Натаниэль Бенчли - Русские идут!

• Название: Русские идут!
• Автор: Натаниэль Бенчли
• Издательство: Терра-Книжный клуб
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-01751-5

В романе Н. Бенчли «Русские идут!» рассказывается о высадке советского десанта на один из американских островов в годы холодной войны.

В 1960 году советская подлодка садится на мель возле американских островов. Русские высаживают на берег свой десант. Чем же окончится эта незапланированная встреча враждующих сторон?

---

— Давай повторим. Это хоть тоску, как пиво, не нагоняет.

После седьмой рюмки Леверидж, закинув голову в потолок, громко запел неожиданно свежим, чистым тенором песню «Ирландские глаза», потом спросил Гарни:

— Ты любишь петь?

— Люблю, а что ты хочешь спеть?

— Что угодно, только назови. Я столько песен знаю, тебе и не снилось.

Гарни задумался.

— Как насчет «Милашки в бикини»?

— Бог мой, — изумился Леверидж. — Я-то имел в виду настоящие песни, вроде «Голубых небес».

Он спел ее задушевно и тихо, потом начал петь снова, погромче, уже с актерскими жестами и в быстром темпе. Когда он кончил, раздались насмешливые аплодисменты и кто-то сказал:

— Боже правый, Леверидж, тебе бы в опере выступать…

— Я и понятия не имел, Олин, что ты так хорошо поешь, — с чувством произнес Гарни.

— Это ерунда, — отмахнулся Леверидж, — а вот послушай… — Он набрал в легкие побольше воздуха и только начал «Я могу дать тебе только любовь», как подошедший бармен тронул его за руку:

— Не шуми, Олин.

Леверидж удивленно посмотрел на него:

— В чем дело? Я кому-нибудь мешаю?

— Пой потише.

— Ну извини. Я не знал, что младенчикам вроде тебя пора баиньки.

— Просто не надо так орать, — посоветовал бармен. — Люди сюда отдохнуть пришли, имеют полное право…

Гарни неожиданно охватил гнев.

— Что ты там болтаешь? Какое еще право?

— Неважно, — произнес Леверидж, опуская ладонь на плечо товарища. — Если здесь нельзя петь, мы пойдем туда, где можно.

— Ты прав, черт возьми! — процедил Гарни, не сводя глаз с бармена. — Не к чему оставаться в этой дыре ночь напролет.

— Спокойной ночи, парни, — отозвался тот, — спите крепко.

Приятели вышли. Сияла полная луна, и ее свет, словно хлопья снега, падал на улицу и безмолвные дома. Гарни глубоко вдохнул холодный ночной воздух.

— Хорошо! Куда пойдем?

— Давай ко мне, — предложил Леверидж, — это недалеко.

— Недалеко? Больше трех миль тащиться.

— Я каждый день хожу пешком по три мили и даже больше. Пошли.

— А я не люблю ходить пешком, разве что по надобности. Вон моя машина, подъедем. А выпить у тебя найдется?

— Кроме керосина — ничего.

— Тогда надо чего-нибудь взять. Что ж за песни на трезвую голову? А мы сейчас как стеклышки.

В лачуге Левериджа была только одна комната. Поперек койки валялось рваное одеяло, в ногах стояла древняя керосинка, скорее всего, добытая на городской свалке. В углу — печурка, около которой были свалены сучья и щепки. Рядом стояло кресло, явно позаимствованное там же, где и керосинка. Комнату освещал фитильный фонарь, поставленный на дощатый ящик. На другом ящике размещались ветхий граммофон и стопка старых пластинок. Никогда раньше Гарни не был в жилище Левериджа и сейчас оглядывал его с любопытством.

Хозяин отладил фитиль у фонаря, набил щепками печку и, накрыв их сверху мятой бумагой, развел огонь.

— Сейчас согреемся, — сказал он, разгребая хлам в углу. — Наступают настоящие холода, без печки никак не обойтись.

Он нашел стакан, обтер по краям рукавом и протянул Гарни.

— Тебе как гостю. У меня еще был один, но, кажется, разбился. — Он рассеянно огляделся. — Ах да, вспомнил. Я его разбил, когда пил за британскую королеву…

— Не нужно стакана, — ответил Гарни. — Я могу пить из горлышка.

— Нет, возьми, — настаивал Леверидж, — и садись в кресло. А я буду пить из кофейной чашки.

Гарни примостился в кресле. Пружины прогнулись под ним и завизжали, словно он уселся на выводок мышей. Леверидж разлил виски и опустился на корточки перед граммофоном.

— Сейчас, — произнес он, доставая пластинку и сдувая с нее пыль, — ты услышишь, что такое настоящие песни.

Спустя несколько часов Гарни, еле держась на ногах, вывалился из лачуги. Дверцу автомобиля он открывал долго и, наконец рванув ее, поставил себе синяк под глазом. Вскарабкавшись на сиденье, он нащупал ключ зажигания и завел мотор. В город он ехал медленно, стараясь не заезжать через разделительную полосу. Сияла луна, в городе было так тихо, что Гарни слышал отдаленный шум прибоя. Лишь у дверей своего дома он вспомнил, что удивило его в жилище Левериджа: там не было ни кистей, ни холста, ни тюбиков с краской.

