Раймон Арон - Мемуары. 50 лет размышлений о политике

• Название: Мемуары. 50 лет размышлений о политике
• Автор: Раймон Арон
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-86218-241-1

Эта книга — повествование о встрече, встрече жестокого Века и могучего Ума, жаждавшего познать его. Ее автор, французский философ и журналист-политолог, живя в 30-е годы в Германии, одним из первых разглядел в социально-политических процессах этой страны надвигающуюся всемирную катастрофу. С тех пор стремление понять политическую жизнь людей стало смыслом его существования.

Тем, кто откроет книгу, предстоит насладиться «роскошью общения» с Ш. де Голлем, Ж.-П. Сартром и другими великими личностями, которых хорошо знал автор, этот «Монтень XX века», как его окрестили соотечественники.

---

Следующий план — противопоставление двух схем (обе можно назвать околомарксистскими) исторического становления: более или менее подправленной марксистской схемы перехода от капитализма к социализму и схемы Колина Кларка — У. У. Ростоу этапов экономического роста или даже более упрощенного тезиса Мориса Дюверже о конвергенции к «демократическому социализму».

Советским авторам легко опровергнуть ту версию западного эволюционизма, согласно которой развитие производительных сил (измеренное количеством национального продукта на душу населения) определяет экономико-общественный строй. Тезис конвергенции основывается на детерминизме техники или производства. Но западный теоретик может и должен придерживаться вероятностного эволюционизма. Каждый этап экономического роста благоприятствует тому или иному режиму; режим советского типа имеет больше шансов установиться во время фазы начального подъема, чем в уже индустриализованном обществе, повышение технологического уровня и уровня жизни населения уменьшает риск крайних форм сталинизма. Но эти проблематичные соотношения представляют лишь ограниченный интерес; они не позволяют охватить взглядом совокупность обществ. Сравнение между индустриализацией Великобритании в конце XVIII — начале XIX века, с одной стороны, и индустриализацией Японии в последней трети XIX и начале XX века — с другой, выявляет меньше сходства, чем различий, да и имеющиеся сходные черты не слишком показательны.

Советскую теорию исторического развития труднее примирить с действительностью. Советский Союз должен «догонять» Соединенные Штаты, хотя его социализм «пришел на смену» капитализму; следовательно, не существует параллелизма между фазами экономического роста и последовательностью режимов. Почему слаборазвитые страны должны идти по советскому пути? Поскольку поворот к марксизму-ленинизму не отвечает исторической необходимости, Советский Союз должен отныне доказывать, что социалистический строй, сведенный к своей сущности, очищенный от всяких следов культа личности, одерживает верх над западными режимами как в плане экономической эффективности, так и в отношении гуманитарных ценностей.

И тут мы приходим к четвертому плану: стремятся ли общества индустриального типа к одной и той же цели? В своей «Auguste Conte lecture. War and industrial society»[183] я писал о наивном оптимизме основателя позитивистской школы. Он полагал, что научная эксплуатация природы сделает ненужной, анахроничной эксплуатацию человека человеком; что войны исчезнут вместе с религиозно-военизированным строем. Сегодня мы спрашиваем себя: во имя какой цели производить? И таким образом, идеологический догматизм уступает место идеям.

Ссылка на диалоги между советскими и западными авторами казалась мне необходимой для того, чтобы обозначить различие американских и европейских споров о конце идеологий: «Антиидеология американских авторов с самого начала отличалась от антиидеологии, допустим, Камю, бывшего в молодости коммунистом, или моей собственной — я никогда не прекращал диалога с гегельяно-марксистской мыслью. В Соединенных Штатах „либерализм“ (то есть левая мысль) не испытал никакого влияния марксизма и редко принимал систематическую форму, редко претворялся в философию Истории. После 1945 года „либералы“, за немногими исключениями, занимали твердые антикоммунистические позиции. У американцев не было ничего равнозначного ни консерватизму в духе Бёрка, ни марксизму в духе Каутского или Ленина, ни даже прогрессизму сартровского толка. Их доктрина свободного предпринимательства редко находила выражение в теории, стиль которой напоминал бы теории Мизеса или Хайека. Чтобы освободиться от идеологии, американским антиидеологам не пришлось проделать длинного пути; некоторым достаточно было вернуться из Европы…»[184]

