Марина Болдова - Крест

• Название: Крест
• Автор: Марина Болдова
• Жанр: Русское современное

Евгений Крестовский уже достиг того положения, когда деньги работают за тебя, к власти стремиться незачем, любимая дочь живет своей устоявшейся жизнью. Каким путем и какой ценой он пришел к этому, знают только он, его близкий друг и Господь Бог. И как страшно осознать, что теперь, в конце пути, за все придется дорого заплатить. И первое, что он потеряет – свое имя. И преступления, совершенные им в прошлом, покажутся в стократ чудовищней самого страшного греха…

---

Женщина затравленно посмотрела на телефонную трубку и осторожно положила ее на аппарат. Узнать судьбу второй записки она никак не могла. Придется послать третью. По домашнему адресу. Спасибо бабушке, написала она этих записочек штук десять. Что за мысли тогда копошились в ее нездоровом мозгу? Или себя она таким образом успокаивала, мол, жива Любава. Но, сгорела Борина жена, точно. А дочка уцелела. Это она Галине, будучи еще в почти здравом уме, рассказала. И про того, кто поджег дом. И как корзинку с ребенком и запиской Боре под дверь подбросили. А почерк-то в записках один! Только рука у нее потом дрожала сильно. Но все равно одинаковый. Интересно, Борис заметил? Казнит себя Галина только за одно: рассказала она все отцу Танюшкиному, Сергею. Потому, как жить с ним собиралась долго. Но он сбежал. От больной дочери сбежал. И где он сейчас, никто не знает. От хозяина их, у которого работал шофером, он уволился. Как-то сразу из города пропал, даже мать ничего про него не знает. Выросла Танюшка, а отца не видела ни разу. Может, оно и к лучшему!

Галина достала из стола клеенчатую папку с растрепавшимися завязками. Дернула за торчащий шнурок. Папка была тоненькой, будто в ней ничего не было. Но для Галины эта кажущаяся пустой папочка была сродни чеку на круглую сумму. Она вынула несколько запечатанных конвертов, отложила их в сторону. Синяя школьная тетрадка в клеточку, исписанная торопливым почерком самой Галины, легла туда же: она знала все, что там написано, наизусть. А вот и метрика. Свидетельство о рождении Челышева Александра Мироновича, 1940 года рождения, 11 августа. Рождественка. Запись в книге за номером 1245. Без этого документа тетрадочка – полный ноль. Бред умирающей старушки. Галина открыла папку пошире. А где же рисунок? Еще на той неделе она, перебирая бумажки и решая «да» или «нет», видела эту начерченную неумелой дрожащей рукой схемку. Но теперь ее не было. Галина испугалась. Она точно знала, что рисунок в папке лежал. Она даже помнила, что в прошлый раз положила его в прозрачный файл. Потеряться просто так он не мог. Нужды доставать его и куда-то перекладывать не было. Но он исчез. «Украли», – трезво подумала Галина, – «Кто? Ключа ни у кого нет. Да даже, если и вошел кто-то, свекровь, например, про папку никто не знает. Татьяна? Она в больнице, да и зачем ей? Борис не мог так быстро догадаться, кто ему послал записку. А тот?» У Галины все внутри сжалось от страха. Если это он, ей не жить. Вот так он ее пугает. Вместо денег она получит пулю. Или там еще как. Главное, дочь останется сиротой. «Нужно быстрее звонить Борису. Просить у него денег и уезжать. Да, только так!» – наконец решилась Галина. Дрожащей рукой она достала из сумочки бумажку с трудно добытым номером сотового телефона Махотина. «Абонент временно недоступен или находится вне зоны сети» – равнодушно пробубнила трубка.

Глава 15

Крестовский отдыхал. Что за возраст такой наступил, что нужно время от времени прикладываться на диванчик? Старость, вроде, называется. Крестовский ухмыльнулся. Двухчасовые тренировки в тренажерном зале, плавание зимой в открытом бассейне и регулярный ежедневный секс – и это старость? Похоже, все дело в том, что ему просто надоело работать. Пропал кураж, азарт, называй, как хочешь. Деньги капали, вернее, текли на его счета уже давно как бы сами по себе. Вершить политику в этом давно поделенном властью городе не интересно. Войны давно не было, заклятые враги предпочитают договариваться, а не устраивать показательные драки. Скучно. Крестовский ткнул в кнопку небольшого пульта, установленного на подлокотнике дивана удобства для.

– Катя, зайди.

Девочка лет восемнадцати впорхнула в комнату отдыха и остановилась так, чтобы Крестовский смотрел на нее прямо. Она знала, что он терпеть не может, когда люди становятся у него за спиной или даже сбоку.

– Слушаю, Евгений Миронович.

– Кучеренко ко мне вызови. Сюда. И, накрой к обеду. На двоих.

– Хорошо, Евгений Миронович.

– Возьми вон там, – он кивнул на столик в углу, – конверт и дай мне.

Катя развернулась на каблуках и подошла к столику. Конверт, который на днях пришел с обычной почтой, странный такой, старый, был вскрыт. Она еще тогда долго думала, стоит ли ей его вскрывать, но решила, что отдаст так. Чем-то оно ее пугало, это тоненькое письмецо. Катя взяла конверт двумя пальцами и протянула Крестовскому.

