Владислав Гравишкис - В семнадцать мальчишеских лет

• Название: В семнадцать мальчишеских лет
• Автор: Владислав Гравишкис
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Три повести о юных героях гражданской войны, отдавших свои жизни в борьбе за утверждение Советской власти на Южном Урале.

---

Едва покончили с ужином, навернулась полиция: четыре стражника с винтовками и полицейский с шашкой.

— Обыск? — Иван Федорович встал навстречу.

— Подождем, пока приедет начальство.

— Какое?

— Господин жандарм, — ответил полицейский и ушел ставить караул.

Двое встали у двери. Вернувшись, полицейский одному из них велел остаться на кухне, с другим сел на лавку.

— Почему с вами нет Вавилы Кузьмича? — спросила Мария Петровна.

— В другой наряд попал, — ответил тот, что сидел на кухне.

Значит, по всему городу обыски.

— Всю ночь будете сидеть? — спросил Иван Федорович.

— Надо будет, будем сидеть, — неохотно ответил полицейский и предупредил: — В разговор со стражей не вступать.

Караул менялся через полчаса. Два стражника не спеша выходили из комнаты, двое влетали в нее, топали ногами, дышали в кулаки, оттирали носы и щеки. Через два часа выстудили дом так, что уже сами не могли согреться.

Сестренки на кровати дрожали от холода. Витю Мария Петровна, запахнув в телогрейку, носила по комнате. Иван Федорович сидел на кровати и, казалось, дремал. Но так только казалось. Мария Петровна тоже поглядывала на темное пятно у вывода трубы. Когда слишком нагревались железная печка и железный коленчатый вывод, на потолке, из сосновых досок, вытапливалась сера. Родители переглянулись. И Ванюшка понял вдруг, что они решили подпалить дом, чтобы в возникшей панике убрать оружие.

— Ваше благородие, — Мария Петровна подошла к полицейскому, — разрешите затопить печку, ребенок больной, совсем изведется.

— Нет, — отрубил полицейский.

— Да и вашим с морозу погреться надо.

— Нет.

— Сударь, нам холодно, — сказал Ванюшка.

— А? Что? — и полицейский посмотрел в немного насмешливые глаза мальчика.

— О, ты неплохо воспитан, — заметил полицейский.

— У него хороший наставник, — ответил Иван Федорович, — законоучитель Богуславский.

Полицейскому польстило, что о его приятеле, с которым по вечерам играл в преферанс, высокое мнение.

— Кажется, в самом деле холодно, — он пожал плечами. — Эй, Молин, сходи с хозяйкой, пусть дров принесет.

Молин повесил винтовку через плечо.

— Стой, Молин! Покажи-ка, хозяйка, что у тебя есть в печке?

Мария Петровна открыла дверцу, потом встала на табуретку, растянула жестяные трубы вывода — на пол посыпалась сажа. Полицейский заглянул в трубы, постучал по ним, сажи посыпалось еще больше.

— Чистить надо, — заметил наставительно.

Через час в комнате нагрелось так, что хоть на улицу выскакивай, а Мария Петровна, знай, подбрасывает дровишки. Дымоход раскалился докрасна, пузырится на потолке смола. Мария Петровна поближе подвинула банку с керосином.

Стражники сидят как вареные, долит их сон. Заснули девочки, уснул Витя, залезла на печь Демьяновна, клюет носом полицейский.

— Да вы ложитесь, — хозяйка раскинула шубу.

— Начальство придет, — полицейский оперся на локоть.

— Караул разбудит.

Падает на лавку голова полицейского, комнату наполняет храп. Заснул и стражник. Только Молин еще из кухни таращит глаза. Через десять минут смена караула. За окном хрустит снег. Стучат ходики на стене. Уснул и Молин.

Сбросив с ног валенки, Мария Петровна взяла за печкой пакет и на цыпочках вышла на кухню. Там, в стене, тайник. Если оттянуть доску и опустить туда что-нибудь, то, не зная секрета, достать можно не иначе, как разобрав стену.

Едва слышимый стук, второй, третий… Тихо. Идет обратно. Потрясла за плечо полицейского:

— Ваше благородие, караул пора менять.

— Сажу с рожи хоть бы утерла. Черти. Эй, Молин, спишь?

Стражник вскочил, захлопал глазами, вытянулся.

Когда до Ипатовых дошла очередь обыска, было восемь утра.

Начальство, голодное, злое от бессонной ночи и бесплодных поисков, попросило есть.

— Нечем угостить, — Мария Петровна пожала плечами.

— Я не петуха прошу или поросенка, — обиделся жандарм.

— Ничего нет, ваше благородие.

— Зачем вы живете? Тьфу! — выругался жандарм.

— Твои книжки? — повторил вопрос полицейский.

Скрипела пружина зыбки, моталась привязанная кукла. За окном в который раз прошелся взад-вперед Рыжий.

Ванюшка выхватил из-под носа полицейского «9 января».

