родины. Это ведь общее место в книгах, кинофильмах и песнях — коренной москвич, как радушный хозяин, демонстрирует туземцу лучший город земли.

Оказалось, что Алевтину Никаноровну везут восхищаться каким-то выставочным комплексом — самой свежей в те дни достопримечательностью столицы. И старуха, в душе на чем свет стоит проклиная судьбу и внучку, а также себя, дуру старую, безропотно покорилась.

Они достигли пункта назначения — это была конечная станция новой, совершенно незнакомой бабушке линии, поднялись на поверхность земли и оказались посреди огромного пустыря, который неопровержимо доказывал — есть окраина даже у Москвы.

Потом пришлось долго лезть на одну из стратегических высоток Смоленско-Московской возвышенности — за такие высотки очень любили проливать солдатскую кровь советские генералы, пустырь был захламлен не слишком — столица как-никак — зато зарос буйной травой, причем не унылым бурьяном, а хорошим разнотравьем с преобладанием представителей семейства бобовых, так что бабушке вдруг вспомнилось ее деревенское прошлое, и она подумала совсем, казалось бы, некстати: «Сколько же покосов пропадает! Конечно, чего им, на них вся страна работает… А людям косить негде…»

А вот наконец и он, комплекс, архитектурную неповторимость которого бабушка, как мы помним, оценить не в силах, но если бы даже она имела соответствующее эстетическое чувство, вряд ли оно нашло применение в данной ситуации.

Ну, побродили по необъятным залам и широким, почти стерильным галереям, чего-то посмотрели, чего-то даже потрогали руками. Вероятно, потом бы подались на какой-нибудь вернисаж.

Но тут Алевтина Никаноровна все же решилась. Пересилила свой провинциальный комплекс, запрещающий в присутствии чужого обнажать разногласия с родным человеком.

И когда они вышли на вольный воздух, а с бугра открывалась и впрямь великолепная панорама московских окраин, которую даже бабушка способна оценить, она, взбодренная увиденным простором, сказала:

— Ну все, ребята, с меня довольно. Устала. Хочу в гостиницу. И не нужно меня провожать, замечательно доберусь сама.

— Бабушка, да ты что?! — вскричала внучка, имитируя глубокое потрясение, — Тебе не понравилась наша Москва? Ты не хочешь познакомиться с Димиными родителями?!

А Димка лишь потупился. Он все прекрасно понял. Господи, подумалось бабушке, кого ж это мы повесили на шею ни в чем не виноватому мальчику?!

— Я уже никого и ничего не хочу. Ни Москвы, ни родителей чьих бы то ни было. Ни вас, милые деточки. Так что поздравляю вас с законным браком, вот вам мой скромный подарок на первоначальное обзаведение, не обижайте друг друга, любите по возможности…

С этими словами Алевтина Никаноровна извлекла из сумочки заветный конверт, сунула его внучке.

— И пошла я на метро. А вы давайте — своей дорогой. Тем более что молодым у нас пока еще — «везде дорога». Успевайте…

Но они не бросили бабушку одну. Они проводили ее, посадили в голубой вагон, а пока шли, внучка всю дорогу нервно и бестолково щебетала, перескакивая с пятое на десятое, заставила бабушку несколько раз повторить, что она ничуть не сердится, хотя бабушке было невыразимо трудно даже языком шевелить…

Вернувшись в гостиницу, Алевтина Никаноровна все-таки набралась мужества, отстояла в бесконечно медленной очереди полтора часа и попала в ресторацию, где заказала не только супчика — только супчика ей вряд ли бы дали, — но еще какой-то замысловатый салат, а также ростбиф, а также минералку и сто пятьдесят граммов коньяку «Наполеон», вызвав явное уважение и сочувствие к себе не только официанта, но и соседей по столику.

Бабушка прекрасно знала, что последствия кутежа будут ужасными, что все ее органы пищеварения будут страшно возмущены таким произволом, но она запретила себе думать о последствиях. Правда, запретить чувствовать себя глубоко несчастной и оскорбленной она не смогла. Все-таки Софочка доконала ее, добила. Уж очень старалась.

Алевтина Никаноровна поела, выпила граммов сто напитка, больше не осилила — расчувствовалась вконец и неожиданно для самой себя вдруг рассказала соседям по столику — двум видным мужчинам и дамочке неопределенного статуса — про внучку, про дочку и про себя, в конце рассказа расплакавшись нетрезвыми, легкими слезами.

И люди выслушали ее сочувственно — видать, история показалась им впрямь нетривиальной.

Затем Алевтина Никаноровна перестала плакать и, хотя ей было непривычно хорошо в компании чужих людей, расплатилась, потому как всегда помнила, что противнее всего назойливый человек, а еще не хотела отвечать на возможные дополнительные вопросы. Расплатилась, не забыв отказаться от сдачи, поблагодарила всех за внимание и понимание, откланялась с достоинством. И приятный мужчина лет сорока пяти, чем-то неуловимо похожий на спецкоменданта из далекой, даже как бы неправдоподобной юности, проводил ее до лифта…

Ночь, как Алевтина Никаноровна и предполагала, выдалась ужасной. Сперва она моментально уснула, наверное, под наркозом «Наполеона», но скоро разом заболели все кишки. И хотя многократно выручавший фармкомплект был под рукой, слаб он оказался и против альдегидов безусловно паршивого императора, и против хорошего, но трудно перевариваемого ростбифа. Да и причудливый салат аукнулся бабушке в полной мере.