– Все?

– Да, иди.

Крестовский потянул за кончик листа. «ОНА ЖИВА». И все. Почерк показался ему знакомым еще тогда. Но кто так писал, он не вспомнил. Самое интересное, что «она» жива быть никак не могла. Менты двести раз ему доказали, что труп, вытащенный с пожарища, ее, Любавы. И тетка опознала, и Борис. Как он убивался, бедолага. А его под белы ручки – и – в СИЗО. Так бы и надо. Но Лиза! Спору нет, любит он свою дочь безумно. Она – его единственное слабое место. Не может он ей сказать «нет». И тогда не сказал. Все подчистили, а его отпустили. Должен ему, Крестовскому, Борька пятки лизать. А он, гаденыш, нос воротит. И опять ничего с ним не сделаешь, любит его Лизка, с ума сходит, а уж бабе за сорок! Что за напасть такая! Вот и ее мать такая же была. Лизу родила, а он с девками и дружками в баньках отдыхал, что ему до молодой жены! Тем более, женился по залету. Поздно аборт делать было. Гулял по бабам безнаказанно, так она его любила. Но видно, терпение ее не беспредельным оказалось. Пришел раз – висит в ванной: ножки тоненькие болтаются, рубашонка ночная просвечивает, соски торчащие видно. Долго он тогда смотрел на эти соски, дались они ему! Потом заорал. И понял, что орет не один – рядом, вцепившись ручонками в его брюки, стояла трехлетняя Лизка и орала едва ли не громче его. Схватил ребенка, отнес в детскую и швырнул в манеж. Тут в дверь ломиться стали – это Вовка Кучеренко крик услышал, когда уже в машину садился. Вместе они ее из петли вынули, скорую вызвали. Потом, когда уже труп увезли, сидели на кухне и хлестали водку каждый из своей бутылки. И записку прощальную с одним только словом «мразь» с тремя восклицательными знаками читали по очереди. Он читает, Вовка твердит «вот сука», Вовка читает, он сучит кулаком по столу «сука, сука, сука!» Потом пьяные в дупель, вдвоем перекладывали заснувшую в слезах и соплях дочь из манежа в кроватку. Вовка уехал, а он так и заснул тут же, на коврике, на полу в детской. А на следующий день полюбил дочь. Посмотрел хмельными еще глазами и вдруг осознал, что это его плоть и кровь. Комочек плоти с его, Крестовского, глазами. Никак не перепутать. Вспомнил, как Вовка еще у роддома посмотрел на нее и ляпнул: «Ну, эта точно не от соседа. Твоя, Крест, не сомневайся!» Лиза выросла не красавицей, но глаза темные – его порода.

«Короткий», как его звал Крестовский, Вовка Кучеренко имел такой маленький рост и хлипкое телосложение, что в свои шестьдесят шесть лет все еще походил на подростка. Только морщинистого. Морщины у Кучеренко были как шрамы – глубокие и заметные. Женщины, которых он имел немерено, шалели от этого изъяна его физиономии, возводя его в ранг достоинства. Впрочем, не единственного. Образ «обаяшки» и хитро – ласковый подход к очередной даме позволяли ему добиться победы там, где Крестовский долго и упорно «сдабривал почву». Кучеренко приходил и пару раз что-то шепнув на ушко избраннице друга, скромно отходил в сторонку. На этом все. Крестовский терял и подругу и друга на какое-то время. Злился, бесился, заливал потерю водкой. Кучеренко приходил с повинной через неделю максимум и, не испытывая ни малейших угрызений совести, заявлял: «Ну зачем тебе такое чмо, Крест? Я проверил – пробы ставить некуда». Он небрежно закидывал ногу за ногу, почти полностью утопая в огромном кожаном кресле Крестовского. Кресло это кочевало с ним по жизни, будучи когда-то в сталинские времена седалищем для крупного партийца. Оно было любимо Крестовским, на нем не позволялось сидеть никому, кроме…Кучеренко. «Я твоя служба безопасности», – смеялся Вовка, глядя прямо в безумно-бешено – черные глаза Креста. Вовка его не боялся. Наверное, единственный в этом городе. Их связывало в этой жизни все. Не нити, а канаты. Зная друг про друга мельчайшие штрихи биографий, они никогда не пользовались этой информацией, чтобы проявить свое первенство. Крест был первым и точка. Кучеренко принял это сразу, в те дни первой совместно проведенной «акции». Крест просто спас ему жизнь. Реально закрыл собой, посчитав себя заговоренным. Рука у Крестовского, простреленная в той разборке, предсказывает надвигающееся ненастье лучше барометра.

– Случилось что? – Кучеренко вместо приветствия задал вопрос. Через секретаршу Крест его не вызывал уже бог весть с каких времен.

– На, прочти, – Крестовский сунул ему конверт. Прежде, чем открыть его, Кучеренко внимательно осмотрел его со всех сторон, зачем-то понюхал и слегка помял. Достал листок, покачал, будто в сомнении, головой и прочел вслух «ОНА ЖИВА»

– Что за бред? Это о ком? Конверт какой-то доисторический, таких не бывает. Штемпель свежий.