Раймон Арон - Мемуары. 50 лет размышлений о политике

• Название: Мемуары. 50 лет размышлений о политике
• Автор: Раймон Арон
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-86218-241-1

Эта книга — повествование о встрече, встрече жестокого Века и могучего Ума, жаждавшего познать его. Ее автор, французский философ и журналист-политолог, живя в 30-е годы в Германии, одним из первых разглядел в социально-политических процессах этой страны надвигающуюся всемирную катастрофу. С тех пор стремление понять политическую жизнь людей стало смыслом его существования.

Тем, кто откроет книгу, предстоит насладиться «роскошью общения» с Ш. де Голлем, Ж.-П. Сартром и другими великими личностями, которых хорошо знал автор, этот «Монтень XX века», как его окрестили соотечественники.

---

Путешествие французского президента озадачило наблюдателей. На второй день было объявлено о болезни Л. Брежнева; беседы на высшем уровне прекратились; Жискар д’Эстен совершил намеченные поездки, но сопровождавшие его официальные лица по своему рангу не входили даже во второй эшелон номенклатуры. Было ясно, что советские руководители охладели к нему и выражали ему свое неудовольствие: я с точностью не понимал почему. Некоторое значение я придал речи, произнесенной Жискаром д’Эстеном по завершении ужина в первый день визита. Французский президент ратовал за разрядку в идеологическом соревновании; эту тему он неоднократно развивал во Франции, но в Москве он ее изложил в первый и в последний раз. Эта речь, беседы в первый день, последующие переговоры относительно заключительного коммюнике привели в раздражение советских представителей, и они хотели, чтобы это раздражение было увидено.

Мировая пресса прокомментировала отступления от дипломатических ритуалов — дипломатический грипп Л. Брежнева. Президент с упорством отвечал, что эти эпизоды — плод воображения журналистов или их зловредного ума. Ничего-де не случилось. Лично я уже написал комментарий об этой «дурной встрече», когда вечером мне позвонил по телефону сам президент. Разговор продолжался около тридцати минут. Я не сделал никаких записей, в памяти осталось только общее представление об этом разговоре. Событие было придумано журналистами; Брежнев в самом деле заболел; мероприятия проходили в соответствии с программой визита. Не было оснований толковать незначительные инциденты, если даже предположить, что их не создали толкователи.

Президент меня не убедил, но поставил в затруднительное положение. Если на следующий день после этого разговора появится комментарий, опровергающий слова президента, я рискую тем, что связь между ним и мною окажется разорванной. У меня не было никаких иллюзий относительно влияния, которое могли иметь на него мои статьи. Я уже столь часто его критиковал, что никто не мог приписать мне какое-то раболепие по отношению к власти. Подготовленный текст был выброшен в мусорную корзину, написан другой, в котором я хитрил с истиной или, скорее, сопоставил почти взаимоисключающие утверждения.

Сначала — признаки кризиса: «изменение программы, сокращение времени, которое первые два лица должны были провести вместе, отмена ранее объявленной встречи министров иностранных дел — все эти инциденты, которые, впрочем, вряд ли могли привлечь внимание, вызывали законные вопросы. Говорят, что в Советском Союзе ничто не происходит случайно». Я напомнил также о публикации в «Правде» заявлений Французской коммунистической партии. Я уже сделал уступку, утверждая, вопреки очевидности, что решение, быть может, не было принято на самом высоком уровне. Точно так же я соглашался с доводом о нездоровье Л. Брежнева, которое, правда, «не было серьезным, поскольку через два дня он возобновил диалог с французским президентом». Несмотря на эти предосторожности, я подчеркнул, что в заключительном коммюнике были сделаны некоторые уступки советскому лексикону — относительно Ближнего Востока, конференции по разоружению, которую тогда предлагала провести Москва. Вслед за этими деталями, которые схватывают только профессионалы, шло основное: Советский Союз никогда не пойдет на разрядку в области идеологического соревнования: в его мировой концепции мирное сосуществование распространяется на государства, но отнюдь не на идеологии или режимы. Со своей стороны, Франция — Франция Жискара д’Эстена, как и Франция генерала де Голля или Жоржа Помпиду, — не может подчеркивать свою особую позицию в Атлантическом альянсе до такой степени, что эта позиция становится несовместимой с другой частью французской дипломатии, а именно — с Европейским сообществом и с французскими усилиями по сближению, если не по объединению внешнеполитических курсов членов Сообщества.

