Раймон Арон - Мемуары. 50 лет размышлений о политике

• Название: Мемуары. 50 лет размышлений о политике
• Автор: Раймон Арон
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-86218-241-1

Эта книга — повествование о встрече, встрече жестокого Века и могучего Ума, жаждавшего познать его. Ее автор, французский философ и журналист-политолог, живя в 30-е годы в Германии, одним из первых разглядел в социально-политических процессах этой страны надвигающуюся всемирную катастрофу. С тех пор стремление понять политическую жизнь людей стало смыслом его существования.

Тем, кто откроет книгу, предстоит насладиться «роскошью общения» с Ш. де Голлем, Ж.-П. Сартром и другими великими личностями, которых хорошо знал автор, этот «Монтень XX века», как его окрестили соотечественники.

---

Во время своего визита в Буассери я последний раз беседовал с Генералом. По причинам, которые я сам для себя с трудом проясняю, у меня не было с ним никаких контактов, даже письменных, вплоть до 1958 года. Может быть, ослабление моих связей с Мальро бессознательно повлияло на мое отношение к Генералу. Может быть, когда РПФ исчезло, у меня возникло желание взглянуть на события со стороны после этого похода в партийную политику. В 1955 году я возвратился в университет, а последние годы Четвертой республики были ознаменованы потрясениями деколонизации. Самым близким мне среди голлистов, не считая Мальро, был Мишель Дебре 165, который чересчур резко выступил не только против Четвертой республики, но и за французский Алжир. В 1957 году я занял позицию в пользу алжирской независимости, тогда как большинство голлистов защищали дело французского Алжира. Я не смешивал Генерала с теми, кто объявил себя его сторонниками. Мне не хватило смелости просить его о приеме.

Некоторые из моих самых близких друзей предпочитают забыть о годах моего членства в РПФ как отклонении от карьеры, которая во всем остальном представляется прямолинейной. Другие пытаются забыть о моем отношении к событиям мая 1968 года. В обоих случаях я не смиряюсь, признавая себя виновным, по крайней мере, не отказываюсь себя защищать.

Совершил ли Генерал ошибку, создав РПФ? По возвращении во Францию он столкнулся с партиями, восстановлению которых способствовал во время Сопротивления. Первые выборы ознаменовали сдвиг влево, как это обычно происходит после войны. Коммунистическая партия и социалистическая партия, хотя последняя колебалась, воспротивились конституционным замыслам Генерала. Для самого себя и для Франции он желал сильного президента, этого краеугольного камня Республики. Вероятно, Генерал мог бы управлять страной, если бы согласился выполнять функции председателя Совета министров; но хотя у него были прекрасные способности побеждать своих противников в парламентских ристалищах, он ни на один миг не допускал возможности пойти на участие в этих играх, составляющих отраву и усладу режима партий. Генерал де Голль воплощал Францию, он не должен был расточать капитал народного доверия, опускаясь до положения партийного вождя.

Генерал никогда не расценивал свою отставку 1946 года как прощание с политикой или как признание поражения. Он посчитал, что партии, будучи неспособными управлять страной, парализованные распрями, обратятся к нему, как обратились они за помощью к Раймону Пуанкаре в 1926 году и к Гастону Думергу — в 1934-м 166. События скоро расстроили эти расчеты. Но Генерал как хороший стратег не ставил на одну лошадь. Уйдя в отставку по собственной инициативе, он отстранился от партийных споров, оставался национальным прибежищем, сохранял свою легитимность, оказавшуюся в ссылке, но не отмененную. Генералу было 55 лет, он находился в расцвете сил, следовало ли ему жить в Коломбе-ле-дёз-Эглиз, занимаясь лишь написанием своих «Мемуаров»? Или же говорить и писать для журнала «Олдер Стейтсмен» («Older Statesman»), щедро раздавая советы тем, кто управляет страной, не оглядываясь на свое прошлое, невзирая на свою собственную фортуну? В Коломбе его охватило нетерпение; поскольку партии упорствовали, не обращаясь к нему, следовало самому пойти к ним, но не для того, чтобы исправить их ошибки, а для того, чтобы эти ошибки усугубить и тем самым сократить время неизбежной агонии Четвертой республики.

Выйдя на арену, став отныне партийным вождем, подобно Леону Блюму, Морису Торезу или Жоржу Бидо, он рисковал потерять ауру харизматического вождя. Эта опасность не ускользала от Генерала, именно поэтому он назвал свою партию «Объединением», поставил перед ней задачу национального масштаба — пересмотр Конституции. Если бы он остался во власти, а не покинул ее, то ему удалось бы разыграть это сражение в условиях более благоприятных. Генералу не пришлось прерывать свое молчание для того, чтобы первый конституционный проект был отклонен. Второй проект был одобрен вопреки осуждению, прозвучавшему из уст Генерала, но одобрен очень незначительным большинством; голоса сказавших «нет» и сознательно воздержавшихся вместе составляли большинство. Генерал пошел на формирование «Объединения» в тот момент, когда внутри страны и вне ее до крайности накалилась напряженность — между Советским Союзом и Западом, между коммунистами и другими партиями.