Большинство моих оппонентов не отрицало факта относительного умиротворения идеологических или политических страстей в развитых странах; но, возражал мне Жорж Лихтгейм, сомнительно, чтобы слаборазвитые страны смогли прогрессировать, позаимствовав наши реформистские методы. Методы социальной инженерии никоим образом не отвечают задачам этих стран. «Глобальная интерпретация мировой истории» является для них острой практической необходимостью, если они хотят порвать с прошлым и преобразовать свою культуру; такова цена, которую им нужно заплатить за материальный прогресс. Я действительно в той же статье[185] воздал должное сэру Карлу Попперу и его social engineering: «Современный ход истории является яркой иллюстрацией как могущества техники, приложенной к природной среде, так и сопротивления, которое человеческая и социальная природа оказывает тем, кто ставит себе целью „перестроить“ общественный порядок. Кажется даже, что чем сильнее в людях прометеевская иллюзия вершить историю, тем больше они покоряются ей. И напротив, правители, скромно рассматривающие проблемы одну за другой, в том порядке, в каком они возникают, могут скорее достичь желаемых результатов. Прагматизм социальной инженерии прекрасно согласуется с духом рационализма и дает людям реальные шансы не подчинить себе общественную природу, а улучшить ее, повинуясь ей».

Возражение Ж. Лихттейма — правда, не направленное лично против меня, — содержит долю истины. На последней странице «Опиума», часто цитируемой теми, кто упрекал меня в скептицизме, я писал: «Возможно, люди Запада мечтают о политической терпимости, ибо вот уже три столетия, как их утомили напрасные бойни во имя единого Бога, за выбор истинной Церкви. Но они передали другим народам веру в светлое будущее. Нигде в Азии или Африке патерналистское государство не совершило достаточно благодеяний, чтобы задушить порывы неразумной надежды». Таким образом, я не распространял на развивающиеся страны диагноз идеологического успокоения.

Прав ли Ж. Лихтгейм, идя дальше и считая глобальную интерпретацию Истории необходимой для модернизации, для разрыва с многовековыми национальными традициями? Самые удавшиеся модернизации — Японии, Тайваня — обошлись без глобального осмысления Истории, а следовательно, без революции. Вполне вероятно, миф поможет борющемуся меньшинству захватить власть и потрясти общество. Режи Дебре более не верит в марксистское видение Истории, но находит его полезным для революционеров. Еще до него это объяснил Жорж Сорель. Что до меня, я и сегодня подписался бы под следующими строками: «С нашего одобрения или без него, развивающиеся страны будут делать революции. Оставим новым элитам ответственность за завоеванную ими независимость, не беря на себя роль судей, не разыгрывая из себя учителей демократии или революции. Поистине руководители большинства молодых государств быстро овладели искусством абсолютной власти и пришли к необходимости виселиц. К чему помогать им убедиться в том, что они — не просто палачи, а исполнители воли исторического разума? Только для того, чтобы избавить их от сомнений и угрызений совести?»

Даже по поводу Запада я не предавался царившему вокруг оптимизму: «Конечно, я не утверждаю, что нынешняя обстановка на Западе характерна для политического бытия человека или хотя бы для современности, я скорее готов думать противоположное. Экстремальные ситуации во многих отношениях более типичны, по крайней мере в периоды, когда, по выражению Тойнби, История приходит в движение». Я никогда не думал, что люди долго будут удовлетворяться благами, которые они считали почти недостижимыми еще четверть века тому назад: «Нам повезло больше, чем предыдущим поколениям: нам нет надобности выбирать между консерватизмом, сосредоточившимся на уже достигнутом, и фанатизмом — слепым, а значит, то человечным, то кровавым. Нам известно, что в наше время научно-технический прогресс и рациональная организация труда позволяют добиться целей, которые были лишь мечтой для либералов и социалистов прошлого. Развитые страны Запада имеют или будут иметь достаточно ресурсов, чтобы обеспечить всем пристойный уровень жизни, и им не придется жертвовать личными свободами граждан единственно ради распространения благосостояния. Разумеется, это изобилие разочаровывает. Не говоря о том, что для двух третей человечества оно пока еще, видимо, недостижимо, не говоря о теневых сторонах жизни самых счастливых народов, рационализованное общество остается иерархическим, его раздирают то национальные, то расовые страсти. А стоит этим страстям улечься, как общество рискует уснуть в буржуазном комфорте. Интеллектуалы, склонные к критике, то есть почти все интеллектуалы, будут обличать поочередно угрозу атомной войны и пассивность телезрителя, манипулируемого индустрией досуга или тоталитарным государством… Они правы в своей неудовлетворенности несовершенной действительностью, в своей критике несправедливости некоторых институтов и заурядности большинства жизней. Но, хотят они того или нет, они не способны противопоставить существующему обществу образ радикально иного общества…»