ГЛАВА 3

Капитан стоял на мостике, невидящими глазами уставясь на луну. В голову настойчиво лезла мысль о самоубийстве. Если до рассвета он не снимется с мели и не уйдет на глубину, конец всему. Конец карьере, конец жизни. Прилив начался и прошел, но подлодка слишком крепко засела в песке. За борт выбросили все, что можно, кроме боеприпасов и запаса пресной воды. Да, жалко, что так заканчиваются жизнь и служба, но другого выхода, кажется, нет…

Капитан вспоминал о девятнадцати годах службы на флоте, о безудержном порыве энтузиазма, охватившем его после окончания Ленинградского морского училища им. Фрунзе. Тогда он получил назначение на Балтийский флот, на подлодку класса «Щ». Он воображал, что совершит дерзкие налеты на немецкие корабли и потопит огромный крейсер вроде «Шарнхорста», но Великая Отечественная война прошла как-то мимо него. За эти годы он так и не совершил по-настоящему ни одного боевого выхода. Однажды его подлодка, выйдя из Риги, залегла на неделю на дно у побережья Швеции, в другой раз они патрулировали у Копенгагена. И больше ему ни разу не удалось даже приблизиться к врагу.

После войны его постигло еще одно разочарование — не удалось поступить в академию им. Ворошилова, а это означало, что он никогда не получит адмиральских погон, никогда не будет командовать крупным кораблем. Но он все же остался на службе: возрастающее значение подводного флота, программы по его увеличению и модернизации позволяли надеяться, что у него еще будет шанс проявить себя. Но его послали командовать старой трофейной подлодкой класса XXI. Она была последним словом военной техники, когда ее захватили в 1945 году, но сейчас ее возраст давал о себе знать. Приняв командование, он поставил себе и подчиненным задачу стать лучшим экипажем на флоте. Идя к своей цели активно и решительно, он добился, что его заметили. И вот теперь надо было так нелепо застрять в песках мыса Код!

Он посмотрел за борт — не прыгнуть ли вниз, в воду. Потом подумал, что его ноги затянет в песок и во время отлива его тело будет торчать, как телеграфный столб. Хорошо же он будет выглядеть, нечего сказать!

Кроме того, его страдания — ничто по сравнению с тем, что придется пережить экипажу на Родине. Замполит со своими коллегами, разумеется, заставит их дать показания и объявит его, капитана, вредителем, саботажником и агентом империализма.

Василов, впрочем, как и все другие политработники, доводил командира до исступления, потому что он твердо знал, что их разглагольствования скучны и не нужны, что по своей должности они получают немалые привилегии и что ни один боевой офицер не посмеет на них жаловаться.

Нет, самоубийство не выход. Нужно любым способом развернуть подлодку, высвободить застрявший в песке нос. Будь в его распоряжении буксир, дело не стоило бы выеденного яйца. Один рывок, достаточно сильный, и… Какое-то время он в раздумье вглядывался в остров. Конечно, там сколько угодно лодок — от легких рыбачьих плоскодонок до настоящих рыболовецких судов. Достать бы одно! Если бы у него оказался баркас, или бот, или хоть что-нибудь с мотором! Один шанс из десяти тысяч, что удастся достать лодку к началу прилива, но этот шанс стоит использовать. Если не получится… что ж, это не хуже, чем быть с позором списанным на берег (а это его ждет в самом лучшем случае). По крайней мере, он не станет сидеть сложа руки. Командир наклонился к трубке внутренней связи:

— Капитан-лейтенанту Розанову немедленно прибыть на мостик!

Приказ прогремел из репродуктора в столовой экипажа. Моряки, сидящие за столом с кружками чая, переглянулись. Крегиткин, с шумом отхлебнув, спросил:

— Что он задумал? Решил выбросить Розанова за борт?

Торпедист Хрущевский, лысый здоровяк почти без шеи, расхохотался:

— На…ть на это. Может, нам лучше всем попрыгать за борт, чем вот так торчать.

— Верно, — отозвался Крегиткин.

— Только уж если решим прыгать, давай сплаваем на остров и проверим, есть ли там женщины. Мне интересно, какие из себя американки.

— Я видел их на рисунках, — вставил Хрущевский. — Там они все в темных очках и с большими грудями.

— Ты не прав, — возразил старший рулевой Золтин. — На тех картинках, что я видел, у них вообще груди нет.

— Не те картинки смотрел, — гнул свое Хрущевский. — Я-то видел в «Крокодиле», а там точно знают.

— Ну а я — в американском журнале, — воскликнул Золтин ликующе, с чувством явного превосходства. — Он назывался «Вог». Там у любой женщины грудь не больше, чем у Крегиткина.