Изменял ли Генерал самому себе в 1948 году, когда пытался создать такую обстановку, в которой партии склонились бы перед ним и согласились бы на обновление государственных институтов? То, что он позволил сделать своим «безусловным» сторонникам десять лет спустя, мне показалось гораздо более шокирующим. В 1947 году не было ни заговора, ни базуки; 167 критикуя Конституцию, которую никто не защищал, парламентскую практику, выставлявшую страну на посмешище, РПФ преследовало четкую цель: обеспечить себе достаточное число мест в Национальном собрании, чтобы вынудить партии к компромиссу. Эта процедура была бы менее унизительной для Республики, чем капитуляция Национального собрания в 1957 году 168 перед лицом мятежа вооруженных сил и преторианской угрозы.

Что касается меня, то я всегда, даже в 30-е годы, защищал либеральный режим от коммунизма и правых революционных движений, но, как всякий патриот, я страдал, видя упадок Республики и Франции в течение тех проклятых лет. Я не входил в противоречие со своими неизменными убеждениями, присоединяясь к попытке бесстрастного пересмотра позиций. Когда же такой пересмотр происходил в накаленной обстановке, я не мог ни его поддержать, ни ему воспротивиться: те, кто вел Генерала к власти, в большинстве своем посвятили себя спасению французского Алжира, они морально отвергли меня, ибо я защищал право алжирцев на независимость. Конечно, как мне рассказывали, Генерал в частных беседах говорил, что прав был я, а не Сустель. Но в тот момент малейшее мое желание участвовать в политических действиях окончательно испарилось. Приняв все во внимание, я не стыжусь того, что «активно работал» в РПФ, но отнюдь не горжусь этим.

Я был активистом РПФ с 1948 по 1952 год, но я был также — и до этого, и после этого — активистом европейского единства, Европейского сообщества. Не могу вспомнить все публичные собрания, коллоквиумы, исследовательские семинары, проходившие в период «холодной войны» и в последующие годы, — они были слишком многочисленными.

В годы журналистской и партийной деятельности для меня открылась возможность не ограничиваться жизнью в пределах «французского шестиугольника» 169, причем не только совершать частые визиты в другие страны Европейского сообщества, но также неоднократно пересечь Атлантику, а сверх того провести несколько недель в Японии или в Индии. Несмотря на это, могу сказать, что я был «колумнистом», или кабинетным комментатором.

По правде говоря, мне нравилось заниматься делами полуполитического свойства, хотя иногда я испытывал ощущение, что все это — пустяки. Вероятно, сегодня это чувство сильнее, чем в 40-е годы и в начале 50-х. В первые послевоенные годы, вплоть до смерти Сталина, мы вели настоящую битву, ставкой в которой являлись умы и сердца людей.

Сегодня эта деятельность активиста напоминает мне о «Конгрессе за свободу культуры» («Congrès pour la liberté de la culture»). Не могу не рассказать о его роли, о его влиянии и в конечном счете о вызванном им скандале. Мы полагали, что «Конгресс…» финансируют американские фонды. В одном из своих расследований, посвященных ЦРУ, «Нью-Йорк таймс» («New York Times») упомянула «Конгресс…» среди организаций, получающих средства от этого знаменитого управления, фонды же служили только прикрытием. После этого я отдалился от «Конгресса…», который сменил название и при помощи «Фонда Форда» просуществовал еще несколько лет.

Два вопроса встают перед нами, Дени де Ружмоном, Манесом Спербером, Пьером Эммануэлем и всеми остальными, тем или иным образом работавшими в рамках «Конгресса…»: должны ли были мы знать или, по крайней мере, догадываться? Если бы мы знали, откуда идут деньги, то должны ли были отказываться от любого сотрудничества? Что касается первого вопроса, то я склонен ответить: нам не хватало пытливости, многие признаки должны были бы нас насторожить. Но финансирование этими фондами было делом допустимым; во всяком случае, когда я участвовал в коллоквиумах или готовил статьи для журнала «Прёв», то говорил или писал то, что думал. «Конгресс…» ничего мне не платил, он давал возможность защищать и распространять идеи, которые в те времена нуждались в защитниках.

Остается второй вопрос: допустили бы мы финансирование со стороны ЦРУ, если бы знали о нем? Вероятно, нет, хотя в конечном счете такой отказ представлялся бы неразумным. Я опубликовал ряд статей в «Прёв», на его страницах я выражался столь же свободно, как и на страницах любого другого журнала. Созданный «Конгрессом…» журнал «Инкаунтер» («Encounter») остается в Великобритании первым, лучшим ежемесячным периодическим изданием на английском языке. Ни первое, ни второе из этих изданий не процветало бы, если бы проявляло себя как орудие секретных служб Соединенных Штатов. «Конгресс…» не мог выполнить свою задачу — а он ее выполнил, — если бы не прибегал к маскировке и даже, если хотите, ко лжи путем умолчания. Эта ложь не перестает отягощать мои воспоминания о «Конгрессе…», хотя я все еще охотно воскрешаю в памяти коллоквиумы на Родосе, в Рейнфельдене, а также коллоквиум в Венеции, состоявшийся гораздо позднее, когда «Конгресс…» сменил название и больше ничего не получал от ЦРУ[120].