— Это моя.

— Не верьте ему, — глаза Вавилы мстительно заблестели, — врет все, знаю я их, подлых, в своем околотке всех до единого.

— Моя, — упорствовал Ванюшка. — Отец Иван велел читать в каникулы божественное. Ослы, говорит, буридановы, загубите души по неразумию своему. Ну, я и купил. Много там было, а эта — пятачок. Дай, думаю, куплю.

— Где ты ее взял?

— Говорю, на базаре.

— Вот посадят в острог, будешь знать, — стращал полицейский, — только тогда поздно будет.

Ванюшка стоял на своем. Так и пришлось полицейскому записать на него одну книжку, хотя ему очень не хотелось. Вот если бы все три книжки оказались у старшего Ипатова, видно было бы, что пропагандиста накрыли. А то другая и вовсе не запрещенная, выходит, одну только и можно записать.

Ушли раздосадованные полицейские. Кучум до переулка бежал с лаем. Витьке Шляхтину не терпелось узнать новости, и он вызывал Ванюшку условным свистом.

На заводе

Мы хотели, чтобы Ваня стал человеком чистой профессии. Но он сказал: «Хочу на завод».

Из воспоминаний М. П. Ипатовой

Началась война с Германией. Жить стало еще труднее. Витьку Шляхтина отдали на завод. Дело нехитрое — рабочим чай кипятить да кто куда пошлет сбегать, однако на месте не посидишь, и к концу дня ноги гудят. Встречаться с Ванюшкой стал только по выходным да изредка вечерами.

Иван Федорович был рад, что Ване тоже захотелось на завод. Он устроил сына в центрально-инструментальный цех учеником токаря.

Приставили Ваню к Ефимычу — старику с сухим лицом, сивой бородой, запавшими глазами. Носил он промасленную кепку, которая держалась на оттопыренных и как бы обкусанных ушах.

Он был молчалив, курил «козьи ножки». Как только догорала одна, он свертывал другую и прикуривал от горящей. Около него всегда было много окурков-крючков. В обязанность Ванюшки входило убирать их, как и стружку, смазывать и чистить станок, натирая до блеска станину, суппорт, маховики и прочие части.

Ефимыч был не только молчалив, но и сердит. Дело в том, что до недавнего времени у него уже был ученик — мальчишка из бедной семьи, глуховатый и золотушный, но старательный и бессловесный, как сам Ефимыч. Он с налету хватал редкое слово, исполнял все в точности, научился управляться со станком. Радовался старик исполнительному парню — считай, получила семья подмогу. Только вдруг взяли да и отправили его на войну, хоть и негодным считался к службе. А на его место дали урядникова сына — балбеса, каких свет не видывал. Да и не он один так-то. Раньше завода как чумы боялись и стороной обходили, кто зажиточней. А теперь, чтоб на войну не попасть, в токаря да в молотобойцы рвутся. Но по правде сказать, никакие они не работники, не выйдет из них толку — только время протянуть, отсидеться. Начальство взятку получило, а работу за него Ефимыч делай. Да не вздумай неудовольствия выказать — с начальством шутки плохи. Теперь еще одного подкинули. Хоть из рабочей семьи, да больно верток. А Ефимыч любил степенность и обстоятельность.

Сам он полвека, считай, отработал. Помнит, как за провинку мужиков драли на «зеленой улице» — пропускали через строй — лозой, смоченной в соленой воде, хлестали. Десять лет в учениках проходил. Уши его хранят отметки ученичества. И черным словом поминал учителей своих — не давали спуску, и добрым — как-никак, а вывели в люди. И стал он хоть и не Ефимом Ефимычем, но и не Фимкой, как прежде, а Ефимычем. Лишнего слова не вымолвит, шагу не прибавит, но дела не испортит. В большие мастера вышел Ефимыч, цену знал себе, да и рабочие, свой брат, тоже ее знали — помнили одну заводскую историю.

А дело вот как было. Получили на заводе заказ — прокатать особую сталь. Дело государственное. И начальство надеялось награды получить. Только досада вышла — шестерня, что вал крутит, разлетелась на куски. Многопудовая шестерня с зубом в елочку. Выточить такую можно, а зуб нарезать — нет станка. На другие заводы кинулись, в другие города — тоже нету. Не выполнить заказ нельзя, но и выполнить невозможно.

Осмотрел сломанную шестерню Ефимыч да и говорит: «Сделаю». — «Да как ты, ежова голова, сделаешь?» — «А так и сделаю». — «Сделаешь, золотом осыплем», — это начальство ему.

Месяц из цеху не выходил Ефимыч. Пить-есть носили ему. Прикорнет, бывало, тут же — и опять за работу. И справился. Зубилом нарубил — вот что. Скажи бывалому человеку, не поверит, а так и было. Однако золотом Ефимыча не осыпали, да и получка вышла вполовину меньше — дорого обошлись обеды. Но слава осталась.