Через несколько дней я вновь обратился к тому же вопросу о французско-советских отношениях, трактуя его совершенно свободно. Тот факт, что президента плохо приняли в Москве, мне представлялся бесспорным. Следует ли отсюда вывод, что данный случай является неудачей президента? Формула о «привилегированных отношениях» употребляется скорее во французском лексиконе, чем в лексиконе советском. Но, при всем при том, какие выгоды извлекает отсюда Франция? Самое большее — то, что во второстепенных делах советские руководители внешней торговли отдают предпочтение какому-либо французскому предложению. Если генерал де Голль и взял на себя инициативу завязать отношения с Москвой, то его примеру затем последовали, в различном стиле, команда Никсона — Киссинджера и команда В. Брандта. Советским представителям более нет нужды в добрых услугах французов, чтобы быть принятыми во всех салонах Запада. Более не существуют особенные французско-советские связи, поскольку все страны Запада стремятся завязать и поддерживать с Москвой подобные связи.

«Смягчение напряженности по всем направлениям, свойственное характеру президента Республики, только что привело к неприятному парадоксу: в то время как Франция в своей политике стремится к тесному сотрудничеству с Федеративной Республикой Германии, зарейнская пресса открыто поздравляет себя с тем, что Франция теряет свою позицию предпочтительного партнера Москвы, тогда как старые голлисты опасаются, что Федеративная Республика займет место, потерянное Францией».

Уже в начале его семилетнего мандата я упрекнул президента в незнании, по крайней мере видимом, природы людей, с которыми он должен вести переговоры. Зачем надо было возлагать цветы к могиле Ленина, пророка веры, распространение которой погубило бы на планете всех людей, подобных Жискару д’Эстену? «Движимый разумом, он проповедует примирение людям, представляющим политику и Историю только в терминах непримиримых конфликтов».

В период между 1969 и 1974 годами меня еще считали оппозиционером по отношению к голлистскому или постголлистскому режиму; зато я стал, в принципе, сторонником Жискара и жискардизма. Перелистывая серию статей этого периода, я был поражен тем, насколько я одобрял или критиковал в одной и той же манере, в одном и том же стиле, Жоржа Помпиду и Валери Жискара д’Эстена. Впрочем, оба эти деятеля вели схожую по существу внешнюю политику. Советские руководители вызывали у Помпиду большие опасения, чем у его преемника. На словах, во всяком случае, он показал себя более твердым, чем Жискар д’Эстен. Вплоть до самой своей смерти он отказывался от подписания Хельсинкских соглашений.

Труднее оказалось сравнить статьи, написанные после 1969 года, со статьями 1962–1969 годов; именно в период между окончанием войны в Алжире и отставкой Генерала установились принципы французской дипломатии, ставшие священными: создание стратегических ядерных сил; выход Франции из объединенного командования НАТО; привилегированные отношения с Москвой; словесный антиамериканизм или антиатлантизм. После 1969 года голлистская дипломатия остается дипломатией Франции; она остается таковой даже сегодня, по крайней мере временно, после победы социалистической партии, партии Франсуа Миттерана, который в период с 1958 по 1969 год являлся самым постоянным, наименее снисходительным противником генерала де Голля. Постголлизм, как в версии Жоржа Помпиду, так и в версии Жискара д’Эстена, проявил уважение к наследству, которое Ф. Миттеран, в свою очередь, поклялся уважать в тот день, когда высказался за стратегические ядерные силы. Касается ли дело отношений Франции с Москвой и Вашингтоном, Ближнего Востока, Европейского сообщества — везде рамки автономии или своеобразия президента остаются неизбежно узкими. Я остановился на поездке Жискара д’Эстена в Советский Союз в 1975 году потому, что венок к Мавзолею Ленина раскрывает какие-то черты психологии президента. Что касается заключительного коммюнике о визите, словесных уступок тех или других — кого все это сегодня интересует? Несколько страниц, посвященные дипломатическим шагам Жискара д’Эстена, остаются интересными лишь в той мере (если они вообще представляют интерес), в какой освещают мое отношение к дружественной власти и проливают некоторый свет на личность Валери Жискара д’Эстена.

Спор между президентом Республики и его бывшим премьером о парижской мэрии поставил в трудное положение тех, кто представлял себе последствия разрыва между двумя партиями и кто хотел предотвратить «самоубийство большинства» (эти слова были вынесены в заголовок одной из моих статей, 22 февраля 1977 года).

Первоначально я стал, по крайней мере с виду, на сторону Жака Ширака. ОПР, ранее называвшемуся ЮДР, принадлежало большинство мест в муниципальном совете Парижа, пост его председателя. В результате реформы, проведенной по настоянию президента Республики, председатель этого муниципального совета становился мэром Парижа — обладателем славного титула, пришедшего в ветхость после 1871 года. Обе партии большинства были очень близки к соглашению относительно выдвижения совместного кандидата в мэрию. По причинам, которые навсегда остались для меня неизвестными, этот совместный кандидат, Пьер Теттенже, вышел из игры. Президент остановил свой выбор на мэре Довиля, г-не д’Орнано, не заручившись согласием Жака Ширака. Неожиданно этот последний бросил свою перчатку на арену — сделал прямой вызов президенту Республики, потребовав предоставления самому себе воссозданного поста мэра Города-Светоча.